Автобус рычал надрывно и неравномерно. Казалось, что это он не нас везет, а полощет горло, сплевывая во время пауз переключения передач. Он хищно рыскал по изъеденной ямами дороге и как бык на родео пытался скинуть нас с заднего сидения.
Мы крепко держались за поручни, друг за друга, заваливались на соседей, цеплялись за визжащих девчонок и не останавливаясь, хохотали.
Глубоко наклонившись в очередном невольном кульбите, можно было увидеть в окне краешек летнего неба. Чистого и безоблачного, как мое будущее.
Утреннее солнце нагревало крышу. Горячий ветер из форточек смешивался с потоками из люка и ободряюще трепал меня по щеке. Засаленные занавески неустанно аплодировали, усмиряясь только на поворотах. Все предвещало начало веселого приключения.
В тот день я впервые напился.
Приехав на автовокзал райцентра, наши попутчики разлетелись по своим делам, как бильярдные шары после удара мастера высшей лиги. Мы с двоюродным старшим братом пошли в военкомат за какой-то справкой.
Наше единственное в той поездке дело уладилось в полчаса, а до обратного рейса оставалось еще часа 4. Надо было решить, как коротать время. Деревня никогда не баловала разнообразием досуга. Брат встретил своего друга и мы пошли в магазин за бутылкой.
Из всего разнообразия червивок, портвейнов и плодово-выгодных наливок, по совокупности мне неизвестных характеристик, они выбрали женьшеневую настойку. Она была объемом 0,7. Я никогда раньше не пробовал ни женьшеня ни водки, поэтому от высказываний перед прилавком предусмотрительно воздержался.
Волнение от предвкушения нового опыта щекотало солнечное сплетение изнутри.
Мы расположились на пеньках в небольшом заброшенном саду, где и раздобыли закуску - три паршивых зеленых яблочка. Ровно по числу трапезничающих.
Стакан у нас был один на всех. Мне налили первому, торжественно приободрили («Ну, давай!») и наблюдали ласково и с любопытством. По-спортивному выдохнув в сторону, я залпом выпил.
Я готов был к самому худшему, но оказалось, что пить - это не больно, не страшно и даже не очень противно. Женьшень существенно смягчал вкус спирта. Я ликовал. Я смог, я попробовал, я - взрослый!
Мы передавали по кругу стакан, расчетливо скоблили зубами свои яблочки. Спирт царапал горло и щекотал мозг. Мы смеялись, травили свежие байки и обменивались местными новостями.
На последней оставшейся трети, мои более опытные собутыльники притормозили, сбавили темп и решили, что хватит, а то ведь жара. А мне жара была ни по чем, предостережения казались надуманными и я допил то июльское женьшеневое утро до дна.
Мы еще немного полежали на траве, я слушал их разговоры, томно улыбался с полузакрытыми глазами. Говорить я уже не мог.
Мои спутники решили не ждать обеденного автобуса, а идти ловить попутку. Моя воля к тому моменту была почти полностью парализована отсутствием возможности внешне выражать любые реакции. Я смиренно побрел за ними в сторону остановки.
Когда на меня кто-нибудь смотрел, я автоматически и сразу глупо улыбался в ответ. Так же быстро и так же глупо нам улыбнулась удача в ловле попутки. Как раз в это время на фургоне вез партию свежего хлеба с завода знакомый моих собутыльников.
Они активно замахали руками, ЗИЛ вильнул в сторону обочины и остановился. Шофер воровато оглянулся и приветственно разверз перед нами задние двери фургона. Мы влезли, двери одна за другой захлопнулись. Громко лязгнула задвижка. Я оказался заперт в аду.
Там было абсолютно темно, жарко и нестерпимо тесно. В первые же минуты я понял, что не доеду.
Попутчики о чем-то смеялись, а я нащупал какой-то металлический выступ, вцепился в него руками, прижался щекой и ждал освобождения.
По-моему, не было других столь же длинных двадцати минут в моей жизни. Меня тошнило и мутило. По звуку ветра, стуку колес о ямы и наклонам на поворотах, я пытался определить наше местоположение, отсчитывая каждую секунду своего хлебного заключения.
Наконец, грузовик замедлил ход, развернулся накренившись на один бок, заурчал, присвистнул и затих. Грохнула задвижка и в тот же момент я получил оглушающий аперкот от ворвавшегося в фургон ярчайшего света. От сокрушительного удара по привыкшим к темноте глазам, я упал.
Вернее, мы изверглись одновременно. Я - из лона грузовика, а женьшень в компании с яблочком - из меня. Так мы и лежали, ничком без признаков жизни. Рядышком, романтично и даже, наверное, идеально. На площади у деревенской столовой.
«Ооооооооо, домой нам пока нельзя», услышал я над собой, но не зная, что ответить, решил никак не реагировать. Только моргал.
«Ты идти-то можешь?», я не был в этом так уж уверен и сделал неуклюжую попытку подняться. Примерно также впервые встает на ноги новорожденный олененок.
То придерживая, то подталкивая, как военнопленного, измученного лагерями, меня повели в сторону речки. Я обреченно трусИл, периодически ускоряясь по склонам вниз, в сторону придорожных канав. Так я эмпирически подтверждал выученные в том учебном году законы физики.
Мы прибыли на ближайший небольшой деревенский пляж. Сезон бахчевых еще не начался, поэтому меня, в полном отсутствии конкуренции со стороны охлаждающихся арбузов, положили в прохладную воду Дона. Прямо у берега. Чтобы течением меня опять не унесло обратно в уже ненавистный мне райцентр.
Я лежал в мутных водах незапланированного СПА, чувствуя спиной склизкие рельефы дна, продавленные коровьими копытами. Рядом толпами гоготали и махали обрезанными крыльями гуси. Им никогда не будет суждено улететь на юг. Я сочувствовал им, сочувствовал себе и смотрел в уже смурное (как и мои перспективы), затянувшееся к обеду небо.
На пляж приходили какие-то незнакомые мне люди, иронично интересовались у моих провожатых, кто это там так изящно отдыхает? Я все слышал и приветливо улыбался, глядя вверх, не в силах изменить своей медитативной позы. Это была моя первая, настоящая, глубокая, по всем правилам, йогическая шавасана.
Потом брат заставил меня отмыться и мы побрели домой. По дороге он придумал мне легенду об отравлении пирожками с мясом. Я был безмерно благодарен за избавление от необходимости дополнительных умственных напряжений.
Бабушка взмахнула руками, охнула и достала весь запас активированного угля, заварила секретные травы и принялась причитать о том, что родители ее отругают. Не уберегла.
На выходных приехали родители. Мама задала мне кучу встревоженных вопросов. Я сидел на гимнастических брусьях во дворе и выдумывал несуществующие подробности того пищевого отравления.
Я в деталях описывал, где и как мы их покупали пирожки и на ходу сочинил ответ на вопрос - почему же тогда брату хоть бы хны?
Отец наставническим, безапелляционным, не требующим ответа тоном сказал: «Ну кто же в такую жару ест с мясом? С повидлом надо!» При этом я был уверен, что он видит меня насквозь и сразу понял истинную причину моего недомогания.
Я обреченно со всем соглашался, кивая все еще зеленоватым болезненным лицом, цвет которого не исправили недавние водные и грязевые процедуры.
Уже в то же лето я, движимый жаждой приобщения к взрослому миру, напился еще пару раз. Наверное, так я нащупывал свою дозу (как нащупываю сейчас писательскую дозу, представляя на ваш суд истории разной длинны). Но вкус женьшеня я не переношу до сих пор.
