Почему не стоит покупать пирожки на Сенной, если на дворе 42-ой?
Когда враги взяли город в блокадное кольцо, а «свои», намеренно или нет, не предприняли достаточных усилий для того, чтобы вывезти как можно больше горожан и организовать поставки продовольствия пока это ещё было возможно, для простых людей, оказавшихся в ловушке войны, началось чрезвычайно тяжелое и несправедливое испытание на стойкость. И, нужно отметить, что далеко не все смогли его выдержать и остаться людьми.
Каннибализм как жуткое извращение, противоречащее любым нормам морали и здравого смысла, к сожалению, существовал и до, и после войны, но во время Блокады в Ленинграде, в силу голода и невыносимых для психики нагрузок, число употреблявших человеческое мясо в пищу увеличилось в разы. По данным милиции и КГБ, за людоедство было арестовано около двух тысяч человек, а сколько ещё горожан смогли скрыть своё преступление или погибли до задержания, мы, вероятно, уже не узнаем никогда.
Людоеды, к тому же, еще и делились на пожирателей трупов и тех, кто любил «свежее мясо». Расскажем о них по порядку.
Учитывая, что каждый день бессчётное количество граждан валилось замертво от голода и усталости, особенно холодной зимой 1942-го (янв.-фев. - прим.ред.), когда месячная смертность превышала сотню тысяч человек, трупы находились на виду почти везде – у больниц и моргов, на улицах, в подъездах и квартирах. Относить их было тяжело и, зачастую, попросту некому.
Нередко можно было увидеть тела со срезанными кусками бедёр, ягодиц или рук – психически слабые оголодавшие люди, по мнению историка Петра Мультатули, поддавались соблазну и поедали человеческую плоть. Особенно много трупоедов жило рядом с кладбищами, ведь из-за промерзшей земли и недостатка работников мертвые просто скапливались на земле, а об их количестве говорит статистика Пискарёвского кладбища, куда зимой каждый день привозили больше шести тысяч тел.
По крайней мере, поедавшие умерших составляли большинство арестованных за каннибализм, что ещё вселяет хоть какую-то надежду в человечество – к таковому преступлению ещё можно придумать оправдание, пускай и с большим трудом.
Но для тех, кто предпочитал убивать, а затем поедать, в аду, а в контексте нашего повествования - у расстрельной стены, было приготовлено особое место. Конечно, бывали случаи, которые врачи называли «голодным психозом», когда, родственники убивали друг друга и употребляли в пищу, как, например 17-летний подросток, зарубивший топором свою бабушку и сваривший из неё суп, о чём мы можем узнать из милицейских архивов. Но, в то же время, по городу ходили слухи (некоторые из которых оказались не просто слухами) о бандах людоедов, заманивавших к себе людей под предлогом обмена вещей на еду, либо же просто устраивавших охоту на одиноких прохожих в основном, на детей.
Галина Яковлева, москвичка, пережившая всю блокаду в Ленинграде, вспоминает: «Проходя мимо арки одного дома, я увидела бешеные глаза и трясущиеся руки. Непонятное существо в сером прохрипело: "Девочка, подойди поближе". Здесь я не просто вспомнила судачества соседок о дядьках, которые ели детей, а ощутила их всем своим существом». Также поговаривали и о так называемых «кружках людоедов», живое представление о которых мы тоже можем получить из рассказа Галины, в котором она ссылается на некоего очевидца, якобы нечаянно наткнувшегося на логово людоедов: «"Странный, теплый, тяжелый запах шел из комнаты", — говорил он, — "В полумраке виднелись огромные куски мяса, подвешенные на крюках к потолку. И один кусок был с человеческой рукой с длинными пальцами и голубыми жилками..."».
Смертоносная зима 1942 года отпечаталась в памяти граждан навсегда и травмировала огромное количество людей как физически, так и психологически. Если верить рассказам очевидцев, собранным в исторической повести «за фасадом того сада», на Сенной некоторое время продавались пирожки с мясом «неизвестного» происхождения. Порой целые семьи преступали закон и нормы морали и поедали умерших родственников – об этом также рассказывает Галина Яковлева: «Одно время самые, как казалось до войны, добропорядочные семьи стали праздники отмечать», — с ужасом вспоминает Галина Ивановна, — «Мы с мамой тоже попали на такой праздник. На столах стояли миски с белым мясом. Вкус у него был как у курицы. Все ели молча, никто почему-то не спрашивал, откуда такая роскошь. Перед нашим уходом хозяйка дома заплакала: "Это мой Васенька..."».
В целом, отчасти правдивые, отчасти вообще не имеющие отношения к реальности слухи о каннибализме очень быстро расползлись по охваченному голодом и смертью городу. Улицы порой представляли собою зрелища, сопоставимые с произведениями Иеронима Босха, а некоторые эпизоды из жизни Ленинграда превосходили по уровню абсурда самые смелые рассказы Кафки. Блокада навсегда останется самой черной главой истории города, и какие бы пафосные речи не звучали из уст советских пропагандистов, блокадники и их потомки всегда будут помнить то, что хочется забыть.