Автор: Nick Kemmler Категория: Мистика
Случилось всё это в конце сороковых годов, когда я, совсем ещё юным девятилетним мальчишкой, жил в Аксиньино, что в двадцати километрах от города. Село наше было и не большое, и не маленькое – среднее, скажем так. Улиц всего три, но они такие длинные, что стоя на одном краю, другого и не разглядишь, словно тот вдаль торопится убежать, туда, где у самого горизонта синеет ровной полосой Излучинский лес.
Кирпичных домов в селе почти не было, всё больше деревянные, сложенные из толстых почерневших брёвен, щели между которыми конопатили тогда соломой да старыми тряпками. Вот в таком доме и жил я вместе с матерью и младшей сестрой Шуркой. Отца по понятным причинам не было – время-то послевоенное. Мать с раннего утра до позднего вечера в колхозе работала, а мы с сестрой за домашнее хозяйство отвечали: и за корову, и за кур, и за огород, и чтоб в доме чисто было.
И вот как-то раз в июне мать в город засобиралась, чтоб с утра на приём к доктору попасть. Переночевать же решила у двоюродной сестры Верки. Взяла с собой кое-какие вещи, меня за старшего оставила и на колхозной попутке уехала. Тут-то для меня и началось самое раздолье, благо, что каникулы и в школу ходить не нужно.
Помчался я с этой новостью к другу своему Сеньке. Жил он на дальнем краю села и был на год старше меня. Подбежал к его дому да остановился. Едва отдышавшись, толкнул кривую дверь. Переступив порог в тёмные, пропахшие кислым сени, замер. Разгорячённый, я совсем забыл про страшную Сенькину бабку, которую мы, ребятня, меж себя считали колдуньей. Скрестив за спиной два пальца и для верности поплевав через плечо, я вошёл в дом, в котором бедность ютилась в каждом углу.
За низеньким столом Сенька месил ржаное тесто. Руки его, по локоть в муке, мяли клейкую тягучую массу.
— А, это ты… ЗдорОво, — сказал он немного сердито – не любил, когда его заставали за домашней работой. Матери у Сеньки не было.
Я поздоровался в ответ, и мои глаза, сами того не желая, уставились на растопленную печь. Там, на лежанке, на старом тряпье лежала бледная, как смерть, бабка и шевелила губами.
— Пить, дайте пить, — еле слышно прошамкала беззубым ртом старуха.
Младший брат Сеньки, Васька, тут же сорвался с места, зачерпнул воды из ведра и живо вскарабкался на печь. Подал бабке. Та поднесла ковш к губам и принялась с жадностью пить. В тишине, сквозь потрескивание дров в печи, было слышно, как вода, булькая, стекает в её желудок. Васька окинул взглядом бабку, прикрыл дырявой подстилкой её сухие белые ноги и спрыгнул вниз. Подойдя к столу, взял тонкий железный прут и нанизал на него три маленькие лепешки, которые успел скатать из теста его старший брат. Довольный, Васька сунул прут в печь и чуть ли не на пламени стал жарить ржаные коврижки.
— Выйдем ненадолго, — предложил я другу. – Дело есть.
Сенька отёр руки о кухонную тряпку, и мы вышли во двор.
— Вон оно что! – радостно сказал он, когда узнал мою новость. — Так ты сегодня вольная птица, оказывается! И на рыбалку на утренней зорьке хочешь сходить? Это ты хорошо придумал. Голова. Хвалю. — Сенька похлопал меня по плечу. – Только подготовиться надо к рыбалке-то, а у меня времени нет, да и отец пьяный на сушилах спит, присмотреть за ним нужно, как бы не свалился.
— За это ты не беспокойся, я всё сделаю: и удочки подготовлю, и червей в огороде накопаю, и поесть нам соберу, — обещал я другу, опасаясь, как бы тот не передумал.
— Вот и ладно, — Сенька потёр руки, осыпая на землю засохшие кусочки теста.
Я же, сам не понимая почему, вдруг задал вопрос, который меня давно тяготил, и испугался своей смелости:
— Сенька, а правду говорят, будто твоя бабка колдунья?
Мой друг сперва побледнел, затем покраснел, а после посмотрел на меня так, что я решил – прогонит он меня сейчас, и плакала тогда наша затея. Но всё же, взяв себя в руки, ответил:
— Брешут. Сколько за ней ни наблюдал, сколько ни подсматривал – ничего такого не замечал. Бабка как бабка, старая только очень да глухая.
— А-а-а, — протянул я, — понятно… Ладно, побегу домой, а то солнце скоро садиться будет.
Из сеней во двор вышел Васька, держа в руке отбитую с края тарелку с подгоревшими хлебцами. Протянул их мне:
— Вот, угощайся, Сергей. Вкусно получилось. Тесто наша бабка ставила.
Отказываться было неудобно, и я взял одну коврижку. Откусил и ощутил на языке вкус углей и тёплого липкого мякиша. Захрустели песчинки.
— Пойдёт, — соврал я. Третью коврижку взял Сенька и тотчас её проглотил. Крякнув, сказал: — Часика в четыре зайду. В окно стукну. Будь готов!
Выйдя на улицу и пройдя несколько домов, я выбросил надкусанный хлебец в траву. «Птички поклюют», — подумал я. Что поделать, хоть Сенька мне и лучший друг, но хлеб его я есть не мог. Наш, домашний, был стократ вкуснее.
До позднего вечера я провозился с подготовкой к рыбалке. Шурка давно уже спала, а я всё копался на кухне, варил картошку да хлеб резал. Наконец, уставший, потушил свет, прилёг и тут же провалился в глубокий сон.
Проснулся от тихого стука в окно. Подошёл, припал к стеклу. Вижу — в серых утренних сумерках Сенька стоит, рукой мне машет. Я закивал ему в ответ, мол, подожди, сейчас выйду. Включил свет на кухне, стал собираться. Посмотрел на почерневшие ходики, а на них стрелки полчетвёртого показывают. Удивился я, и отчего это Сенька раньше пришёл? Уж не случилась ли какая напасть?
Оделся я лихо, прихватил с собой еду, удочку, червей. Вышел на улицу – красота, воздух свежий, дышать легко! Восток так белой полосой и висит над горизонтом. Огляделся по сторонам, а Сенька уже на несколько дворов от меня вперёд ушёл. Вот, думаю, друг называется, но кричать ему не стал, только ходу прибавил. Догоню – получит за свои чудачества!
А Сенька как шёл, так и идёт дальше, лишь изредка оборачивается и рукой мне машет, будто зовёт меня, торопит, чтоб я за ним поспешил.
Так и догонял его, пока не заметил, что Аксиньино давно позади осталось. Тут уж я не выдержал да как закричу:
— Сенька, шельма, а ну обожди меня!
А тот вдруг с дороги, что к реке ведёт, на луг свернул и уже двумя руками мне машет. И тут я понимаю, что они, руки-то, у Сеньки свободны. Опять кричу ему, что есть силы:
— Сенька, малахольный! Ты чего удочку дома забыл?!
Но лучший друг даже и не думает мне отвечать. Разозлился я тогда, побросал всё на землю да за ним припустил. Бегу, трава от росы мокрая, ботинки скользят, того и гляди упадёшь. И тут я понимаю – Сенька к старому вязу бежит, что торчит, как одинокий перст, на лугу. Не по себе мне от этого стало, в животе заныло да ноги пообмякли. Сбавил я ходу, а друг мой уже до дерева добежал, да будто исчез куда-то. Спрятался, что ли?
Я собираю волю в кулак и уже не спеша подхожу к дереву. Вяз, издалека казавшийся игрушечным, теперь, вблизи, похож на великана, держащего на своих исполинских плечах блеклый предрассветный небосвод.
— Се-е-нька-а, — тихонько зову я друга и обхожу дерево по кругу, не понимая, какого рожна его сюда понесло, да и что я тут делаю.
— Се-е-нька-а, – ещё раз повторяю я имя друга и замираю от ужаса: на нижнем коряжистом суку сидит Сенькина бабка и болтает босыми ногами. Внутри меня сразу всё похолодело, будто я залпом выпил ледяной воды из колодца. Понимаю, что пропал. Ведь знал же, что вяз — для колдунов любимое дерево. Со всех окрестностей они на него слетаются на свои пирушки. Знал, но как-то не особо верил. А тут вдруг Сенькина бабка — и на вязе верхом!
Жутко мне стало до потемнения в глазах. Хотел бежать, да ноги не слушаются. Хотел кричать, да язык будто отсох. А бабка сидит на дереве, покачивается из стороны в сторону и глаз с меня не сводит. Не успел я опомниться, а она уже вниз спрыгнула и руки растопырила, словно обнять меня хочет. И тут меня как ветром с ног сбило: лежу я на траве, а бабка сверху на меня навалилась, худая, но тяжёлая, как могильная плита.
— Что, гадёныш, хлеб мой не понравился? – прохрипела старуха. – Так поешь вот этого! – И она принялась длинными узловатыми пальцами рвать траву и набивать ею мой открытый в беззвучном крике рот. Я вертел головой, отплёвывался, но справиться с бабкой не получалось: явила она такую силу, что и здоровый мужик мог бы позавидовать.
— Ну довольно, — вдруг сказала колдунья. – Я вижу, ты наелся. Теперь моя очередь. – И старуха впервые за всё время приблизила ко мне своё дряблое лицо и открыла ввалившийся рот. Резко выдохнула, и в нос мне ударило старческой затхлостью. Радужка её глубоко посаженных глаз почернела как смоль. Колдунья рассмеялась, низко и отрывисто, и остатками гнилых зубов вцепилась мне сначала в плечо, а затем в горло, словно хотела прокусить его насквозь. Я брыкался и отбивался, но сил моих не хватало, и всё было напрасно. Мне чудилось, что я уже валяюсь на траве с ног до головы перепачканный бабкиными слюнями и собственной кровью.
Ведьма будто с ума сошла. «Ещё немного, и она загрызёт меня до смерти», — пронеслось у меня в голове, когда бабка со всего маху заехала мне локтем по лицу и разбила губу.
— А, старая, ты чего творишь?! – услышал я сверху чей-то окрик. От неожиданности колдунья ослабила хватку, и сразу кто-то стащил её с меня. Краем глаза я приметил, что это был Сенька. Но бабку уже было не остановить. Вцепившись сухими руками в родного внука, она повалила его на землю и потянулась к Сенькиной шее. Завязалась борьба. Обезумевшая старуха, видно, уже не понимала, что делает. В безотчетной ярости она каталась по траве, пытаясь придушить моего спасителя, совершенно забыв о времени.
А меж тем солнце уже начало подниматься над горизонтом, и рассвет уже позолотил и верхушки деревьев в Излучинском лесу, и верхушку вяза-великана на лугу. Первые лучи поползли вниз, поедая последние предрассветные тени. Наконец они коснулись и травы. Колдунья, поняв, что её сила творить чёрные дела уходит, зашипела, как вода, пролитая на горячую печь, и кинулась прочь. Она бежала через луг, то и дело подпрыгивая, как ужаленная, и каркала по-вороньи. Растерянные, мы с Сенькой долго смотрели ей вслед, пока её тощая чёрная фигурка не исчезла в утренней дымке.
Грязные, мы кое-как поднялись с земли и молча поплелись на реку отмываться. По дороге подобрали рыболовные снасти и сверток с едой. Губа у меня распухла и болела больше всего. На остальные же раны я старался не обращать внимания.
Придя на реку, мы разделись и голышом окунулись в тёплую, отстоявшуюся за ночь воду. Смыв с себя запёкшуюся кровь, я, наверное, с час просидел в реке возле самого берега – плавать не хотелось, но силы вода потихоньку возвращала. О рыбалке и не вспоминали.
— Знаешь, Серёг, — обратился ко мне Сенька, подавленный произошедшим. – Ты уж помалкивай о том, что случилось. Тяжело мне думать, что бабка моя на самом деле колдуньей оказалась.
— Ладно. Только как же с этим быть? – показал я на свои раны. – Наверняка следы от укусов остались?
Сенька, меньше всего пострадавший в схватке, внимательно осмотрел мою шею.
— Повезло тебе, что бабка беззубая была. Почти ничего незаметно. Дома йодом намажешься, вообще ничего видно не будет. Спросят, скажем, что подрались с ялтуновскими. Первый раз, что ли. – Внезапно он приободрился: — Ты давай лучше сверток свой разворачивай, жрать охота на реке, сил нет!
Через пару часов мы вернулись домой. К обеду из города приехала мать. Завидев меня, спросила, что приключилось. Узнав о драке, сначала поругала, затем пожалела и велела дома посидеть в качестве наказания. Долго удивлялась, как так можно было поранить шею.
Сенькина бабка в село так и не возвратилась. Через несколько дней её нашли в Излучинском лесу, холодную, как лёд, и лежащую на земле с широко открытыми чёрными глазами, смотрящими в никуда.
http://7pyatniz.ru/drug-moj-senka/