Во время войны мы ни куда не уезжали. Так жили в Москве. Когда война началась, мне 11 лет было. Папа ушел на фронт. Помню, как сидим в комнате. Мама, молча что–то делает за столом, а я на коленях у папы на кушетке. Он меня прижимает, гладит. Больше я его не видела.
С 1942 г. я много времени проводила с мамой на ее дежурствах в госпитале. Почти каждый день. Домой не заходила, там, в госпитале и ночевала с мамой.
Некоторые, кто работал в госпитале, тоже брали своих детей. Я еще трех девочек и одного мальчика помню, хотя, по-моему, всего было больше. Но в нашей тимуровской команде пятеро. Витя две Лены, Таня и я. Мы все приходили после школы, ухаживали за ранеными и помогали санитарам.
Часто за раненых их письма домой писали, иногда газеты или стихи им читали. Окровавленные бинты стирали. Несколько раз на перевязках ассистировала. Раненые и больные ждали нас, к окну подходили. Радовались, когда мы концерты устраивали.
Некоторые угощали нас. Припрячет, а потом угощает. А мы брали то сахар, то хлеб. Дорогие подарки, на всю жизнь запомнила. Есть всегда очень хотелось. Почему-то особенно ночью. В клинике было теплее, чем дома, у нас в комнате ни печки, ни чего не было. Когда привозили раненых, их на осмотр к врачам везли. Те, которые сами идти могли, так и шли. На костылях квыляя, у кого рука, у кого голова забинтованные. И все время солдаты, солдаты, солдаты.
Один раз только после бомбежки привезли двух девочек и бабушку. Девочки одна как я, другая младше. Бабушка все стонала в коридоре, когда везли на операцию. А младшей руку отрезали. Я ее потом в коридоре забинтованной видела. Но почему-то быстро исчезли они из нашего госпиталя.
Вновь поступивших раненых, что сами не передвигались, на носилках с колесиками возили. По коридору эту каталку толкают, а на ней человек простыней накрытый лежит. Я высокая была. Когда раненых везли на каталке, лица их видела. Все разные. Кто-то стонет, кто-то улыбается, кто-то боль терпит.
После осмотра их по отделениям развозили или сразу на операцию.
Если у кого ранения в живот были, то вызывали хирурга из другой больницы. Не знаю, почему так, но это хорошо помню. Как звонили и вызывали, а он приезжал и операции начинались. Дяденька такой не высокого роста, на ящерицу похож. Но его слушались. Самое сильное впечатление, это в феврале 1943 г. Первый раз, когда людей из блокадного Ленинграда привезли. Стою в коридоре. Взгляд бросила на каталку, а она как будто пустая. Всмотрелась. Под простыней еле угадываются контуры человека. Только сверху череп, обтянутый серой кожей и два огромных черных яблока. Не знаю почему, но цвет серый, серый. Сначала и не поняла, что это.
Только как-то догадалась, что это глаза. От голода, наверное, они из орбит вылезают.
Человек 10, а может быть и больше их было. Помню, везут их на каталках, а они что-то шепчут. Сразу не разберешь. Прислушались. Это они есть просили. Нянечки, медсестры, что в больнице работали все свое, еду, заначки, что было принесли им. Отдали.
Они все съели. А потом, то ли на следующий день, то ли через все умерли. До одного.