90 километров от сирийской границы. Город Саадият. Мне не страшно, повторяю я себе, впервые отправляясь в дом, где живут люди, сумевшие выбраться живыми с войны.
Одной из них пришлось пережить пять месяцев голодного плена. Другие двое молча отмахиваются и не хотят рассказывать, сколько их друзей погибло на этой войне. Я осматриваюсь...
"Мы еще хорошо живем", - откровенничает мой собеседник, - "У нас есть работа. Беженцев около двух миллионов, получить легальный статус успели только самые быстрые, кто выбрался первым. Остальные живут, как могут. Мы не можем приехать домой и вернуться сюда. И здесь нам тоже не особо рады".
Это - хорошая жизнь. Квартира, которую снимают вскладчину. Многим приходится жить в палаточных городках. И платить за аренду земли, которую бежавшим предоставили "по доброте душевной".
Хорошая жизнь - когда у тебя есть хотя бы четыре стены, диван и одеяло.
Быть беженцем - значит, быть фактически нелегальным мигрантом. Бесправным "призраком", который не имеет право обратиться в полицию и пожаловаться. Например, если тебя наняли на работу, а потом кинули с зарплатой. Скажи спасибо, что не нажаловались, и ты еще сидишь в этой стране, а не катишься к себе в свою Сирию!
"Когда полыхало у них, мы принимали людей у себя, и никто не брал с них денег", - вспоминают мои собеседники. Ливан не так давно тоже был охвачен огнем гражданской войны, и соседняя Сирия молча раскрыла свои объятья для тысяч людей, спасавшихся от пуль и минометного огня.
"Мы хорошо живем. У нас есть работа, мы с туристами постоянно ездим".
Я хотела спросить, почему же тогда "хорошо зарабатывающие" сирийцы явно не шикуют интерьером. Но вопрос отпал, когда я увидела два больших баула с вещами.
"У нас есть магазины, где все по одному-два доллара. Мы там покупаем много вещей и отправляем в Сирию. Детям, взрослым. Тем, кто остался там. У меня там уже никого не осталось..."
Меня эта фраза заставляет вздрогнуть - уже никого.
"По телевизору говорят, что война уже почти кончилась. Я очень надеюсь, мы скоро окажемся дома".
"Ваш дом... он стоит на месте?"
"Иншалла. Мы не знаем. Но я надеюсь, на месте".
Я хотела спросить, не возникало ли у этих людей соблазна остаться в другой стране, с бодро развивающимся туризмом и стабильной экономикой, но поняла, что этот вопрос останется не заданным.
Наверное, хорошо тем, кто сумел пристроиться на пособия, и теперь шутит про "Еврохалифат", облизывая манекены. Но есть те, кто мечтает о возвращении в Сирию. Пусть и наполовину уничтоженную, но готовую принять своих блудных детей.