Моя книга была написана в надежде приблизить понимание истории к состоянию науки.
В науке обычно видят инструмент точных измерений, способных предсказать результаты некой практики.
Однако традиционная историография не обладает способностью измерить историю, и потому не в состоянии предсказать результат истории. Чтобы изменить это положение, автор книги стремился понять, что именно в истории может быть измерено (предмет), и какими средствами (метод).
Опираясь на априорную идею Рене Декарта, автор определил мышление в качестве предмета будущей исторической науки.
Измерение мышления означает, что мы рассматриваем его в качестве супер-структуры, состоящей из восьми различных программ. История это последовательность выполняемых этими программами операций, которые могут бы замечены в актах человеческих раздоров и сотрудничества.
Сначала супер-структура в целом следует за логическим способом мышления, которое затем теряет инициативу в пользу сенсорных и этических программ, уступающих в конце концов свое место интуиции. Это похоже на волновой процесс: внимание социума смещается от рационального знания к эмоциональной стороне мышления.
Волны истории обладают еще одной парой характеристик: экстравертный интерес к внешнему физическому миру сменяется интроверсией, то есть, интересом к внутреннему психическому миру.
Это происходит потому, что супер-структура использует пары мыслительных программ различной ориентации. Например, экстравертная логика запускает еще одну экстравертную волну, а интровертная логика – новую интровертную волну. Все другие функциональные программы (сенсорные, этические или интуитивные) также обладают характеристиками, обращенными к внешней или внутренней реальности. Структура все время переключается между 8 программами и 2 волнами с разными знаками – и так на протяжении всей известной истории.
Так возникла психоистория. История волн мышления, которая отличается от традиционной историографии в двух важных аспектах. Психоистория измерима, если вы знаете, какая из 8 программ и какая из 2 волн активны в настоящий момент. Зная это, вы также можете предсказать, какая из программ включится в следующий момент, и насколько мы близки к следующей волне. Это означает, что вы можете предсказать будущее.
*Эта книга на morebooks или amazon.
Книга состоит из трех частей, включающих 9 глав.
В первой части книги Наука об истории, состоящей из 2 глав, автор полемизирует с тенденцией традиционной историографии исследовать мыслящие субъекты, игнорируя мысль изучаемого материала. В этой части также объясняются принципы психоистории – новой науки, объединяющей представления психологии и истории.
В главе 1, «Откуда берутся Робинзоны?», приводятся эпизоды из истории испанской колониальной империи и промышленной революции в Англии, которые должны подчеркнуть ключевую идею о том, что изменения в мышлении провоцируют все важные изменения в политике, экономике, технике и культуре.
Глава 2, «Я – вещь мыслящая», дает более детальный обзор механизма психоистории. Опираясь на теории Аристотеля, Декарта и Юнга, автор утверждает, что, будучи пленником индивидуальной программы мышления, каждый из нас взаимодействует с носителями других 7 программ двумя способами.
Мы будем стремиться к сотрудничеству с теми отсутствующими программами, которые наша психика способна прочитать, превращая их носителей в друзей, партнеров или супругов. Но мы также станем конфликтовать с носителями нечитаемых программ, рассматривая их в качестве «чудаков» или даже врагов.
Результаты прошлых актов борьбы и сотрудничества приводят к образованию странных психоисторических аттракторов.
Самой поразительной особенностью этих мыслящих супер-структур является притягивающая сила, позволяющая удерживать внутри аттрактора локально нестабильные мыслительные последовательности. После того как последовательности входят внутрь аттрактора, близко расположенные участки их траекторий могут расходиться, однако эти траектории все же не покидают пределов аттрактора. Ключевым пунктом второй Главы является утверждение, что странные психоисторические аттракторы — это главные движущие силы Истории.
В отличие от традиционных спекулятивных понятий, таких как «общества», «классы», «страты», «цивилизации», «этносы», представляющих собой различные самооценки, производимые локальными последовательностями мысли, которые могут быть неточными, предвзятыми и ошибочными, концепция психоисторического аттрактора гораздо ближе к тому, что требуется от измерительных инструментов, применяемых в науке.
Автор утверждает, что различие здесь такое же, как между впечатлением человека о том, что его «лихорадит», и точным медицинским суждением, делающим выбор между малярией и гриппом.
Будучи продуктом многих «мыслящих вещей», история сама является мыслящей вещью. Странная супер-структура, движущаяся во времени, это не собрание «фактов», а целостность, о которой можно сказать, что «чем больше она меняется, тем больше остается собой». Выслеживание истории по ее следам составляет основное содержание данной книги.
Во второй части книги, Экспедиции в неведомое известное, состоящей из пяти глав, автор обещает провести читателя по следам, оставленным странными мыслящими существами.
В IV веке до н. э., когда Сократ отстаивал свою честь в суде, мысль Средиземноморья сменила свой знак с интроверсии на экстраверсию, а логика сменила интуицию в качестве ведущей функции.
Глава 3, «От мифа к логосу», рассказывает о самом древнем состоянии мысли, которое мы все еще вправе считать своей мыслью. Греки отделили спонтанные эмоции от вечных идей. Они первыми научились строить теоретические модели, которые мы называем абстракциями. Даже о богах они стали думать как об абстракциях, похожих на фигуры геометрии. (Хотя это открытие и стоило жизни Сократу)
Одна из самых знаменитых абстракций, принадлежащая Платону, настолько точно предсказала будущее, что вся дальнейшая история античности может считаться заметками на полях его «Государства».
Если греки осознали себя в качестве мыслящих существ, то римляне впервые открыли в себе исторических существ. Их законы заимствовали греческую логику, однако собственными достижениями римлян стали отсылки к прецеденту и строгое следование стандартным процедурам во всех областях жизни.
Греческий ум был побежден римской дисциплиной, но судьба Рима не избежала деградации, предсказанной греческим философом. Как и предвидел Платон, власть идей должна была в свое время уступить место власти мечей.
Глава 4, «Начальники и подчиненные вечного города», рассказывает о Пунических войнах, за победу в которых римская Республика заплатила слишком высокую цену. Старая элита, презиравшая роскошь и ценившая образ жизни крестьянина, пала на полях сражений. Власть перешла в руки любителей острых ощущений, карьеристов, выскочек и их карфагенских рабов, создавших в Риме первую версию финансового капитализма. Смена способа мышления с логического на сенсорный привела к разительным переменам в римской политике.
Прежняя земледельческая Республика превратилась в финансовую Империю, основным способом существования которой стали захватнические и гражданские войны.
Победы успешных военных лидеров не приводили к миру, но лишь закладывали основы для новых кровавых соревнований. В III веке мятежная Сирия стала почти такой же большой, как остальная часть Империи, но конец истории, против всех ожиданий, не состоялся.
Глава 5, «III век Империи. От власти народа к народной монархии», выводит на сцену солдатского императора Диоклетиана, который посреди хаоса внезапно вернул Рим к моральной правде и благу большинства. Новое этическое мышление, однако, не имело опоры в римской традиции. Прежде Рим знал либо жестокость закона, либо жестокое беззаконие. Милосердие римлянам принес с Востока философ Плотин, а люди, находившие удовольствие в истязаниях людей или животных, плакали, когда Плотин рассказывал им, что у каждого человека есть душа.
Движение логического мышления к сенсорному, а затем к этическому представляет собой странный процесс, который традиционная историография менее всего ожидает найти в Истории.
Традиционная историография хочет походить на естествознание и потому ищет в истории причинно-следственные связи. Традиционным историкам кажется, что это и есть их наука, – такая же как физика. Однако они забывают о том, что историческая жизнь отличается от жизни бактерий или звездных систем. Историческая жизнь – это жизнь мысли.
Жизнь мысли, по-видимому, характеризуется не развитием одних форм мысли из других, а сменой приоритетов в мышлении психоисторических аттракторов. Мышление профессора математики (логика) не является причиной мышления спортсмена (сенсорика). Занятия спортом или войной (сенсорика) не означают, что следующим шагом в развитии мысли станет религия (этика).
Почему античный аттрактор выбирал свои приоритеты в таком порядке?
Предлагая читателям эту последовательность в качестве исторического факта, автор признает, что объяснение этого факта выходит за рамки его исследования. Возможно, потребуется новый тип исследования, адресованный диалогу программ мышления, чтобы мы могли понять, почему мы видим в истории именно такую цепочку следов.
Последний шаг античного аттрактора представляется и наиболее интригующим. Все прежние программы мышления отказались работать, все ценности обесценились. В Главе 6, «На пороге христианского мира», в дело вступает интуиция.
Люди ценят интуицию выше других способностей мысли, так как видят только ее позитивную сторону. Например, мы восхищаемся гением художников. Пожалуй, логика, сенсорика или этика не помогут заметить чудо, а именно такой взгляд и нравится нам в искусстве.
Тот же взгляд, однако, может становится проклятием для самого художника. Художнику может казаться, что мире нет ничего комфортного. В каждой комнате люди интуитивного склада видят тюрьму, в каждой открытой двери – ловушку. Это негативная сторона интуиции, которая погрузила мир поздней античности в цинизм и скепсис.
Философия этого периода произвела странную идею, утверждавшую равенство Жизни и Смерти. Этой идеей римляне оправдывали любые свои преступления, включая казнь Христа. Но идеей христианства мы также обязаны интуиции.
Хотя античная мысль научилась различать физику и психику, связь между этими мирами не была исследована. Христианство впервые поставило вопрос о мире идей не только как о выходе из физического движения, но и как о его цели.
Истинная жизнь человека начинается только после его физической смерти – эта основная идея христианства является также в высшей степени интуитивной идеей. Христианство противостоит физическому миру, видит в нем только то, что должно уйти.
Появление основанной на этой идее практики, сначала церковной, а затем и общественной, означало разрыв с экстравертной волной Античности.
Глава 7, «Град Божий», представляет собой краткое исследование характеристик нового аттрактора. Христианский или западный аттрактор – это еще более странный странный аттрактор, где, как заметил немецкий философ Гегель, духовные и светские начала противостоят друг другу.
В античном аттракторе мы все время наблюдали работу одних только экстравертных программ. Вот почему диктатор Сулла мог быть не только читателем Аристотеля, но даже его редактором и издателем.
В западном аттракторе сфера знания управляется интровертными логическими и интуитивными программами, а сферы политики и экономики – экстравертными программами сенсорики и этики.
В начале европейской истории многие враждовавшие между собой политии находились под духовным управлением одной вселенской церкви. Хотя некоторые сильные политии стремились подчинить себе эту церковь, все попытки такого рода провалились. В современном мире, оставаясь суверенными враждующими мирами в качестве «культур», «государств», «этносов», «религий» или «экономик», все эти политии стали покорными слугами одной и той же технологической платформы.
Означает ли этот факт, что Запад представляется собой иной тип аттрактора, нежели Античность? Или мы должны видеть в противостоянии интроверсии и экстраверсии свидетельство незавершенности строительства Запада?
По мнению автора, второе предположение ближе к истине.
В третьей части книги Краткая теория настоящего времени, состоящей из двух глав, истинное состояние современности характеризуется как исчезновение труда.
Исчезновение труда означает не только роботизацию производства товаров и услуг, но также исчезновение привычной реальности, источника впечатлений для носителей сенсорных и этических функций мышления, дезорганизацию траекторий аттрактора и, в конечном итоге, социальный кризис таких масштабов, с которым человечество еще не сталкивалось.
Этот кризис уже не за горами. Опираясь на данные статистики, автор предсказывает его начало на рубеже 2030 – 2050 –х гг.
Труд и капитал связаны как стороны диалектического противоречия. Означает ли исчезновение труда, что капитал тоже исчезнет? В главе 8 «Капитал и труд» автор критикует либеральные и марксистские теории, общей ошибкой которых является предсказание победы одной из сторон противоречия. По мнению автора, вслед за крахом социальной системы, основанной на труде и капитале, возникнет новая реальность, где не будет ни того, ни другого – инобытие человечества в науке.
Глава 9, «Мысль или Жизнь в науке», предсказывает переход властных и производительных функций к носителям логических и интуитивных программ мышления. Эта узкая каста творцов образов и новостей будет транслировать всем остальным частям аттрактора их впечатления.
Стремясь к общему благу (если только они будут к нему стремиться) Творцы поместят лишившиеся прежнего пристанища функции аттрактора в лоно искусственной реальности, неотличимой от так называемой «реальной действительности».