Светское гетто и религиозный костюм, "джинспакет", сандалии с носками и их древнерусские причины, шорты в феврале, узбекская дуппа против кипы с Симпсонами - и так далее: взяла интервью у культуролога, исследователя традиционного костюма Андрея Боровского. Огромное ему спасибо за разговор.
Л.Г.: Андрей, одна из главных тем, с которыми Вы работаете - еврейский традиционный костюм. Если я правильно понимаю, Ваш интерес к еврейскому костюму не связан напрямую с Вашими собственными религиозными практиками. Вы не носите кипу, вы не носите талит. Тогда ваш интерес к еврейскому религиозному костюму – это про что?
А.Б.: Я воспринимаю любую одежду как выражение идентичности. Я занимаюсь традиционными культурами давно – а вот традиционным еврейским костюмом занимаюсь всего несколько лет; для подхода к этой теме мне понадобилось преодолеть определенный барьер.
Л.Г.: Почему, какой?
А.Б.: Я не считал, что достаточно владею темой. Например, у меня очень много работ по русскому народному костюму – в этой теме я считаюсь отчасти признанным специалистом. Но для того, чтобы начать говорить о еврейском костюме, мне пришлось в принципе изменить свой исследовательский подход. Я понял, что не должен рассказывать про одежду музейно, описательно, а должен искать архетипы, маркеры идентичности в одежде, - и тогда я смогу говорить о еврейском костюме, потому что для меня это, среди прочего, история о поиске собственной идентичности. Да, я не ношу талит, но я очень люблю талиты - и именно поэтому у меня нет ни одного.
Л.Г.: Это как это?
А.Б.: Я отношусь к талиту слишком серьезно. Я не буду использовать талит как религиозный атрибут - а держать его в доме как игрушку, как curiosity мне не хочется. Я не готов профанировать этот объект. С другой стороны, кип у меня очень много; это отдельная история - я работаю в огромном количестве еврейских организаций, и мои коллеги уже знают, что у Боровского в качестве кипы может быть что угодно; например, я очень часто ношу узбекские дуппы, как бухарские евреи, вышитые тюбетейки; у меня есть иракские кипы, турецкие - любые. Для меня еврейская одежда – это способ найти свою нишу в том большом и разнообразном еврейском мире, в котором я живу, сохраняя свою индивидуальность, - но при этом не слепо демонстрируя лояльность или следование сложившейся традиции, а отстаивая свое право на ее формирование. Для меня костюм – это, безусловно, то самое пресловутое высказывание, совершенно осознанное. Как бы просто и нейтрально я не был одет, для меня все в одежде так или иначе что-то значит. Даже вот этот вот мухомор (показывает на значок) - потому что это повод для разговора об одежде и ее значении.
Л.Г.: Это то, что я стараюсь объяснять своим студентам; мне очень близок этот подход. В еврейской традиционной одежде этот символизм обостряется – или, наоборот, размывается с веками?
А.Б.: Культура еврейской одежды прекрасна тем, что вся еврейская культура в целом – это текст. И одежда – это в том числе текст, который можно читать и писать. Наши отношения с еврейской культурой – это работа с текстом; мы не только «читаем», но и пишем этот текст своей одеждой.
Л.Г.: Знаменитое еврейское разноязычие применительно, кажется, и к костюму как к тексту; в чем, на ваш взгляд, оно выражается и как устроено хотя бы относительное взаимопонимание разных групп в этой области – скажем, в стоязычном Израиле?
А.Б.: Израиль в этом смысле - типичный восточный мир, в котором декларируемое поведение очень значимо. У меня с первого приезда в Израиль было чувство, что сообщение, которое я хочу передать своей одеждой, тут отлично считывается. Вне Израиля мы привыкли жить в мире, где человек очень осторожно использует костюм как высказывание.
Л.Г.: И очень часто это высказывание направлено только «на своих».
А.Б.: Вот да; а Израиль – это очень демонстративная, декларативная среда. Естественно, я не ходил через арабские деревни в кипе и не приходил в Синагогу с большим крестом на груди, - но здесь маркеры срабатывают на гораздо более тонком уровне. Любой торговец в старом Иерусалиме считывает, из какой страны ты приехал, и для меня первой победой стало то, что на второй день после приезда меня принимали не за россиянина, а за кого угодно другого; вот тогда я понял, что сумел вписаться в этот город. Я понял, как это работает: ненавязчиво внедренным в костюм правильным атрибутом ты декларируешь, кем бы ты хотел быть – и становишься этим человеком.
Л.Г.: Конструируешь идентичность?
А.Б.: Ты отчасти конструируешь ее по своему усмотрению, а отчасти делаешь некий реверанс в сторону того, к кому идешь на встречу. В Израиле это работает идеально. В Израиле, например, для меня нет проблемы пройти через арабскую деревню и зайти там в греческий монастырь, - потому что отношение ко мне четко зависит не только от выражения моего лица, но и от того, как я одет, с какой «костюмной фразы» начинаю коммуникацию. И тот же эффект работает в разгильдяйском, молодежном, тусовочном квартале в Тель-Авиве; иными словами, вопреки сложившемуся стереотипу одежда в Израиле очень, очень значима.
Л.Г.: Мне кажется, что, вопреки стереотипам, израильтяне очень внимательны к одежде и очень внимательно читают костюм, - просто эта внимательность устроена принципиально иначе, чем российская, американская или европейская. Но вы недаром упомянули стереотип «израильтяне не одеваются»; лично мне кажется, что те, кто в него верят, подразумевают, что израильтяне меньше интересуются сиюминутными глобальными трендами и меньше играют в формальные модные игры.
А.Б.: И при этом Израиль создает иногда совершенно чудовищные, но абсолютно оригинальные костюмные решения. Возьмем, например, великую вещь - «джинспакет», который носят религиозные девочки – и еврейские, и арабские: джинсы под сравнительно короткой юбкой; это же прекрасная компромиссная идея.
Л.Г.: Я приехала в Израиль в четырнадцать лет; забор в забор с моей школой стояла другая школа, религиозная, куда, естественно ходили все религиозные девочки моего района. Перед школой у них была точка переодевания: они приходили в джинспакете, потому что модные джинсы для подростка – это важно. Доходя до ворот школы, они снимали джинсы из-под юбки, входили внутрь, а выходя из дверей школы - надевали джинсы, снимали юбку через голову – и опять оказывались модными подростками; доходя же до дома, они вновь надевали юбку поверх джинсов – и приходили к семье в приличном джинспакете. Я тогда, естественно, понятия не имела, что буду заниматься темой костюма и идентичности, но мне ужасно нравилось и то, что у их разных социальных «я» буквально существовали географические рубежи, точки перехода, и тот факт, что за несколько минут они успевали сменить три идентичности, три костюма разной степени консервативности.
А.Б.: Вот в Израиле это срабатывает, - одежда не обязана быть красивой, не обязана быть модной, но она всегда значима.
Л.Г.: У меня есть впечатление, что весь тот огромный, умный и сложный мир религиозного костюма, который существует сейчас, светские люди читают не очень хорошо. А хорошо ли религиозные израильтяне (я понимаю, что это огромный спектр разных групп, но сойдемся на условности) читают нюансы светского костюма – или это тоже другой, малопонятный язык?
А.Б.: Я думаю, да, - другой и малопонятный. Но вот, скажем, есть Яглом, который круче, чем кто-либо вообще, потому что он сейчас занимается связью религиозной мистики и одежды. Может быть, он сейчас единственный религиозный философ, который готов анализировать антропологию одежды в светском мире. В целом же я думаю, что во взгляде религиозного иудея на внешность светского человека всегда есть доля – ну, не осуждения, но оценки: «наше – не наше»; то есть это, к сожалению, все равно взгляд изнутри гетто.
Л.Г.: И наоборот: взгляд из светского гетто на религиозный костюм зачастую устроен похоже, нет?
А.Б.: Светское гетто еще более нетерпимо.
Л.Г.: Но ведь очень часто костюм религиозного человека, - и женщины, и мужчины, - бывает очень выверенным, очень красивым, очень модным, очень элегантным.
А.Б.: Мне кажется, это разговор о сугубо личном восприятии. «Я не приемлю этот образ жизни, этот образ мыслей, я внутренне закрываюсь от традиционных ценностей – значит, и в одежде этих людей все не так». На самом же деле этот мир открыт и гибок в огромной мере. Мои друзья и подруги из религиозных семей могут с удовольствием ходить со мной по магазинам, я могу сказать религиозной подруге: «Снимай тюрбан, я закручу его по-другому» - и, вопреки стереотипам, никто не упадет в обморок. Естественно, есть очень разные религиозные течения, и я не пытаюсь обобщать; но я могу трепаться об одежде с одной из «первых леди» Хабада в Москве - и это нормально и приемлемо. Мы знаем свои границы, мы доверяем друг другу - и получается абсолютно нормальный разговор, диалог, в котором носитель традиционной, религиозной школы восприятия одежды не будут видеть дурного подтекста или оскорбления ценностей. И наоборот – светская женщина может смотреть на религиозный костюм с немедленным, безоговорочным отрицанием, даже не пытаясь его понять.
Л.Г.: Они предполагают, что их оценивают точно так же агрессивно?
А.Б.: Может быть. Я ни разу не встречался с отрицательным, агрессивным восприятием светской моды со стороны религиозных женщин (мы не говорим о радикальных течениях, естественно); никогда я не слышал: «Смотри, как она попу леггинсами обтянула!». Они говорят: «Смотри какая девочка хорошенькая». Светская же женщина очень часто смотрит на женщину в длинной юбке и парике и ужасается.
Л.Г.: Вы постоянно читаете лекции о традиционном костюме, - о русском традиционном костюме в первую очередь. Ваши лекции очень, очень популярны. Почему люди на них ходят? Что пытаются понять?
А.Б.: Ну, во-первых, в России очень модно всё, что касается моды; у нас долго не было языка и системы для того, чтобы говорить о моде, - ни научного, ни научно-популярного, а теперь он есть, и люди ходят слушать про одежду - даже если тема такая маргинальная. А во-вторых, я надеюсь, что говорю об одежде по-другому.
Л.Г.: Как имеет смысл говорить?
А.Б.: Очень часто разговоры о народных костюмах - это высосанные из пальца байки про кокошники, сарафаны и про какую-то символику, которой там никогда не было. Очень много вымышленного, поверхностного. Я стараюсь говорить об одежде через технику создания вещей и антропологию одежды, а не через «тайную символику славянского орнамента». Я стараюсь показать слушателю, что мы не носим сарафаны и лапти, но наше отношение к одежде осталось тем же.
Л.Г.: Каким?
А.Б.: Мы превращаем нашу повседневную одежду в традиционную – а традиционный подход к одежде никуда не исчезает, он тянется сквозь века. Знаете, почему, на мой взгляд, в России всегда будут осуждать мужчин, которые носят обувь без носка и с голой щиколоткой? Потому что босоногость – это символ бедности в России. Вот вам и сандалии или босоножки с носками.
Л.Г.: Я бы тут только с осторожностью оговорила, что есть небольшая страта условных людей с прозападными вкусами, а есть – то, что происходит за ее пределами.
А.Б.: Да, всегда есть люди, которые в феврале в Москве надевают шорты, потому что в Милане так показали; они коммуницируют с узкой группой своих и получают их одобрение - но общий взгляд такую нетрадиционность всегда будет осуждать. Память о традиционном костюме выскакивает в самые неожиданные моменты – даже когда нам кажется, что речь и не про костюм вовсе; возьмем свадьбу: нельзя коснуться голой рукой на свадьбе ничего, лавку надо накрыть шубой, жених в июне будет идти под венец в перчатках, которые ему вышила золотом невеста, а невеста будет с длинными рукавами, потому что есть специфическая семантика голой руки (об этом у Маслова очень много, в одной из первых книжек, он собрал обрядную символику одежды и показывает, что это общая славянская история и как она устроена). И другая сторона медали: почему для всей мировой моды русский стиль – это избыточность, гипергламур, мех, бриллианты, слепящий броский блеск бижутерии, роскошь через край? Почему «русский стиль»- это Dolce Gabbana? Все это связано с традиционной культурой костюма, просто связи бывают неочевидны.
Л.Г.: Что хорошо бы понимать про традиционный костюм современному человеку?
А.Б.: То, что он жив. Во что бы мы не одевались, мы следуем традиционному для своей культуры выбору. Наши вкусы, как бы мы не выпендривались, сформированы давно. Мы наследники своего бэкграунда, мы наследники того, что мы видели, наш вкус сформирован предметной средой и тем ковром с оленями, который мы, лежа в детской кроватке, гладили. И точно также наш вкус, наш выбор одежды сформирован до того, как мы начали эту одежду выбирать сами. Сейчас мы можем носить все, что угодно, но если начать задумываться, мы можем увидеть, в какой мере и почему наш выбор одежды традиционен. В нем всегда присутствует отражение этнических и религиозных традиций.
---
Телеграм проекта Fashion-That, посвященного культурологии моды:http://t.me/fashion_that.