Автор: Николай Соснов
Жизнь человеческая недолга, скоротечна и изменчива. Пушкин писал о ней:
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдём под вечны своды -
И чей-нибудь уж близок час.
С годами мы все яснее осознаем скоротечность личного времени и такие его свойства как неопределенность, непостоянство и конечность. Мы стараемся жить настоящим, но окружающий мир каждым событием нашей жизни будто нашептывает: «Ты смертен». Самуил Маршак отмечал:
Всё умирает на земле и в море,
Но человек суровей осуждён:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рождён.
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живёт - наперекор всему, -
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.
Реальность, однако, такова, что смертный часто самому себе кажется пылинкой перед лицом Вселенной. Но и Вселенная изменчива. Испокон веков сильнейшие умы человечества пытались осмыслить феномен непостоянства всего сущего и в первую очередь жизни. Задумываясь о сущности бытия, писатели прежде всего обращали внимание на непрочность как природы в целом (макрокосма), так и существования отдельного человека (микрокосма). Мысль о быстротечности и бесследности жизни повторяется в творчестве многих поэтов. Омар Хайям писал:
Мы чистыми пришли — с клеймом на лбах уходим,
Мы с миром на душе пришли — в слезах уходим.
Омытую водой очей и кровью жизнь
Пускаем на ветер и снова в прах уходим.
Религиозные учения, несмотря на различия в подходах, устами своих пророков дают, как правило, единообразное объяснение главной загадке человеческого бытия. Наша мирская жизнь по их мнению есть быстротечное мгновение испытания. Каждый из нас очень скоро встречается с истиной смерти и загробной вечности. Таким образом, постоянная неизменность посмертного существования противопоставляется краткому хаосу жизни. Жить в религиозном смысле означает приготовлять себя к физической смерти и потустороннему загробному бытию.
Интересно, что схожесть мотивов осмысления жизни и смерти встречается даже в религиях, никогда не контактировавших и вообще развивавшихся в изолированных друг от друга географических и культурно-временных контекстах, что исключало даже опосредованную трансляцию информации. В религиозной поэзии проповедовавшего единобожие и запрет человеческих жертв правителя мексиканского государства Тескоко Несауалькойотля, этого ацтекского Эхнатона, присутствуют моменты, сразу вызывающие аллюзии на темы Ветхого Завета:
Неужто, подобно цветам, я сгину так,
как они друг за другом гибнут?
Неужто в ничто превратится слава
и слух обо мне на земле исчезнет?
Хоть бы цветы, хоть бы песни остались!
О, что же делать бессильному сердцу?
Зря мы, впустую приходим в мир.
Только цветы нам услада,
только одни наши песни сердца печаль утоляют,
даже тоска их боится.
Их вечный жизнедатель создает,
их Сотворяет высший судья.
Цветы пьяняще радостны для нас,
не смеет к ним приблизиться тоска.
Цветы и песни —
богатство наше и украшенье.
Цветы весною
придут украсить наш путь короткий.
А теперь сравним с Екклесиастом:
И сказал я в сердце моем: «и меня постигнет та же участь, как и глупого: к чему же я сделался очень мудрым?»
И сказал я в сердце моем, что и это — суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым.
Все соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца.
Познал я, что нет для них ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей.
И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это — дар Божий.
Противопоставление непрочной земной жизни и неизменной вечности бытия характерно не только для чисто религиозных, но и для рационалистических исканий философов-идеалистов. Еще древнегреческий философ Парменид высказал идею об иллюзорности нашего представления о мире и наличии за пределами чувственного восприятия некой подлинной духовной реальности. Классическое воплощение эта мысль получила в учении Платона о двух мирах: истинном потустороннем мире идей и ощущаемом нами мире вещей, которые являются лишь бледным отражением идеальных прототипов.
Представление об иллюзорности нашего мира в восточной религиозной философии часто поясняется художественным образом, представляющим жизнь как сон. Причем весь известный нам мир может быть сном конкретного человека. Один вздох спящего способен отправить в небытие все сущее.
Художественный образ «жизнь как сон» оказался плодотворным для разработки различных философских тем в буддийской мифологии и литературе. Многие из них превратились в типовые сюжеты, не первое столетие кочующие из романа в роман и с подмостков бродячих балаганов в помещения голливудских студий. Например, в известном корейском средневековом романе «Облачный сон девяти» полная приключений судьба главных героев в конце концов оказывается коллективной галлюцинацией.
Неслучайно именно буддизм стал идеологией, наиболее подробно рассматривающей проблему непостоянства бытия. Основополагающее учение буддизма — это учение о скоротечности и изменчивости. Все подвержено изменению — вот фундаментальная истина буддизма. Поскольку всякое существование подвержено непрерывным изменения, не существует постоянного «я». Собственная природа всякой личности — изменение.
Приведем в качестве художественных примеров два сюжета из жития Будды Шакья-Муни (в переводе с санскрита - Святой из рода Шакьев).
В первом из них речь идет о буддийском монастыре Джетавана-Вихара, построенном на юге Индии богачом Судатта, прозванным Анадха-пиндада (в переводе с санскрита - Подающий бесприютным), ревностным последователем Будды. В монастыре имелся Павильон Непостоянства — лазарет для больных и престарелых монахов. В час кончины кого-либо из обитателей Павильона колокола, висевшие по четырем углам кровли, начинали звонить сами собой, выговаривая слова буддийской молитвы:
Все в мире непостоянно, все цветущее неизбежно увянет...и т. д.
Второй эпизод описан в Нирвана-сутре, одной из канонических скрижалей буддизма, и рисует переход Шакья-Муни в нирвану; как только дыхание смертного Будды прервалось, четыре пары деревьев сала (тиковое дерево) склонилось над его ложем, скорбя о том, что Будда покинул земную юдоль, и окраска их листвы и цветов мгновенно изменилась — они увяли.
Философский буддизм, проповедующий не загробное сохранение сознания, а целенаправленную работу по его угасанию (дабы избежать посмертного перевоплощения и нового цикла земных страданий), резко выделяется на фоне остальных идеалистических учений, как религиозных, так и философских, порицающих подобное духовное «самоубийство».
С древних времен известно и другое направление мысли, давшее иные практические ответы на сетования о скоротечности жизни и непостоянстве сущего. Атеисты и материалисты полагают, что после смерти их ничего не ждет. Краткий срок жизни не основание для плача и стенаний, а повод воспользоваться отпущенными годами с умом и толком. Кто-то предлагает вкушать блага земные, кто-то старается обессмертить себя делами в памяти потомков. Полемика между первыми и вторыми хорошо отражена в стихотворении Вадима Шефнера:
Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.
Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их, -
Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем,
Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых.
Нравится статья? Помогите автору освободить время и создать условия для работы. Поддержите творчество Николая Соснова денежным переводом с пометкой "Для Николая Соснова".