- Не отставай!
Радио шипит. Периодически проскальзывает нервный, рваный и дерганый голос диктора. Слов не разобрать. Иногда сквозь помехи можно услышать густой и тревожный гул сирены.
Впрочем, это кажется совершенно лишним: на улице точно такой же гул слышен на каждом углу. Многие из мятежников хотели добраться до глотки разрываемого смутой города, но громкоговорители, все как один, были спрятаны за лесами так и застывших ещё чёрт знает когда строек: до того как власть в городе перешла в руки организованным преступным группировкам, старый мэр, которого, кстати, потом так и не нашли, успел одобрить ряд проектов по строительству ультра-современных небоскрёбов - но в полный рост они так и не случились. Новое правительство не одобряло ничего из того, что не приносит им прибыль прямо сейчас, немедленно. Поэтому вместо сверкающих шпилей, парящих стеклянных конструкций город получил целую тучу низких, скособоченных, на скорую руку сооружённых трущоб: притонов, борделей, баров - и всем очень скоро стало плевать, что построены они совсем не по правилам, и что могут обрушиться в любой момент: "красный песок" сильнее рассудка. Город начал гнить заживо.
- Пригнись! Нас заметят!
Но девушка, которая держала в руках допотопный радиоприёмник, продолжала с каким-то маниакальным упорством крутить колёсико, менять частоты одну за другой. Холодные пальцы перехватили тонкую исцарапанную руку, мертвенно-бледную, с синими жилками и сильно дернули вниз.
Котенок не была глупой, иначе ее бы давно уже поймали. Она мгновенно утратила интерес к приемнику, скользнул вниз, под окно с выбитым стеклом и приникла к стене, затаив дыхание. Выключил звук у радио, но тем не менее, даже, казалось бы, наигравшись вдоволь, не выбросила его, а, наоборот, прижала к себе, как ребенок любимую игрушку.
Она, все так же молча посмотрела на того, другого, абсолютно пустым взглядом. Как будто ей и все равно куда смотреть, просто в данный момент именно он оказался перед ее глазами.
Худи серого цвета с накинутым на глаза капюшоном. Чёрные напульсники. Перебинтованные на боксёрский манер ладони. Парень осторожно выглядывал в окно. Выглядел он при этом как настоящий скаут помоек, революционер отбросов, гроза всех мусорных баков, которые имели неосторожность стоять под камерами.
Он, в свою очередь, глянул на Котенка. Резким движением, почти больно, революционер отбросов выдернул из чёрных волос имитационные пластинки кошачьих ушек, и зажал их в руке.
- Ты совсем рехнулась! Их же видно из окна! - Прошипел он и бросил их на колени своей спутнице, но затем, спокойнее, продолжил. - Похоже, в нашу сторону движется тренога. Будет осматривать верхние этажи. Грузовиков нигде не вижу. Наверное, приедут позже.
Снова этот взгляд, особый, который ни с чем не спутать. Словно бы над ними нет никакой угрозы, словно бы этот город, прогнивший и провонявший всеми грехами, не летит на всех парах в бездну, словно нет ни шальных пуль, не вездесущих патрулей, ни бешеной толпы. Словно бы всё, что вокруг - это сон, страшный сон, и он просто ждёт момента, когда видение кончится.
Котенок - чёрное пятно среди серых бетонных развалин рухнувшего старого мира.
До введения военного положения, с Котенком всегда было интересно. Она много знала о фотографии и могла часами говорить о последнем альбоме группы "Game over".
Котенок - сегодня утром, под грохот взрывов, крики людей и вой сирены, она стояла чёртовых полчаса под тянущимися вдоль стены дома пожарными лестницами и пыталась поймать кадр для фото, пыталась поймать ускользающий меж пальцев ветра такой редкий здесь снег, за что ее спутник готов был каждую секунду из этого получаса, зажав между пальцев ее волосы на затылке, впечатать ее глупую голову в серую стену, и биться самому головой об эту же стену, в эту кровавую вмятину на старой штукатурке, пока чувство страха быть пойманными, пока чувство времени не откажут, и они оба не сползут по стене, оставляя два алых следа, в бессилии съезжая разбитыми лбами вниз... и каждую секунду он сдерживался.
Он поклялся защитить сестру, во что бы то ни стало, поклялся глядя прямо в ее пустые потухшие глаза. Не зная, подбодрит это ее или нет - больше из-за того, что если он потеряет Котенка, это будет означать, что эта проклятая война отняла у него все. Все и всех. Это не он, а его душащий холодными дрожащими пальцами страх полного одиночества защищал ее и заставлял их двигаться вперед.
Котенок - розовая мечта любого Сержанта Оперативного Управления с чувством юмора бетонного блока и с таким же сочувствием.
В тот вечер она первая вернулась домой - всего на пару минут раньше него она открыла дверь. Она первая увидела.
Ее крик и вой застрял у него в голове. С этих пор все трое суток, которые они прятались и бежали, огибая разрушенные серые высотки, этот ее крик звучит в его ушах. Он засыпает, вспоминая его, этот крик он слышит во сне и от него же просыпается.
Она молчит уже третьи сутки.
Котенок - сегодня, когда они бежали от поискового отряда, он наорал на это чёрное пятнышко: потому что боялся, что ту загребут в добровольцы, как всех остальных, и пошлют вперед, на штурм баррикад, за которыми сидели люди, которые любят, умеют и хотят убивать других людей. О том, что та же участь может постигнуть и его самого, он отчего-то не думал.
Мысль о том, что Котенка уже не спасти, пищала внутри него тонким трусливым голоском. Она не будет уже прежней, даже если им удастся выбраться из города.
Котенок выключилась, закрылась в себе и, отстав от него, пусто и бесцельно побрела куда-то в сторону. Когда Худи обернулся и увидел ее далеко позади себя, он почувствовал, что его грудь проткнули тупым, раскаленным докрасна ломом. Он сам не помнил, как подлетел к ней, схватил ее за шкирку, толкнул впереди себя и буквально проволок ее за собой держа за рукав. Больше всего на свете ему в тот момент хотелось увести ее из этого переулка. Меньше всего на свете ему тогда хотелось касаться ее.
Они не смогут покинуть этот город. Он знал об этом. Даже уехав далеко-далеко, этот серое пепелище останется навсегда в глазах Котенка. Она всегда будет молчать. Он всегда будет слышать этот крик. Он всегда будет боятся открывать двери, ожидая увидеть за ними развороченные тела.
Котенок - ее хочется спасти, огородить от поисковых отрядов, защитить от взрывов и падающих блоков, увезти туда, где ей, наконец, понравится. Где она, впервые искренне улыбнется и, может быть даже что-нибудь скажет. Где она простит его за то, что тогда, три дня назад, он пришел позже нее. Где она простит его за то, что он просто схватил ее и побежал, бросив родителей там, где они лежали.
Где он сам поймёт и поверит в то, что иначе было просто невозможно. Когда мир рушится, надо хватать самое ценное и бежать, бежать, бежать.
Небо затянуто пеплом и дымом. Город третий день освещается только вспышками орудийных залпов.
Опять раздался грохот. Что-то взрывалось, вздымились комья пыли. Кричали люди. Снова. Мимо их укрытия стремительно промчалось три военных машины. Вдали послышалась медленная поступь треноги. Низкий гул и дрожь по земле при каждом шаге.
Он посмотрел на Котенка. Котенок посмотрела на него.
Послышался выстрел. Звук разбитого стекла прервался оглушительным визгом тормозов. Худи осторожно выглянул в окно.
Машина по инерции двигалась сколько-то метров, но неуклюже въехав на бордюр, остановилась. Лобовое стекло пробито. Дверь водителя распахнулась и из нее полувылезло-полувывалилось залитое кровью, хрипящее и стонущее тело. Оно ползло какое-то время в сторону от машины, но потом дёрнулось, перевернулось на спину - и затихло.
Сердце наполнилось опьяняющей радостью пополам с животным страхом провала.
"Это ваш шанс, Кларк, мать твою, не стой, не стой, не стой!"
Кларк схватил сестру за плечи, развернул ее к себе. Она повернулась неловко, как тряпочная кукла.
- Слушай! Слушай меня! Там, за окном, в двух шагах от нас, машина! Мы можем перескочить черед подоконник, пробежать до машины и рвануть отсюда! Мы можем уехать отсюда, понимаешь?!
Сердце выстукивало какой-то умопомрачительный ритм. Им осталось не так далеко до последнего незакрытого прохода за пределы города: через квартал от них пролегала улица Лайру - а это почти окраина, один рывок, который на машине займёт не больше пятнадцати минут, и они оставят весь этот ужас, всех этих грязных ублюдков за спиной, в прошлом.
Сознание на максимальной скорости прокрутило перед глазами события и эмоции последних дней.
Начало, самое начало этой бучи. Разрывающие вопли сирен, крик медсестры, разбивающийся о его спину, зовущий назад, в палату - как же ему было плевать, перед глазами стоял только Котенок, внутренности скручивало от страха за нее, он должен был ее найти, он должен был ее забрать.
И он нашёл. Схватил рванувшуюся куда-то в сторону чёрную тень, сжал крепко, так крепко, как только мог, позволил себе замереть на долю секунды, прочувствовать биение не своего сердца. Где-то там, невообразимо далеко, рушился мир, гибли люди, взрывались и оседали здания - но это всё было неважно. Это всё было неважным. Несущественным. Блёклым.
У него еще остался хоть кто-то.
Дальше, конечно, не было времени думать. Надо было шевелиться, смотреть по сторонам, уносить свои и его ноги подальше от этого дерьма.
Он очень хорошо, до мельчайших подробностей запомнил момент, когда они выбежали из какого-то вонючего проулка, - и наткнулись на патрульного. Увидев их, этот говнюк выхватил из-за пояса свой шокер нового образца, который был способен отправить в нокдаун диплодока, и начал движение в их сторону. Кларк тогда, несмотря на протесты разума, не меняя траектории, ускорил бег и с силой оттолкнувшись от земли прыгнул ногами вперёд, врезаясь своими стопами в грудину противника. Того откинуло назад, но опыт сотни драк и прямых столкновений никуда не деть, и он начал вставать - но так и не смог этого сделать. Кларк ударил, хорошо, с оттягом ударил в висок. Он не помнил, откуда у него в руках взялась балка - все произошло слишком быстро. Вот он видит как над ними заносят дубинку, а вот тут человек лежит на земле, прямо перед ними и у него из виска идет кровь. После такого не поднимаются.
А вот дальше всё превратилось в кашу из воспоминаний. Откуда-то в руках оказался пистолет, откуда-то из прошлого пришла мысль палить по фонарям, откуда-то к его лбу протянулась рука и утёрла пот, откуда-то на лице взялась полубезумная усмешка.
И вот сейчас, после этой ночи, в предрассветной грязной дымке, они сидят в паре улиц от выхода - и надо сделать рывок, один рывок, но...
Котенок молчала. Она снова потянулась к приемнику.
Ни звука. Ни сигнала. Одни помехи: ничего не разобрать, на какую волну ни настройся. Ты можешь крутить колесико сколько угодно, но по этим волнам никто уже не передает сообщения.
Кларк обессиленно откинулся на стену, стащил с себя капюшон и устало провел рукой по глазам. У него не осталось вспышек ненависти в запасе. Его пятки больше не обжигал холод страха смерти и не заставлял бежать вперед. Теперь ему хотелось плакать. Он не сможет бросить сестру, он не хочет бросать сестру. Но когда выход у тебя за спиной, а она смотрит так отрешенно и пусто... Жить не хочется. Хочется сидеть тут, рядом с ней, под разбитым окном, прямо на осколках стекла, окаменеть и покрыться пылью, неподвижно наблюдая, как она пытается крутить колесики, ища слова, запутавшиеся в радиоволнах.
Он оглянул Котенка еще раз и устало положил голову на ее плечо. Где-то справа слышался треск - танк ломает под собой баррикады из мусора и палок. Чей танк? Чьи баррикады? Уже не важно, да и никогда не было.
- Ну... ты дай мне сигнал, когда будешь готова, хорошо?
фото взято отсюда: https://vk.com/cybernoir/art