«Большой» поругивает себя периодически за то, что большинство интервью с россиянами крутятся у нас вокруг одних и тех же тем. Но ведь не мы такие — жизнь такая. Такие времена, ребята. С музыкантом Алексеем Кортневым мы поговорили о войне и мире, имперском духе, символе современной России, а в конце вспомнили и о музыке.
КТО: музыкант, актер, лидер группы «Несчастный случай»
ПОЧЕМУ:
«Я начал жизнь в трущобах городских
И добрых слов я не слыхал.
Когда ласкали вы детей своих,
Я есть просил, я замерзал»
ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ НА ФРАЗУ: «Знаете, я пожертвовал бы всем чем угодно, кроме жизни и здоровья моих детей, ради того, чтобы наступил мир»
— Каждый день в наше время насыщен событиями. Какая тема общественной жизни наиболее волнует вас сегодня?
— К сожалению, волнует достаточно высокий уровень террористической угрозы. В Москве приняты очень серьезные контртеррористические меры. Это, конечно, сказывается на обществе — присутствует некое угнетенное состояние. Люди стараются без определенной надобности не спускаться в метро, не приходить в большие торговые центры, места общественных сборищ. И нам, как тем, кто занимается публичным видом деятельности, это очень неприятно и печально.
— Сказывается на бизнесе?
— Пока нет, но на заработках и бизнесе сказывается другое: экономический кризис в стране. Поскольку мы являемся представителями вторичного рынка — нам должны заплатить деньги те, кто сначала их получит на производстве или в банковской сфере. Поэтому, конечно, это отражается и на нас в том числе.
— Теракт во Франции вызвал у вас какую реакцию: «Доигрались! Закрыть границы!» или …?
— Все вместе. Как и после подрыва нашего аэробуса 321. Доигрались все…
— Доигрались во что?
— Европа, на мой взгляд, доигралась в попытках построить мультикультурное, толерантное общество. Доигралась до того, что совершенно утратила ощущение опасности и впала в инфантилизм. Россия, с другой стороны, когда пошла в Сирию, на мой взгляд, сделала жесточайшую ошибку. Общество предупредили об опасности постфактум, после того, как взорвались и погибли люди. Из этого же не делалось тайны, людей нужно было просто предупредить: мы вступаем в войну, возможны теракты, будьте бдительны. Обыватель глуповат по природе своей и безответствен.
— Как считаете, стоит ли сегодня спасать Россию? От чего?
— Стоит спасать от развала. Любой развал — это чудовищная история, в которой проигрывают все. Это гражданская война, это обнищание.
— Есть предпосылки к гражданской войне?
— В случае экономического кризиса — да. Мы наблюдали эту картину чуть более 20 лет назад, когда СССР проиграл гонку вооружения и из-за этого развалился на лоскуты. Поэтому когда моя страна вступает в подобную гонку, я волнуюсь.
— Может, вашу страну прежде всего стоит спасать от завышенной самооценки, навеянной славной историей прошлого? Имперский дух чувствуется…
— Да, имперский дух, конечно, чувствуется. Хотя, если задуматься, после победы над фашистской Германией не сделано ничего.
— А победа, позвольте заметить, была одержана общими усилиями, не так ли?
— Несомненно. Глядя на активность наших массмедиа, видно, что пропагандируются исключительно подвиги 60-летней давности. Но так или иначе на Востоке будет некий центр притяжения славян, как на любом континенте…
— И вы считаете, что этим центром будет Россия?
— Да. В силу своих размеров, запасов и народонаселения.
— Вы занимаетесь рекламой, копирайтингом. Каким видите образ-символ современной России?
— Поскольку этим я занимаюсь профессионально, мне трудно ответить на ваш вопрос сходу — здесь нужно время для размышления, исследования. Мне кажется, что в основе все равно будет медведь. Просто какой это мишка на сегодняшний день? Явно не такой улыбчивый, как олимпийский медвежонок. Хотелось бы, чтобы он не был таким агрессивным, как его изображают хоккейные или футбольные фанаты на флаге. Брендирование — это вещь, направленная на перспективу, поэтому стоит говорить, каким он должен быть, а не каков он на сегодняшний день. Было бы хорошо, если бы в нем смогли отразиться мощь и «олимпийская доброта» одновременно.
— Какой рекламный проект для вас был наиболее удачен?
— Самые удачные ролики и по количеству, и по качеству были сделаны для М&Mʼs на территории России и стран СНГ.
— С позиции специалиста в области рекламы что можете сказать о названии группы «Несчастный случай»?
— Как показало время, название хорошее, и то, что мы делаем, тоже неплохо (смеется). Мы возникли и стали развиваться в те времена, когда были модны эпатирующие названия. Да и сегодня это один из шагов к популярности, просто нужно понимать, что в то время, когда мы начинали работать (а это был СССР), наше название было пощечиной общественной морали. На этом мы и играли.
— Вас можно назвать «Битлами» перестройки, выступающими против советской системы, или вы просто шалили?
— Нет, мы просто шалили. Я не могу сказать, что был хоть как-то политизирован. Нужно понимать, что, когда начала разваливаться система, и СССР, покряхтев, рухнул, мне было чуть больше 20 лет… Да, я воспринял это с энтузиазмом, но не более.
— Почему?
— Почему я не был протестантом и ни на какие баррикады не поднимался? Потому что вышел из очень благополучной семьи. Папа был ученым секретарем отдела информатики АН СССР, а мама занималась ракетостроением, потом стала редактором научного журнала. Позднее они с папой работали вместе по линии вычислительной техники.
— Вы относились к категории «золотой советской молодежи»?
— Да. Поэтому я не был пропитан протестными настроениями. У нас в семье их не было, но и явного диссидентства не ощущалось. Так что я особенно не находился в авангарде перестройки.
— Может, вам шалить и разрешали из-за того, что вы были безопасны для общества?
— В то время, когда мы пели, уже больших репрессий не было и быть не могло. Мы начали сочинять и выступать в 1983 году в театре МГУ. Тут, в театре, социальной и политической сатиры было значительно больше, чем в песнях «Несчастного случая»: это все-таки университет. Несмотря на то что еще существовал партком, атмосферу университета, его свободомыслие изменить было невозможно. Власти предержащие понимали, что страна разваливается, поэтому на то, что какие-то мальчишки и девочки повизгивают, мало обращали внимания. Гораздо страшнее были центробежные силы.
Чувствуется имперский дух, но, если задуматься, после победы над фашистской Германией не сделано ничего.
— Ваше творчество многие связывают с песней «Генералы песчаных карьеров». Как вам такая ассоциация?
— Не мы написали эту песню, потому не могу назвать ее своей. Я гораздо больше радуюсь, когда вспоминают «Снег идет», «Девочка пела в церковном хоре…», «Собачий вальс», «Прекрасная леди». Чем мы занимались всегда, так это очень строго подходили к себе, старались, чтобы не было повторений. Иногда этим, кстати, вредили: потому что в шоу-бизнесе как раз-таки стоит бить в одну точку, чтобы сформировать бренд.
«До электрички на Москву остался ровно час…» я стал сочинять, когда был на картошке после первого курса МГУ, в 1983 году. Тогда Москва была «Москвой моего детства»… Просторная, негрязная. Помню, после выпускного, когда пошел подавать документы в университет на мехмат (после гулянки с друзьями в стенах школы), вышел из нее в 5 утра и побрел по проезжей части Ленинского проспекта домой, и там не было ни одной машины. Я, счастливый, иду по осевой Ленинского проспекта — сейчас это невозможно представить! Это моя Москва, потому и песни были более лирико-романтические.
— Да, у «Несчастного случая» нет проходных вещей. В каждой — драматургия, смыл… В этом, в какой-то степени, и ваша беда. Сформировался ли у вас собирательный образ вашей публики?
— Да, конечно. Очень разные люди. Приятно то, что публика не становится старше. Все равно это 30-летние созревающие люди, очень интеллигентные, ненавязчивые, мыслящие. Мы играем сейчас такой формат — «халатные концерты». Устраиваем на сцене как бы квартирник. Накрыт стол, стоят стулья, мы все сидим в халатах. На сцене есть и стулья для гостей-зрителей из зала. Желающие могут занять места рядом с нами за столом на одну песню. На столе стоят водка, коньяк, закуски. Мы играем в халатах, пижамах. Еще в гардеробе люди, зная о формате, тоже переодеваются в халаты. …Тетки приходят в бигуди, в полотенца закручивают волосы, приносят свои наливочки, варенья… Это к слову о собирательном образе. Могли бы мы себе это позволить, если бы не были уверены, что ни один из этих людей, выходящих на сцену, не устроит дебоша, гадости? Такие концерты даются во всех городах, и, как показало время, на них собираются люди, которым я могу сказать: иди ко мне на сцену, посиди рядом. Я уверен, что человек не начнет рожки показывать…
— Это своеобразный экстрим…
— Это некое испытание… В зале начинается хождение, кто-то пробирается к сцене… Можно, конечно, говорить, что таким образом мы теряем часть зрительского внимания, но зато приобретаем совершенно иную атмосферу .
— Это очень хороший пиар-ход. Здесь в вас говорит профессионал рекламного дела…
— Я бы сказал, что это еще и грамотный режиссерский ход.
— А как вы пришли к сотрудничеству с «Квартетом И»? Это тоже удачный ход?
— Ребята пришли к успеху не сразу. Мы познакомились тысячу лет назад в молодежной секции Союза театральных деятелей России. Было такое весьма популярное место, куда можно было прийти, пообщаться с коллегами из других театров. Естественно, там регулярно организовывались капустники. В то время мы были артистами студтеатра МГУ, а они только закончили ГИТИС и создали свой квартет. Через какое-то время мы сочинили песню «Ночной ларек», я спел ее на капустнике, ко мне подошли ребята и сказали: «Клево. Давай ты напишешь еще таких песен 10, мы сделаем конферанс, и будет смешное радио». Предполагалось, что это будет не моноспектакль, а концерт с репризами. Совершенно довольные друг другом, мы разошлись каждый заниматься своим делом: одни — сочинять песни, другие — конферанс. И в результате писания стало понятно, что получается пьеса — вырисовывается характер, отношения, конфликты. Таким образом получился спектакль «День радио». После двух удачных проектов «День выборов» и «День радио» они предприняли кардинальные шаги по смене вектора. «Быстрее, чем кролики», «О чем говорят мужчины» сначала ставились как театральные спектакли.
— «О чем говорят мужчины» любят из-за вашего размышления над темой «А зачем?». Скажите, неужели правда, что ближе к 50 годам мужчины все чаще задаются этим вопросом?
— Несомненно, да. Это определяется измерением мужского характера, что называется кризисом среднего возраста. Когда ты юн, у тебя есть одна жизненная парадигма — захватить как можно большую территорию. Когда ты переходишь через 40-летний рубеж, твоя задача — то, что ты завоевал, обустроить как можно лучше. И поэтому ничего нового тебе уже не требуется. Нужно здесь родить детей, повесить ковры на стены, купить вторую машину… Вот и ответ на вопрос. «А зачем»… куда-то еще ехать, если у меня уже все это есть.
— А чего у вас еще нет? В какой ситуации вы бы не задавались вопросом «А зачем?»?
— Знаете, я пожертвовал бы всем чем угодно, кроме жизни и здоровья моих детей, ради того, чтобы наступил мир. Я понимаю, что это звучит пафосно, но это правда. Потому что в состоянии войны мне жить страшно некомфортно.
Текст: Ольга Губская
Оригинал публикации размещен на сайте журнала "Большой"
Журнал в соцсетях: Facebook, ВКонтакте и Instagram