Иногда наивность можно только выбить
Всегда не любил людей, которые ведут себя чересчур радостно. Чаще всего это немотивированно и глупо. Есть у меня знакомая, которой уже четвертый десяток. И однажды она с сияющими глазами взахлеб рассказывала мне, как однажды увидела красивую бабочку.
Ее полная противоположность — моя учительница русского языка. Маленького роста, вся в родинках и злая как черт. Доходило до абсурда. Как-то я сказал ей:
— Здравствуйте.
А она ответила:
— Я-то здравствую.
Так что, думаю, умеренность нужна во всем. Но знать — это одно, а вести себя соответственно — совершенно другое. В потоке информации мы ежедневно натыкаемся на жизнеутверждающие цитаты, вчитываемся, иногда мысленно соглашаемся с ними, а затем этот набор букв отправляется куда-то на помойку памяти.
Вот и я, прочитав, наверное, сотню тысяч таких цитат, так ничего и не вынес. Отъезжая на мусорском “бобике” от здания суда, где мне продлили срок содержания под стражей, я искренне надеялся, что, когда мне дадут срок и отправят черт знает куда, про меня забудут, оставят в покое. Я смогу заниматься чтением, выучу какой-нибудь язык, попробую получить высшее образование (что-то читал о дистанционном обучении в колониях). В голову приходил и прочий наивный бред. Сейчас я понимаю, что покой — это привилегия, которой мало кто добивается. Тюрьма — ужасное, поражающее своей глупостью и жестокостью место. Мне вспоминается монолог из одного фильма (правда, там герой говорил о Диком Западе):
“Осмотритесь. Здесь буквально все живое хочет тебя убить: алкоголики, преступники, злые шлюхи, голодные звери, болезни, большие и мелкие травмы, индейцы, погода. Даже в сортир ходить опасно для жизни: когда я иду в нужник, то каждый раз гадаю, вернусь ли живой, потому что вокруг него ползают гремучие змеи. И если вы убережетесь от всего этого, то знаете, что вас убьет? Проклятый доктор. Однажды я простудился. Знаешь, что мне сказал врач? Тебе нужно засунуть в ухо ноготь!”
И так далее, и так далее. Темы нашей тюремной медицины я уже касался. И, в принципе, она схожа с ситуацией на Диком Западе. Сейчас я хочу рассказать историю, которая произошла со мной, когда я вернулся в следственный изолятор после продления, потому что она затрагивает тему опасностей. Врагов здесь много. Это не только государство и тот, кто лежит на соседней шконке с маслянистым после укола героина блеском в глазах и рассказывает тебе об АУЕ и о том, что “общее — это святое”. И не только ты сам. Чаще всего твой враг — это твой друг.
Когда я вернулся, меня обыскали и закинули в камеру, где я стал восьмым человеком. Пятеро парней, трясущийся из-за бурного алкогольного прошлого дед и ничем не примечательный мужик средних лет. Один из молодых людей показался мне очень знакомым. Его привезли из обезьянника и закинули в эту камеру за несколько минут до меня. 10 дней назад он был еще на воле.
Через минуту мы узнали друг друга. Я был дико рад увидеть знакомое лицо: мы с этим парнем учились в одном институте и иногда общались. У него была 228-я (что-то о распространении). Хотя он говорил, что ничего не продавал. Светило ему как минимум семь лет, и перспективы были не намного радужнее моих. Заварили чай, начали знакомство всей камерой, выполняя неизменный ритуал передачи кружки с чифиром по кругу. Дед чай проливал — руки тряслись. Смотрящим в камере был один из парней, который чуть позже подозвал меня и моего знакомого (по одному), чтобы узнать, за что сидим, чем занимались на воле и так далее.
Я давно подметил, что людей с крайне узким взглядом на мир очень захватывает вся эта телега с АУЕ. Будто они всю жизнь шли именно к этому. Сленг, манера говорить, скоротечные выводы, категоричные суждения о том, что хорошо, а что плохо, и так далее. Наш смотрящий был одним из таких. За неделю жизни в этой камере я услышал как минимум 50 всяких пассажей в стиле “сон арестанта — это святое” или “не вам, б**дям, меня судить”. Общение с подобными людьми — вынужденное, неприятное. Но первый разговор с ним прошел, кажется, нормально. Правда, когда мой институтский знакомый вел беседу, позвали и меня, чтобы осведомиться, знаю ли я, чем он занимался, продавал ли он наркоту и прочее.
За время, проведенное в тюрьме, я многое усвоил, а потому знал, к чему он клонит. Здесь не жалуют барыг, и те платят “на общее”, даже если платить нечем. Продают квартиры, машины — и так без конца. Хотя, нет, когда средства кончаются, барыга все равно приносит “пользу”. Например, убирает в камере или стирает. Не самая лучшая жизнь из возможных здесь, если кратко. Все это сопровождается фразами типа “ты людей травил”. Будто одного законного наказания недостаточно. Но, как я и говорил, сильно никто не вникает. Ни то, кому продавал, ни то, что продавал и почему, никого не волнует. Главное — человек превращается в банковский счет с каким-то лимитом, а потом его используют вплоть до его освобождения. Очень удобно.
Я сказал смотрящему, что мой друг никогда барыгой не был и это просто железно. Да, иногда покуривал, но не более. Мне было приятно осознавать, что я не в одиночку стою против всего этого и у меня есть человек, с которым можно хотя бы адекватно обсудить какие-то ситуации и просто посмеяться, забыться.
Несколько дней все шло нормально. Проспиртованный дед лежал на своей шконке и иногда с каким-нибудь радостным возгласом, типа “Ну, держи, сука!”, прихлопывал газетой мух, которые, по его мнению, сидели на стенке рядом. Алкоголь настолько разложил его мозг, что дед даже не мог понять, что мух он “убивает” одних и тех же, потому что прибиты они уже давно, а на стене только их прилипшие и засохшие трупы. Но никто не говорил деду об этом, потому что тот очень радовался, когда в очередной раз “успевал” прибить муху, пока та не улетела.
Затем вся кажущаяся безоблачность испарилась. Моего друга позвали на разговор, а когда он вернулся, приблизительно через полчаса, сказал, что теперь ему нужно 400 тысяч рублей. Вроде как его “нагрузили” из-за того, что он якобы барыга. Он плакался мне черт знает сколько времени, и я уже решил, что ему нужно помочь с деньгами. Их у меня не водилось давно, а вот запала и храбрости было много. Те парни и смотрящий были довольно молоды, и я решил, что смогу развалить их историю на раз-два:
— Сиди здесь.
Я направился к нашему блаткомитету и стал довольно эмоционально раскачивать лодку. Насколько я помню, тему я начал развивать с того, что нечего парню жизнь в тюрьме ломать ни за что, а когда совсем распалился от своей речи, выдал, что они творят беспредел. Это по понятиям — одно из самых серьезных обвинений для любого смотрящего. Так что, когда все должным образом переглянулись, а я осознал, что ляпнул лишнего, меня попросили отойти на часок-другой — перевести дух и остыть. Поговорим, мол, потом.
Я вернулся к своей шконке, где сидел мой уже понурый друг, и сказал ему, что, кажется, убедил их и они разберутся. Сказал, что верю в то, что он не продавал, иначе ни за что не отправился бы в их логово.
А дальше все пошло наперекосяк. И эта история стала для меня большим уроком. Блатные начали “пробивать”. Видимо, обзванивали всех, кто мог обладать хоть какой-то информацией. Наркоманов, других барыг, бывших сидельцев и прочих. Тех, кто жил в районе моего друга. Когда меня позвали, на громкой связи был какой-то парень. Смотрящий спросил:
— Такого-то знаешь? Чем занимался? Кто такой?
Вдаваться в подробности не буду. Скажу лишь, что там было как минимум четыре человека, которые говорили схожие вещи. Мой друг — самый настоящий барыга. Причем торговал он не только травкой, но и кое-чем похлеще. Многих кидал на деньги. И вообще был крайне сомнительной личностью. Сразу после прослушивания последнего разговора я понял, что попал. Надо было очень тщательно подбирать слова час назад, а я повел себя слишком самоуверенно. Разумеется, ребята зацепились за слово “беспредел”. И “с меня спросили”. Сначала я получил удар в подбородок. Один из самых неприятных ударов, потому что сразу теряешь ориентацию в пространстве и можно вообще отключиться. Потом еще и еще — в голову, в корпус. Затем двое прижали меня к полу, а один долбил по лицу кулаками. Меня вырубило. Пришел в себя я уже возле раковины, когда на меня лили холодную воду. Краем глаза я увидел, как мой друг тихо сидит уже на своей кровати и украдкой смотрит на меня. Перевел взгляд на зеркало. Ужас. Нос буквально лежал на щеке, один глаз почти полностью заплыл. Первая мысль, которая пронеслась у меня в голове: “Неужели это на всю жизнь?” С таким носом я выглядел как ветеран всех возможных площадок по боям без правил. И тут ко мне подошел один из парней и, крепко взяв за затылок, с самым неприятным звуком, который я когда-либо слышал, вправил нос. Особой боли я не почувствовал, но, возможно, это из-за шока.
После того как я смыл кровь и поспал, блатные снова меня позвали и объяснили, за что избили. Да и я сам понимал, за что. А вот мой друг уже мыл камеру. Мне сказали, что в моей жизни никаких изменений не будет, но впредь я должен быть предельно осторожен, прежде чем за кого-то “мазу тянуть”.
Утром на проверке менты увидели мою избитую рожу и перевели меня в другую камеру. Правда, предварительно полчаса выносили мне мозг вопросами о том, кто меня избил. Я упорно твердил, что упал с верхнего яруса шконки.
Разумеется, они все понимали и, возможно, даже знали, что произошло. Но, кроме версии с падением, они ничего от меня не добились.
А я, благодаря этой истории, кое-чему научился.