"Смерть Сталина" реакция на провокационное произведение превосходит по размаху само произведение. Гневный оскал Минкульта, увидевшего в комедии шотландского режиссера Армандо Ианнуччи оскорбления в адрес советской истории, победы над фашизмом и “даже жертв сталинизма”, умножил силу фильма на сотни порядков. Занятное политическое высказывание в один момент стало указателем на культурный произвол, историческую цензуру и простую трусость министра Мединского. Главный вопрос: стоила ли игра свеч?
Чтобы разобраться, необходимо совершить небольшое путешествие — немного пройтись по украинской столице. Например, истоптав центральную улицу — Крещатик, дойти до площади Льва Толстого и зайти в кинотеатр “Киев”. Купить билет на “Смерть Сталина” — удивившись популярности неформатной ленты в дневном прокате. Внимательно присмотреться к аудитории: в зале много пожилых людей, молодежь — в меньшинстве. Услышать громкий смех на моментах кривляния Хрущева и заметить напряженное молчание при небрежном показе расстрельных сцен. Посмотреть, как одобрительно кивают киевляне, узнавая в съемочных локациях город: вот автомобили едут на фоне здания мэрии, вот засветились павильоны ВДНХ и уютные улочки Подола.
Наконец, выйти под звуки оживленных бесед: кто-то негромко возмущается исторической недостоверностью, кто-то вспоминает смачную ругань маршала Жукова, третьим приглянулся меланхоличный Маленков. Когда толпа окончательно рассеется, останется только одна тайна: какими проблемами или провокациями “Смерть Сталина” смогла заслужить отзыв прокатного удостоверения за день до премьеры в российских кинотеатрах?
Это, конечно, будет очередной ревизией вопроса про игру и свечи. Поэтому придется обратиться за источником вдохновения к самому фильму, а значит, и к истории. Вот генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Берия держит в казематах НКВД жену министра Молотова Полину. Все знают об абсурдности этого задержания, но под давлением партийной линии тренируются в двоемыслии, публично признавая ее шпионаж в пользу иностранных государств. Когда Берия решает Полину выпустить, он начинает строить из себя защитника справедливости и гуманизма, говоря о ложных доносах. Точно так же глава НКВД планирует обернуть ситуацию с массовыми расстрелами и задержаниями: объявив об амнистии, он едва ли не приколет себе на грудь значок “Освободитель”.
Мединский — никакой не Берия, но быстро меняя плюс на минус он тоже способен добиться ненулевого результата. Рассказывая, что в России действует свобода слова, он умудряется вытурить “Смерть Сталина” под предлогом исторических оскорблений. Берию спрашивали, что же это за абсурд, когда арестованным три дня назад людям дают амнистию? Мединскому закидывают такие же формулировки, на этот раз говоря о прокатному удостоверению.
В истории со “Смертью Сталина” становится понятна ровно одна истина — и со свободой слова она соотносится лишь косвенно. Никого на самом деле не беспокоит гипотетическое оскорбление истории. Опасность — в демонстрации разрушительной силы абсурда. Ианнуччи, который уже не первый раз (“Гуща событий”, “Вице-президент”) плетет политический фольклор в декорациях высших эшелонов власти, построил на абсурдизме весь фильм. Минкульт же решил подыграть запретительным арт-перформансом.
Ругать Сталина, Берию или Хрущева можно, как и рассказывать про ужасы тоталитарного режима. Выдержанный тон, исторические соответствия — вот и все, что необходимо. Нельзя показывать абсурд, глупость, трагическую комичность ситуации. Нельзя выпячивать очевидное: знаменитые суперзлодеи (а для кого-то — супергерои) были шайкой неорганизованного сброда, по счастливой случайности ухватившей власть за хвост. В общем-то, работа Ианнуччи по смыслу даже провокативно проста: он нарисовал вершителей великой эпохи не всесильными мужами, а в формате “палка, палка, огуречик, получился человечек”.
Представьте, что императора Палпатина в переизданных “Звездных войнах” заменили бы на Джа-Джа Бинкса — вот такой изощренный способ использовал Ианнуччи в отношении Сталина и верхушки политбюро.
Самое интересное, что пересказывать комедию и вовсе скучно — уровень исторической грамотности в России достаточно высок. “Смерть Сталина” не назовешь и фильмом больших масштабов, где на зрителя давит какой-то внушительный и противоречивый вывод. За впечатления от просмотра тут отвечает чувство отчужденности: далекий от нас Ианнуччи перенес на большой экран отсутствие подобострастного отношения к истории. Ему не нужен какой-то консенсус по поводу политической фигуры: в представлении шотландского режиссера Сталин действительно мертв, в то время как наш общественный ландшафт все еще мучается с его смертью. Да, сегодня вождь умирает как мудрый лидер (но с четким довеском в виде признания репрессий). Завтра Сталин может умирать как кровавый тиран, а послезавтра — снова как образец твердого управленца. Но ему пора просто умереть, зафиксироваться в истории и стать предметом диалога, а не его участником.
У Ианнуччи, без сомнения, получилась история “в переводе Гоблина” — но ее точно нельзя заподозрить в оскорблении кого-то. “Смерть Сталина” заставляет содрогаться от ужаса в моменты беспечного подписания расстрельных списков. Она же провоцирует смех, когда солдафон Жуков заряжает по лицу буйному сыну вождя Василию Сталину. Но ведь это просто удачные декорации для разговора о вечном: о противоречии между амбициями и остатками человечности, политическом подобострастии и умении на ходу переобуваться для соответствия официальной политике. У России слишком интересная и сложная история, чтобы оставаться в вечном плену стигматизированных воспоминаний или каноничного изложения событий.
“Смерть Сталина” никогда не заслужит статуса гениального произведения, но теперь на ней яркая метка политического изгнания. Фильм и его запрет настолько естественно дополняют друг друга, что даже нормально разозлиться из-за этого не получается. Гораздо уместнее будет посмеяться — и дождаться, когда история перестанет быть инструментом манипуляции.
Мединского туда не пускают!
И загляни сюда!