Сокровище

СОКРОВИЩЕ. ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РОМАН.
Публикуется по главам ежедневно.

Автор: Николай Соснов

Читайте в журнале Покет-Бук Пролог, Главу 1, Главу 2, Главу 3, Главу 4, Главу 5, Главу 6, Главу 7, Главу 8, Главу 9, Главу 10, Главу 11, Главу 12, Главу 13, Главу 14, Главу 15, Главу 16, Главу 17, Главу 18 романа "Сокровище".

ГЛАВА 19. УЧЕНИКИ

- На этой странице книги вы можете видеть рисунок, изображающий пирамиду. Древние египтяне устраивали в них пышные похороны своих правителей, называвшихся… Кто мне скажет, как назывались правители Древнего Египта?
Вопрос Тамары Федоровны не прервал раздумья Афанасия. «Мы же сговорены с ней. Как она может так себя вести? А он? Подло уводить чужую невесту. Лицемерный святоша». Тут же иной голос, холодный и рассудительный, напомнил: «Не ты ли сам всему виной? Зарылся в книжки, позабыл об Иринке, практически ушел от нее без объяснений, а теперь сидишь и вынашиваешь смешные планы мщения?».
- Фараоны, - уверенно ответил Анатолий Орехов.
- Правильно, фараоны, - Тамара Федоровна Морейко продолжила урок. - Доступные нам книги, например, роман Болеслава Пруса «Фараон», рассказывают, что древние египтяне верили в существование нескольких богов. Каждый из богов занимался определенной деятельностью, наподобие как у нас сапожник, бондарь, пастух и так далее. Среди них выделим Осириса, бога мертвых, владыку загробного мира, занимавшегося судьбой человека после смерти. Чтобы умилостивить Осириса, египтяне строили загробный дом для правителя.
«Ты не соизволил снизойти до общения с ней. Вот, гляди, нынче она благоволит другому». Афанасию хотелось плакать и что-нибудь сломать одновременно. Двух недель не прошло с завершения их пути, а последняя ниточка к дому прервалась. Раньше он всегда ощущал присутствие невесты, даже если не слышал и не видел ее. Иринка была с ним, стала звеном его жизни. И вдруг ушла из нее, удалилась просто и буднично, не брыкаясь в руках уносящего ее прочь победителя.
Все началось со стихов Есенина. Иринка часто обращалась к Анатолию за пояснениями к тем или иным непонятным местам сборника стихотворений. Афанасий, ошалев от книжного богатства, пребывал словно во сне и не замечал, как случайные разговоры юных любителей поэзии превращаются в регулярные беседы о Боге. Сборник Есенина сменила книга Последнего Завета.
Десятки вопросов сыпались как зерна сквозь решето невежества. Положив руку на томик Последнего Завета, девушка спрашивала:
- Почему Бог не сделает так, чтобы в него все верили правильно? Чтобы не было Закона, не было неверующих, таких, как Айрат?
И получала ответ-вопрос, преодолевавший все преграды прежнего ее воспитания:
- А зачем? Чтобы люди жили не по велению собственного сердца, а ходили на веревочке, как козы на дойку? Господь любит всех, и тех, кто верит, и тех, кто не верит, и тех, кто заблуждается в вере. Он предоставляет нам свободу выбора и оценивает не по вере, а по делам. Он знает все помыслы и желания, но судит не по ним, а по поступкам и словам. Кто без греха? Кто может избегнуть соблазна дурных мыслей? Такой власти над собой нет у людей. Зато есть власть говорить правду и делать добро. Доброхотно дающего любит Бог. Ты как считаешь, дедушка Айрат добрый?
- Без сомнения.
- Значит, ему уготовано место в раю, хоть он и не верит. Тот же, кто в храме верит и грешит в миру делами, кто жертвует украденные деньги на украшение молитвенного зала, кто молится напоказ, а втайне приносит страдания ближним и дальним, тот может сколь угодно много каяться и просить милости. Даже получив прощение, он встанет после смерти ниже дедушки Айрата.
И, перелистав книгу, Анатолий как обычно указал место в печатном тексте, относящееся по его мнению к обсуждаемому вопросу. Иринка прочла:
- Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Анатолий рассуждал внешне спокойно, однако, глаза языками пламени заглядывали в самое нутро собеседницы, нарушая оговоренные границы и выжигая старую веру в карающего Бога.
- Без правды нет веры. Без свободы поиска нет правды. Мы все здесь изгнаны за искание истины и тем любезны Богу. Но ему любезны и те, кто нас изгнал. Они заблуждаются, хотя и верят по-своему честно.
Такого рода горячие проповеди, совершенно невинные, повторялись изо дня в день, но Афанасий не слышал речей Орехова, зато видел, что невеста стремительно отдаляется от него, а вместе с ней и покрывающееся туманной дымкой прошлое. Что-то мешало Афанасию оставить изучение описанных поэтом Пушкиным и другими писателями подвигов старинных героев и ввалиться подобно медведю-шатуну между проповедником и его слушательницей. Афанасий чувствовал: момент для спасения отношений упущен. Теперь можно лишь переконфузиться донельзя.
- О чем нам говорит история религии древних египтян? Твое мнение, Симеон? - вновь обратилась к ученикам Тамара Федоровна.
Самый маленький ученик практически выполз из-под столешницы, вытянулся, будто новорожденный дубок среди взрослых деревьев, и ответил, уставившись на один из настенных светильников:
- Она показывает нам, что книга так называемого Закона Божия подделывает настоящую историю и обманывает читателей, сообщая, будто от сотворения мира не существовало другой книги кроме Закона Божия и другой веры кроме веры в Господина Небес.
Афанасий попробовал отгородиться и остаться наедине с собой. Взгляд бездумно скользил по грубым стенам пещеры и полкам с книгами. Завтра воскресенье, можно снова без помех окунуться в непрерывный поток мыслей и образов, удивительных идей и дерзких догадок, побывать в волшебных ни на что не похожих мирах. Афанасию нравилось учиться, но свободно путешествовать по страницам, не подделываясь под сиюминутные требования и долгосрочные планы других людей, нравилось еще больше. Тексты действовали на него соблазнительно, затягивая в процесс неотрывного отслеживания новых и новых изгибов мысли, уводя вдаль, поднимая вверх, погружая вглубь.
Между занятиями по истории и географии наставники установили измеряемый песочными часами получасовой перерыв. Костя предложил Афанасию погулять неподалеку по липовой роще, где хорошо слышны удары созывающего на учебу гонга.
Взлелеянная за сотни лет роща пустовала. Деревья жались друг к другу, словно пытаясь укрыться от холодных предосенних ветров. Липы в этом году уже отдали положенную дань: цветы, кору, соки, переработанные в заготовленный пчелами мед. Младшее поколение усадьбы выжимало из лип последнее, что они могли предложить — спокойствие и отдых.
- Завтра с утречка на охоту пойду, - сообщил Костя, когда они устроились в траве на повороте тропинки. - Напросился к Драгану и его парням. Начинают к зиме бить дичь, мясо станут копить впрок. А старички в долине взялись за валенки. Хочу заодно зайти заказать, ну и познакомиться, в здешнем поселке еще не появлялся. Не хочешь со мной? Или опять читать будешь?
- Буду, - подтвердил Афанасий. - Чем платить-то за валенки?
- Да ничем. Мы же ничего не берем за наши горшки и ложки. Зайти надо только, чтобы снять мерку. Валенки привезут как обязательную поставку в усадьбу. Мастера ничего не потеряют, им нанесут дров на зиму бесплатно или еще как возместят.
- За горшки я получаю еду и крышу над головой, - возразил Афанасий. - Как раньше получал месячину.
- Ну и валенки получишь. Одежда тоже засчитывается, мне Степан сказал.
- Все равно, не пойму я их порядки, - сказал Афанасий, откинувшись на спину, чтобы удобнее наблюдать за принимающими то один то другой облик облаками. - Боярышня у них заместо князя, а работает на конюшне.
- Она сама так захотела, - лениво зевнув, заметил Костя. - Лошадей любит. Так-то половина всего урожая свозится в усадьбу. Только они еду вспятно раздают в неурожайные годы. Ну, кроме того, что сами кушают и одевают. Непогода ли побьет посевы, коза потеряется, все одно здешние легко отделываются, потому что им еду дают из усадьбы и новую козу.
- Чудно, - хмыкнул Афанасий. Он был рад, что Костя отвлекает его от грустных дум хозяйственными рассуждениями.
- Тут расчет есть, своя хитрость. Казна миром живет, а мир казною. Знаешь, как это устроилось?
- Нет.
- Мне Надя порассказала, ее хлебом не корми — дай развернуть историю предков. В общем, в стародавние времена на месте нынешней усадьбы какой-то ее прапрадед хотел устроить постоялый двор. Выстроил терем каменный, как раз тот, где мы нынче живем, припас пищи и всего, что нужно. А тут грянуло Божье наказание. Скоро в долину стали приходить спасающиеся люди. Ее предок — имя я не запомнил — позволял беженцам селиться у себя, снабжал едой, лечил от губившего мора и помогал завести огороды, поля распахать. Однако, они давали обещание его слушаться, а он еще собрал крепких ребят и защищал население от разбойников и разных опасностей. Ну, и сделался у них навроде князя, только назвался боярином.
Афанасий, покосившись на друга, сказал:
- Много же ты от нее узнал. Мне боярышня не показалась разговорчивой.
- Это потому, что ты уткнулся в стишки и носа от них не подымешь, - усмехнулся Костя. - Я же не столько читаю, сколько прошу знающих людей объяснить то да се.
- Я не решаюсь слишком надоедать расспросами. И вообще предпочитаю сам узнавать новое из книг.
- Из древних книг всего не узнаешь, - убежденно проговорил Костя. - Там же не написано, как все сейчас устроено и много прочих вещей не учтено.
- Ну да. Для понимания нового нужны новые книги, чтобы каждый мог воспользоваться к примеру знанием о происхождении рода Волковых. Если подумать, наверное, все княжеские семьи когда-то были обычными пришельцами ниоткуда, а знатными стали примерно как Волковы.
- Да-а-а, - неожиданно печально протянул Костя. - Дома сейчас огурцы убирают, помидоры, капусту, картошку. Скоро обозы составят для князя.
Афанасию вспомнилось тепло августовского огорода, запах свежесорванных огурцов, накрывающий зубы и язык поток вкусовых ощущений от прихваченного тайком помидора. Рядышком примостился отец, смотрит ласково-укоризненно. Освобожденные от обычной работы они помогали в уборке, а теперь обедают в тени забора. Афанасий ускоряется, торопливо выедая лакомый плод. Губы и пальцы выпачканы красным соком. Отец по-прежнему с немым упреком вытирает следы преступления пучком травы.
- Домой охота, - сказал Костя. - Не то чтобы я собирался вернуться, просто заглянуть на денек, показаться бате с мамкой, пошарахаться по бережку, где прежде гуляли.
- Я насовсем хочу вернуться, - признался Афанасий. - Аще бы не книги…
- Что бы ты сделал?
- Пришел бы в поселок к начальству и попросился назад.
- Ну нет, - усмехнулся Костя, - я припущу от нашего начальства, только меня и видели! Забыл, что ли, что Дормидонт Иванович говорил?
- Не забыл. Может, он преувеличил?
- Он приуменьшил, - сказала, выходя из-за дерева, пожилая женщина в плаще серо-скального цвета. Юноши поспешно поднялись. Афанасий смутился при мысли, что Тамара Федоровна услышала их разговор.
- Простите меня, молодые люди, я не намеревалась подслушивать, - извинилась Тамара Федоровна, приблизившись к ним. - Так вышло случайно, что мой путь пролегал рядом. Раз уж я услышала кое-что, вы будете не против беседы втроем?
Как они могли возражать? Да и не хотели. Отчуждение первого знакомства, когда друзья стушевались перед величественным обликом руководительницы Хранилища, давно сменилось уважением и даже благоговением перед ее обширными знаниями.
Тамара Федоровна извлекла из-под плаща зашитый в кожу плед. Пока наставница устраивалась поудобнее на траве, Афанасий исподтишка изучал ее лицо.
Прежде всего, внимание привлекали необычно длинные, словно приклеенные, ресницы, защищавшие внимательные, не потускневшие от прожитых лет, карие глаза. Плотно сомкнутые губы пытались стянуть в один узел складки обвислых щек. Подбородок, противореча стремлению губ, тянул вверх, упрямо выпячивался, при ходьбе словно забегая вперед тела. Нет, во внешности Морейко не было ничего самого по себе величественного. Величественной ее делало странное умение огорчать одним нахмуриванием бровей, радовать небрежным наклоном головы, воодушевлять, употребляя к месту крепкое словцо, и обнадеживать усиленным донельзя пафосом вроде бы спокойной, но на самом деле исполненной внутреннего напряжения речи. Тамара Федоровна никогда не болтала о пустяках дребезжащим старушечьим голосом, а всегда заводила важный разговор, четко и по-молодому звонко выговаривая каждое слово.
- Не перестали скучать по дому, как я погляжу? Это хорошо, способность быстро забывать родные места — признак душевной черствости. Не поверите, наверное, но я до сих пор вспоминаю разоренный бандитами родительский дом. Уж скоро как двадцать лет будет, а последний мой приезд помню как вчерашний ужин. Как проехала через сгоревшее село к нашему поместью, как нашла лишь пепелище. Родителей и сестру и подчиненных нам людей угнали, дома разграбили и спалили. Оставшиеся перебивались с хлеба на квас. А мне было всего семнадцать лет.
Афанасий действительно не поверил. Нелегко представить седую Тамару Федоровну юной девушкой.
- Зачем вы уехали из дома? - спросил Костя.
- Затем, что так было нужно. У меня не оказалось выбора, как и у вас. Наша жизнь коротка, и большая ее часть проходит не по нашим желаниям. Знаете ли вы, что получили величайшую возможность и одновременно подверглись величайшей опасности?
- Мы догадываемся, - ответил Костя. - Не просто же так нам пришлось уйти из поселка.
- Очень многие спокойно проживают пожалованные князем и императором судьбы в таких же поселках как ваш. Они узнают серьезность угроз Закона Божия на деле. Однако, им невдомек, что за пределами единственной дозволенной книги и единственного дозволенного селения существует целый мир, за познание которого полагается жестокая кара. Умнейшие догадываются, не могут не догадаться, предпочитая все-таки оставаться в одобряемом свыше невежестве. Вы же иные. Не умнее и не храбрее других. В вас от рождения развилась особая черта характера — вы не можете отказаться от познания мира.
Тамара Федоровна постепенно переходила к своему обычному тону, пробирающему до костей томительным ожиданием чуда, победы, внезапного счастливого открытия.
- Я немножко понаблюдала за вами. Афанасий, ты не способен отказаться от изучения природы и книжной мудрости. Ты, Константин, уже выработал в себе умение сходиться с людьми и получать от них знания. Ты стремишься к путешествиям и новым впечатлениям в чужих странах. Ваша подружка, - Тамара Федоровна подчеркнуто восхищенно закатила глаза, - предназначена для создания замечательных картин. Посмотрела я ее зарисовку вот этих самых лип. Какое великолепное цветовое решение! У нас и учить ее некому, красок нет и холстов подходящих. При случае отправим ее в другое место на учебу.
«Все-то легко у тебя получается, раз — и передвинула человека как стул!», - с внезапной неприязнью подумал Афанасий. На мгновение разорвавшаяся сеть доверия, тем не менее, тут же соединилась вновь. Тамара Федоровна продолжала, укрепляя напряжение.
- Потому вы особые, особые именно невозможностью уйти от призвания. Другие, может быть, талантливей, зато могут прожить всю жизнь в норе. А вы рождены для познания.
- А кто вы? - напрямик спросил Костя. - Что такое Алфавит?
- Мы — проводники. Те, кто выведет остальных из тьмы невежества к свету знания, к победе хорошего над плохим, добра над злом.
- Сильно! - Костя чуть не присвистнул, но вовремя сдержался. - Как же вы выведете, если о вашем существовании мало народа знает?
Тамара Федоровна хитро улыбнулась.
- Много разумных вопросов. Хвалю. Давай, обсудим в другой раз. Сейчас хочу, чтобы вы поняли почему пришлось расстаться с родителями. Гору, возвышающуюся над холмиками и равнинами, видно всем издалека. Так и нас с вами тоже видно. Тягу к открытию знаний, подобную нашей, не упрятать в темном уголке души. Обязательно однажды погорячитесь, все и откроется.
- Мы могли рассказать все родителям, - несколько неуверенно начал Афанасий, но Морейко перебила его:
- Разве согласятся ваши отцы и матери устремиться в безумный поход к непонятной цели? Поверят в необходимость сорваться с гнезда в полет по бескрайним просторам? Нет, они останутся там, где тяжкий труд, зато гарантирован скудный обед, где малейший проступок докладывается начальству и незамедлительно карается, зато царит мир и покой. Правильно, что не рассказали ничего. Теперь ваши родители живы и в безопасности, хоть и горюют о вас. Мои знали слишком много и поплатились.
Морейко на миг остановилась, перевела дух и тут же продолжила:
- Я не могу их винить. Взрослый имеет много обязанностей, ему, отвечающему за судьбу детей, очень трудно решиться на разгром собственной, хоть как-то устроенной, жизни. Он и не поймет ничего, даже не уделит время на размышление о непонятных вещах. Если же взрослый все-таки приподнимется над собой, ростки нового понимания мира заботливо выполют его начальники. Ему все объяснят с точки зрения Закона, и, как ни горько, он согласится с ней и примет как собственную, чтобы не понести наказание.
- Вы тоже взрослая, - заметил Костя.
Морейко засмеялась:
- Да, мне тоже трудно было бы сейчас оторваться от книг, круто поменяв судьбу. Думая о подобной перспективе, кажется, что легче умереть.
- Умереть всегда успеем, и через сто лет эта возможность никуда не денется, - заявил Костя. - Хотелось бы пожить, изучить мир, а для того нужны знания. Вы намекнули, что наша история побега напоминает Вам собственное прошлое. Может быть, расскажете подробнее?
Слушая Костю, Афанасий удивлялся как ловко друг перевел неприятный разговор с обсуждения недостатков родителей на прошлое Тамары Федоровны. Сам Афанасий увлекся речью Морейко так, что ни о чем другом и не думал, жалея отца за слабость и неготовность к переменам, а вот Костя не потерял ясность мысли.
- Рассказывать особенно и не о чем. Мой отец за успешную службу получил поместье и титул барона от дедушки нынешнего императора.
- А что такое «титул барона»? - заинтересовался Афанасий.
- Барон вроде князя, но считается начальником ниже его и выше боярина, например, - ответила Морейко.- К поместью прилагались арендаторы, так называли работников. Предполагалось, что они платят нам за право пользования землей. На самом деле это была завоеванная деревня, на нас трудились ее жители. Земля раньше принадлежала им.
В поместье я родилась и выросла. Отец за время походов накопил небольшую библиотеку. Выучившись у местного законоведа чтению Закона, я добралась до отцовских книг. Перечитала их к четырнадцати. Одна книга на меня произвела большое впечатление. В ней собрали убедительные высказывания многих мудрецов прошлого. Одно из них, сделанное человеком по имени Ральф Эмерсон, побудило меня к действию. Эмерсон говорил, что знание существует для того, чтобы его распространять, а человек, который не делает этого, подобен свету в кувшине, его никто не видит. И я решила распространять знания среди сверстников, детей наших арендаторов.
- Вот это да! - восхитился Афанасий. - Мне такое и в голову не пришло. Эх, надо было собирать наших соседей и читать сказки.
- Ты забыл, что Дормидонт Иванович запретил рассказывать о книгах, - напомнил Костя.
- И правильно сделал! Буквальное следование идеалу в реальной жизни может принести много бед и никакой пользы. Нужно уметь скрываться, хитрить и даже немного обманывать врагов. Главное знать меру и видеть черту, за которой следует отказ от самого идеала. Цель оправдывает далеко не все средства, - продолжила Тамара Федоровна. Лицо ее под влиянием воспоминаний о юности несколько помолодело. - Мы отвлеклись. Ребята, не перебивайте меня, а то прозвучит звонок, я не успею рассказать до конца.
Итак, я решила нести свет знаний сверстникам. Ко мне по велению отца приходили играть две девочки из самых зажиточных семей. Вот я и стала их просвещать. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Одна из моих подружек проговорилась своей маме, та мужу, а уж глава семейства донес священнику. Вообще жители нашей деревни до захвата Империей знали о книгах, у прежнего старосты даже имелись две. Однако, после завоевания местным дали Книгу Закона, велев забыть о существований иных книг. Так что я совершила большой грех.
Отец, хоть и провел большую часть жизни в походах, был мягким и добрым, не давал дружинникам обижать местных, а тех, кто все-таки обижал, заставлял отвечать за проступки. Мама каждый праздник раздавала самым бедным арендаторам два пуда хлеба, на мои же и сестры дни рождения по пять пудов. В общем, родители считались хорошими господами, насколько господин может быть хорошим для человека, бывшего прежде свободным. Это меня и спасло.
Один крестьянин, прощенный за кражу овощей в голодный год, случайно узнал обо всем и сообщил папе. У мамы до замужества был поклонник, молодой купец с Рынка, тайно сотрудничавший с Алфавитом. Он подкидывал нам кое-что, поэтому мама вела с ним переписку.
Тамара Федоровна на несколько мгновений замолчала, прислушиваясь не звонят ли к урокам. Убедившись, что звонка еще нет, наставница продолжила:
- Родители очень долго спорили, бранились между собой и бранили меня. Мама настаивала, что меня надо отправить в Алфавит, отец же боялся последствий со стороны Империи. Он наотрез отказался бросать хозяйство, ради которого претерпел столько лишений и так много раз рисковал жизнью. На руках у мамы с папой оставалась моя трехлетняя сестра Вика, а мама как раз опять забеременела. Никуда ехать они не могли и не хотели. В конце концов мамочка уговорила папу. Меня посадили на подаренную императором лошадку, дали самого надежного слугу в провожатые и отправили на Рынок.
Папа с мамой ошиблись. Так как они знали о моем преступлении и не донесли, имение в наказание конфисковали имперские власти. Когда папа отказался подчиняться и объявил деревню независимым владением, туда ворвалась армия.
До слуха увлеченного рассказом Морейко Афанасия донесся прелестный звон колокольчика, созывающего ученическую семью к столу на пиршество знаний.
- Еще минуту, - сказала Морейко. - Последнее. Вслед за мной Империя выслала небольшой отряд под командой специального человека, обученного преследовать беглецов. Они называют таких мастеров поиска и преследования следопытами. Следопыт катался за мной по городам и селениям, убил моего слугу и купца, указавшего мне путь в Алфавит. Только через два года преследование прекратилось. Так вот, хоть вы и не высокородного происхождения, за вами тоже выслан следопыт, возможно и не один. Помните это и будьте начеку.
В то время как Тамара Федоровна рассказывала ученикам о высланном за ними следопыте, человек, о котором она говорила, Вячеслав Мефодьевич Корнилов, беспомощным кулем валялся в противной болотной жиже. Скрипя зубами от боли, он бессильно наблюдал как помешавшийся от голода и страха солдат Баратунов молча ковыляет прочь и все глубже увязает в трясине.
Сайфутдинов, присев на корточки, с интересом смотрел на Баратунова.
- Пронзить его копьем, мастер? - внезапно спросил он Корнилова. - По-моему, Сашок тоже дезертирует как Селезнев.
- Оставь, - отмахнулся Корнилов. - Все равно утонет.
- Верно! - Сайфутдинов улыбнулся и сплюнул. - Тем более, копье казенное, наконечник медный, медь надо беречь.
«Что он несет?» - думал Корнилов. Он давно перестал считать наполненные бесконечной тупой ходьбой по кругу и мелкими дрязгами дни. Сколько прошло? Неделя? Месяц? Два?
Поначалу они охотились довольно успешно. Пищи хватало. Потом исчез Рекс, и охота перестала их кормить. Пес просто пропал в одну из ночей в дежурство Баратунова. Тот даже не сумел придумать правдоподобное объяснение исчезновению собаки. По всему выходило, что заснул на посту.
Будь они в гарнизоне, часовой подвергся бы жестокому телесному наказанию, но они заблудились в лесу и остались втроем.
Вячеслав Мефодьевич не хотел оставаться с Сайфутдиновым один на один. Солдат, прежде казавшийся образцом исполнения воинского долга, перестал нравиться следопыту. Что-то в Сайфутдинове изменилось. Хотя внешне это не проявлялось, Корнилов чутко улавливал мельчайшие изменения тона, появление новых, не свойственных воину ранее привычек. Сайфутдинов теперь, обращаясь к Корнилову, называл его не иначе как «мастер», форма вполне допустимая для подчиненного даже в войсках. Однако, солдат вкладывал в слово лютую насмешку. Корнилов подозревал, что зубоскальство относится к его неспособности вывести подчиненных из дебрей. Скорость выполнения приказов уменьшилась раза в два. Сайфутдинов сделался неуклюжим и нерасторопным. Речь солдата, прежде уважительная и правильная, наполнилась сальными шуточками и принятым среди столичного отребья жаргоном.
Голодающий и шарахающийся от каждого шороха Баратунов тихо сходил с ума. Тайный сбой его разума проявился у болота, когда переходивший овраг солдат вдруг остановился, принявшись бессмысленно вонзать копье в землю. Направившись к нему, Вячеслав Мефодьевич наступил на покрытый беленьким налетом участок земли и провалился по колени в то, чего по всем известным правилам тут не должно было оказаться.
Ноги словно окатили кипятком. Сайфутдинов, в один прыжок оказавшись рядом, выдернул Корнилова из кислотной лужи и оттащил в сторону.
Теперь дела Корнилова совсем плохи. Боль не отпускает ни на миг, тело бьется в мелком ознобе, дыхание прерывается так, что приходится набирать воздух судорожными короткими глотками. А Сайфутдинов смотрит нехорошо.
Чтобы не видеть пристально наблюдающих, решающих его судьбу, глаз Сайфутдинова, следопыт попытался перевести взгляд вверх на затянутое серым платком ненастья небо. Подметив движение, Сайфутдинов истолковал его по-своему:
- Да, в морщины сложились облака, вот-вот заплачут. Нужно решать.
Волны боли топили Корнилова с головой, не давая толком сообразить, о чем так странно рассуждает его солдат.
Пощелкивая пальцами, Сайфутдинов поднялся на ноги, сходил за брошенным в стороне копьем, вернулся к Корнилову и с улыбкой сказал:
- Мы можем разыграть роли ослов. Я сделаю вид, что отправляюсь за помощью, а вы притворитесь, будто ожидаете ее, мужественно сражаясь с нестерпимой болью, пока из кустов за вами следят падальщики в ожидании поживы. А можем поступить иначе. Я стану вашим благодетелем, прервав мучения одним ударом. Что выбираете?
- Будь ты проклят! - выругался Корнилов. - Приказываю остаться и оказать мне помощь.
Улыбка Сайфутдинова ширилась и ширилась, пока не превратилась в оскал.
- Какую помощь? Составить компанию, а потом зарыть поглубже? Нет смысла продолжать спор.
- Тебя казнят за то, что бросил командира, - процедил Вячеслав Мефодьевич, с усилием отрывая друг от друга стиснутые болевыми спазмами зубы.
- Аще вы останетесь живы. Знаете, а ведь действительно лучше обезопасить себя. Тем более, когда имеешь дело с таким, как вы.
- О чем ты?
Сайфутдинов засмеялся.
- Вы даже не помните! С чего бы вам помнить назначенное новобранцу три года назад наказание? Я освежу вашу память.
Солдат, повернувшись к начальнику спиной, скинул куртку и задрал рубаху. Большие грубые рубцы покрывали тело затейливым узором.
- Не пойму, о чем ты, - тупо проговорил Корнилов. Боль мешала сосредоточиться на воспоминании. Сколько телесных наказаний он назначил за последние годы? Несколько сотен, точное число не определить.
- Ну и ладно, - Сайфутдинов оделся и с вызовом посмотрел на следопыта. - Вы перепороли столько народа, что, наверное, наши лица для вас давно слились в одно. Я не мстительный и докажу это. Мог бы бросить вас на медленную смерть, но вместо того облегчу страдания. Заодно исключу любые случайности.
- Ты не выйдешь из леса без меня, - попробовал Корнилов зайти с другой стороны, но солдат уже не слушал. Сайфутдинов твердым шагом направился к следопыту, вынимая кинжал из ножен.
Что посеет человек, то и пожнет. Корнилов закричал, первый раз в жизни он закричал не от боли, а от жуткого, не поддающегося контролю, страха смерти. Опыт, умение выслеживать, навык убийства, — все исчезло. Вячеслав Мефодьевич Корнилов преобразился в жалкий дрожащий кусок мяса. В миг перед последним в жизни прикосновением к металлу он нутром прочувствовал истину, которую нес каждой своей жертве: убийство потому самый тяжкий грех, что за границей смерти ничего нет, ни покаяния, ни искупления, ни надежды.

Нравится роман? Это плод тяжелого и кропотливого труда. Помогите автору освободить время и создать условия для работы. Поддержите творчество Николая Соснова денежным переводом с пометкой "Для Николая Соснова".

Глава 20 романа "Сокровище" будет опубликована завтра во вторник 30 января.

Подпишитесь на канал Покет-Бук, чтобы не пропустить новинки!