В сильно сокращенном виде эти мои заметки о службе на Кубе были напечатаны в "Огоньке". Полностью я поместил их в ЖЖ, но лет уже прошло много, и до них не добраться. Пусть теперь здесь побудут.
В июне 1985 года за чрезмерное увлечение театром, и, как следствие, слабую успеваемость, меня выгнали из института. Всю осень бомжевал, незаконно занимая койкоместо в политеховской общаге, кормился нерегулярными шабашками. К зиме, запутавшись в долгах и личной жизни, решил продать гитару и сдаться властям. Утром второго декабря пришёл в Выборгский РВК и потребовал предоставить мне возможность отправления гражданских надобностей. К законному требованию в военкомате отнеслись подозрительно - решили, что я скрываюсь от милиции. Прапорщик, не желая брать на себя ответственность, отправил меня к начальнику призывной комиссии майору Забирухину , который после длительных уговоров выдал повестку на медкомиссию. Пятого декабря ровно в 8-00 меня, лишённого волос и паспорта, грустного и пьяного друзья погрузили в военкоматовский автобус.
Проснулся на проспекте Обуховской обороны, у городского сборного пункта. Выстроенным в шеренгу призывникам Выборгской стороны предложили вскрыть сумки и сдать ножи и водку. Закончив шмон, нас поместили в кинозал, где уже сидело человек двести. Проснулся в пустом зале. В фойе нашёл прапорщика с бумагами. - Товарищ прапорщик, вы меня забирать-то будете или потом прийти? - Фамилие? - Чьё? - Твоё. - Максимишин. - Мудак! Я тебя три раза кричал. Вон автобус, куда едет не знаю, там разберутся. Бегом марш! Автобус вырулил на Московский проспект и уверенно двинулся по нему. - В аэропорт везут, - огорчились призывники. Спрашиваю сопровождающего нас прапорщика-корейца с эмблемами войск связи: - А куда едем, товарищ прапорщик? - В жопу!
Ожидаемого поворота направо, - в Пулково, не случилось. Прибыли в город Пушкин, на пересыльный пункт п/п 116. Казарма - горчичного цвета своды, коричневые стены, двухъярусные койки без матрасов. После пьяных проводов есть не хотелось, да и нечего было. Прошёл слух, что будем служить на территории Ленинградского военного округа. Новость эта порадовала и радовала до тех пор, пока я не изучил на висевшую на стене карту ЛенВО. Краснознамённый округ, как оказалось, включал все земли и воды от Бологое до Полюса. Угнетенный этим знанием, я уснул. Просыпаюсь - опять пусто. Вышел в коридор - стоит строй, человек девяносто. Пристроился сзади. Давешний майор называет фамилии. - Кого не назвал? - Меня. - Фамилия? - Максимишин. - Мудак! Где был? - Спал. - Ну ты, воин, даёшь! - восхитился майор, - Я думал ты смылся! Твоя команда уже в Мурманске на повара учится. Смачно ругнувшись, внёс меня в список. Наша колонна посредством двух электричек и метро добралась до станции Левашово и углубилась в лес. « Кто умеет паять, - скомандовал прапорщик-кореец, - три шага вперёд!». Делаю шаг вперед.
Через час мы вошли в ворота части. Встретил нас то ли пьяный, то ли по жизни весёлый обитатель будки КПП. Настырно предлагал купить валенки. Построились на плацу. Время 0-30. Шеренгу тут же окружили "деды", выпрашивая и выменивая часы и шмотки. Стояли долго. Наконец пришёл прапорщик и, расшугав старослужащих, разделил нас на умеющих паять и паять неумеющих будущих артиллеристов. Вслед за сержантом всемером последовали в ленинскую комнату второй роты учебного батальона связи. Сержант велел доедать остатки родительских харчей. Время от времени в комнату просачивались заспанные солдатики в несвежем белье. По рыку сержанта бесшумно исчезали, в случае удачи, унося с собой пирожок или кусок курицы. Наконец «Отбой!».
Проснувшись, обнаружил, что всё содержимое рюкзака (мыло, зубная паста, бритва, кремы до и после и т. д.) спёрто однополчанами. На дне лишь зубная щётка, томик Шевченко и пластинка с Гимном СССР и циничной шуткой на конверте, подаренная при прощании сионистом Шурой Гуровичем. После зарядки завтрак. Перлловую кашу с салом есть не стали. «Это у вас пирожки мамины в жопе булькают» - пояснил старшина. Он же после завтрака отвёл нас на склад, где получили вещевое довольствие. Остаток дня просидели в бытовке за рукоделием - пришивали пуговицы, шевроны, погоны. Между делом приходилось отвечать на вопросы начальников, прибывавшими по порядку возрастания чинов для осмотра пополнения. Первым был старшина. Фамилия, имя, год и место рождения, национальность. - По правде или по паспорту? - По правде я и так вижу. - Тогда украинец. - Гражданская специальность? - Учился в Политехе на ядерной физике. Это старшине не понравилось. Следующим опросу подвергся Мишка Шуба, люмпен-студент, отчисленный, как и я, с третьего курса физфака, только университетского. - Фамилия? - Шуба. - От это класс! - обрадовался старшина, - будешь обмундирование подписывать, а всё шуба. И шинель - шуба, и хэбэ - шуба, и валенки - шуба. Имя отчество? - Михаил Юрьевич. - Ёб твою! Как Гоголя ! - не переставал удивляться прапорщик. - Работал кем? - Учился в университете на ядерной физике. - Пиздец второй роте. Взорвут.
Далее те же вопросы задавал командир роты - по виду, сильно пьющий усталый капитан. Он же сообщил, что нам повезло, поскольку служить будем под Ленинградом, а не на ЗФИ (Земля Франца - Иосифа), но ещё ничего не поздно исправить. «Служить здесь легко, кормят хорошо и часто, да и вообще, много ли солдату нужно, насрал в штаны и радуйся, что тепло». Начальник штаба батальона майор Столяров выступил с короткой энергичной речью, начав её так: «Вы эти мысли свои е**нутые из головы повыбросьте!» Последним появился дневальный и по одному вызывал в канцелярию к ротному. Моя очередь. Стучусь, открываю дверь. - Можно? - Можно за х*й подержаться, - сообщил капитан, - В армии говорят «разрешите». Заходи по-новой. Дубль «два». - Разрешите войти? - Входи. - Ну? - Вошёл. Ротный эффектно обыграл слово «вошёл». - Представляться надо, товарищ курсант. Дубль «три». На этот раз удачно. - На Кубу служить поедешь? - Поеду. - Пойдёшь в третий взвод. - Есть. - Есть, есть… На жопе - шерсть... К вечерней проверке я уже был экипирован, а через три дня мне стало казаться, что в третьем взводе второй роты я родился и вырос.
Продолжение здесь