Автор: Евгений Нестеренко
старинный текст, предназначавшийся в качестве пролога к одной известной летописи
- Чем грандиознее ложь, тем легче ей готовы поверить.
...Это мог бы сказать кто угодно
"Не пора ли нам, братия, начать? Пожалуй, что и начнем. О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Росская! Многими красотами прославлена ты..."
Однако какой слог, какой слог! А ведь я еще и не так могу. Сам вещий Боян позавидовал бы, ежели бы читать умел, старый пень. Это тебе не мыслию по древу растекаться и не на гуслях наяривать.
"Велик был князь и страшен князь в году 1185 по рождестве Христовом, и страшна такоже была жена его, Ярославна. И бежали от них половцы, аки собаки от медведя, несолоно хлебавши..."
Да, ловок я в бумагомарании сверх меры - бойкая летопись получится. А напоследок я скажу: "Здрав будь, князь, и вся дружина здрава! Слава князям, и дружине слава! Аминь".
...Однако же, умен князь наш и образован сверх меры! Варяг, он варяг и есть. Ты, говорит, знаешь, что такое критика? А откуда мне знать-то? Вот он меня этой самой критике и подверг. Неприятная, скажу я вам, братия, вещь эта критика! Византийская выдумка, не иначе.
Оказалось, что пишу я "скоро", "невнятно" и без правдоподобия. Говорят, на самом деле медведь от собак бежит, особенно когда собак много, и они здоровенные. А откуда мне знать-то? Наше дело монашеское - молитвы творить, поклоны бить да мед-пиво пить. И летописи творить. Хотя, князь сказал, что летопись полагается летом писать.
Придется назвать зимописью. Или лучше живописью? Не знаю, стоит ли? А вдруг князь того... ну сами понимаете... сходит череп любимого коня проверить ("Бедный Рюрик!"), или задумает с древлян повторную дань собрать... Это уже будет не живопись, а мертвопись. Мда, тут сам чер... свят-свят! чер...ниговский протоиерей не разберется!
"Игорь Святославич - князь новгород-северский и всякая прочая родом был из великих сынов Рюриковых. А из каких ему сынов еще быть, если других у нас нету? Истинный рос... то есть варяг, рос он на хлебах злачных да травах росных".
Что-то я повторяться начал. Пожалуй, напишу "произрастал".
"Было у князя две дочери: младшая Эдда и старшая, тоже Эдда. Еще сынок был, да. Сынка князь хотел сначала Пер Гюнтом назвать, но потом нарек Василиском... нет - Василием. Жена Игоря, Ярославна молодая, как кукушка раннею весной, ликом прекрасная и знойная, была будто святая княгиня Хельга... Ольга... ну, Елена которая. Однажды приехал к нашему князю брат, тоже князь, буй-тур Всеволод Святославич и жена его, Глебовна.
- А не любо ли нам, браток, - глаголет Всеволод Святославич, - пойти войной на половцев?
- Любо, братец буй-тур, любо! - речет Игорь. - Не вижу причины, отчего бы двум благородным князьям не пойти на половцев.
- В самом деле, пойдем! - возрадовался буй-тур Всеволод. - У меня уже и борзые кони под Курском стоят!
- На Курской дуге, что ль? Так может лучше баваров пощупаем за хвост?
- Нет, брат, ну их, этих баваров, к саксам! Половцы, они ближе, ну и роднее как-то. Да и дочка-то у Кончака, слыхал? - говорят, раскрасавица.
- Писаная?
- Ну, не знаю, сам не видел, брехать не буду. Но, говорят, танец живота исполняет так, что ажно слеза прошибает.
- Ну ты и буй, Всеволод! Ну и тур! Исполняет, говоришь?.. - призадумался тут князь Игорь.
- Угу. Не жалея живота своего.
Махнул Игорь Святославич рукой. Так решено было идти на половцев".
Читал сегодня князю из летописи опять, и подвергался критике сызнова.
- Ну что ты опять пишешь, мурло? - говорил мне Игорь, зевая. - "Князь произрастал"! Я тебе что, пшеница? Эй, кто там, врежьте книжнику пару раз по шее! Во-о-от, видите, как он критику хорошо воспринимает?
- Смилуйся, князь-батюшка! - отвечал я, кланяясь низко. - Разве ж мы с дурным умыслом? Это все от неучености, от скудоумия нашего...
- Как же, от скудоумия! Пьянствовать надо поменее, а книжек читать поболее! Да. Хорошо, что вспомнил - эй, кто там, принесите заморского вина!
Я же, каясь, протянул Игорю Святославичу летопись.
- Не прогневайся за дерзость, княже, может бы отметил ты самолично, княжеской рукой, что где не так, а уж мы...
- Вот еще выдумал, холоп! Соображаешь ли ты, что князь даже читать-то не... хм! некогда князю читать! Да, некогда. Княжить - это тебе не щи лаптями хлебать! Я молитвы, и то сам не читаю, а попов-дармоедов для этих дел содержу.
Омочил Игорь Святославич усы в вине заморском, щипнул проходящую мимо девицу лукаво.
- Приходи сегодня не сеновал... А тебе, монах, еще раз говорю: бухать надо меньше, за девками не бегать, про лень забыть и обжорство. Это язычникам, тем позволено - на то они и язычники. Тебе же - учиться, учиться и еще раз учиться. Учение - оно свет. Ясно, темнота? Но про буй-тура ты ловко ввернул... Ха-ха! Хорошо быть князем! Только скучно. А ну, песняры, исполните-ка мне "Беловежскую пущу"! Эй, кто там, накрывайте столы, зовите скоморохов с медведями - настало время делом заняться. Как говорится, делу время, а потехе - час! Верно монах? Ну, ты все понял? Так-то! Иди, сочиняй, а я пока буду историю творить.
Ничего не ответил я князю, только возвел очи к небу.
Бог, он все видит.
"Долго ли, коротко ли, ехали они степями бескрайними, мимо Путивля, где разбил когда-то Игорь Святославич язычников и посадил там своего мужа; мимо славного Новеграда, мимо стольного града Киева. Едут к Дону, на болванов тмутороканских.
Но не всходит солнце в небеси - то затменье показалось на Руси.
Не поймет князь Игорь с бодуна - нету в небе солнца ни хрена!"
Что-то у меня песнь какая-то получается, а не летопись. Это оттого что цельную ночь не спал - в хоромах княжих всю ночь гульба шла, с песнями, плясками и всякими грехомерзкими непотребствами. Искушение. Разве можно при таких условиях работать!
Итак, заткнув уши, помолился и продолжил труд.
"Завывали по оврагам девки..."
Тьфу, нечистый! Какие девки? Волки!
"Крик пиров доносится из мглы..."
Что за наваждение! Не пиров, а орлов.
"Уж лиса на щит червленый брешет, Всеволод буй-тур затылок чешет..."
Ох, устал я - мочи нет. Поспать бы. Гуляки княжеские, и те затихли уже.
"Русичи, сомкнув... глаза... щиты... рядами... улеглися... выстроились... в чистом поле... спать..."
В этот раз князь не сильно критиковал - так, пару подзатыльников, и все. Голова у него с похмелья трещала, и долго смотреть на битье он спокойно не мог.
- Сам, - говорит, - придумал в стихах изобразить, или украл где?
- Разве можно, Игорь Святославич! Воровать - грех.
- Оно, конечно, грех, да что-то вы, собаки, греха боитесь меньше чем князя. И вот еще о грехе: что это за строчка у тебя такая "и посадил там своего мужа"? Ну ладно еще "посадил" - сажал я многих и за многое, но МУЖА? Ты пиши-пиши, да не увлекайся! Вы там у себя в монастыре совсем без баб охренели... Потом, ты пишешь "стольный град Киев". Так писать негоже.
- Как же надо? - удивляюсь я.
- Стольная деревня Киев.
- Но почему деревня, светлый княже?
- А ты Царьград видел? То-то же. И в стихосложении тебе бы поупражняться нужно. Рифмам всяким, музам, или какие там у греков еще богини были... Песня должна быть бойкой. Ну, типа: струги-други, половец-молодец, плач-палач, мед-пиво. Разумеешь? А про Путивль напиши "и посадил там свою жену". Ха-ха-ха!
Тут князь оглянулся - не слышит ли Ярославна? Посмурнел.
- Ладно, не надо вообще ничего про жену писать. Слушай, монах, вспомнил я кое-что: есть у нас один грек пленный, из гусляров ихних. Так вот я и думаю: не лепо ли тебе поучиться у него всяким хитрым премудростям?
Я согласился.
- Значит, сделаешь так: подпоишь его, басурмана, и все секреты выведаешь. Что это у них за демократия такая, да как греческий огонь делают, и, главное, что там на острове Лесбос творится. Эй, кто там, выдайте монаху бутылку благословенной!
- Не мало ли, Игорь Святославич? - усомнился я.
- Вам, обормотам, сколько не дай, все мало будет! Греки, они насчет выпивки слабаки - даже вино разбавляют.
Покачал я головой.
- Дозволь заметить, пресветлый князь: это они от жадности разбавляют. И наших тому стали учить, мерзавцы. А на халяву пьют без меры! На халяву, как говорится, и варяги пьют, и греки...
- Ладно, черт с тобой! Уговорил. Выдайте ему две бутылки. И передайте патриарху, пусть допишет еще одну заповедь: не разбавь!
Пробовали пить мед. Какая, однако, гадость! Пошли мы тогда с отцом Пафнутием на конюшню, прихватив с собой того ученого грека и две бутылки.
И завязалась у нас культурная беседа.
- Ну как, болван тмутороканский, - приговаривал отец Пафнутий, разливая божественнуй влагу, - люб ли тебе напиток наш?
- Почто болваном именуете? - отвечал грек, у которого с непривычки слезы так и катились. - Напиток - люб. Это есть грандиозус. Нектар, что ли?
- Какой такой нектар? Обычная водка. Вы даже до этого не додумались, варвары. А еще о культуре рассуждаете! Театры, понимаешь ли, теоремы... Тьху! Вот она, культура в чистом виде.
Отец Пафнутий хлопнул меня по плечу.
- Посмотри на моего друга, грек, да запомни хорошенько. Это великий человек - историю своими руками создает. Для потомков. Что напишет, то и будет. Верно, брат Нестор?
Я кивнул - мы уже допивали первую бутылку.
А грек вздрогнул.
- Нестор?! Великие боги!!! Кажется, я слишком много выпил...
Отец Пафнутий хихикнул.
- Испугался? Да, грек, мы еще и не на такое способны! Вот, к примеру, возьмет брат Нестор, да и распишет в своей летописи, как вещий Олег взял штурмом Трою, Афины, Карфаген, а затем Рим...
- Не выйдет! - заявил грек. - Потому что не найдут про это у наших историков никаких записей. Вот.
- Ах не найдут записей! - фыркнул уже изрядно набравшийся отец Пафнутий. - Ну а мы на этот счет укажем, что все записи сгорели вместе с Александрийской библиотекой, а очевидцы погибли - взяла, мол, Ольга в Риме гусей, привязала к ним горящую паклю и тю-тю! Что, съел? Думаешь, не сможем? И не такое напишем! Бумага не воробей - все стерпит! Правда, Нестор?
- Будет тебе, отец Пафнутий. Ты бы еще придумал, что на Руси водки не знали...
- А что? Очень прекрасная мысль! Напишем.
- Нет, отец Пафнутий, не выйдет. Это я тебе говорю.
- Отчего так?
- Да кто ж в такую чушь поверит-то? Давай лучше набрешем, что хлеб мы ели жидкий, и называли его не хлеб, а, допустим... хлябь!
- Ага. Жидкий хлеб и твердая водка. Разверзлись хляби небесные!
- Это уже по-гречески называется фантастика, - влез в разговор чужеземец, протягивая пустую кружку. - Так нельзя сочинять. Я вас научу. Надо писать трахедии.
- Какие такие трахедии? - с подозрением вопрошал отец Пафнутий.
- Ну, козлиные песни по-вашему. Это истории, в которых все так трахично, так трахично! Зрителям и читателям нравится. Вот, слушайте: "Что ныне, бог, терплю я от богов? Поглядите, в каких суждено мне терзаниях жизнь проводить мириады годов!"
- Тоже мне, трахик нашелся... - заворчал отец Пафнутий. - Видишь, деда под руки ведут? Это наш вещий Боян, певец-исказитель известный. Можешь, как он, сочинить?
Зыркнул грек на нашего слепого гусляра, покачал головой и молвил:
- Кого-то он мне напоминает... Э-э-э, вспомнил, однако. "Боян, Боян..." Тоже мне... Плагиатус!
Выпросили мы тогда у князя еще бутылку, поднатужились, и летопись на стихи переложили.
А заодно сочинили повесть о добром молодце, склонном ко "кроткому пьянству" и его злобном двойнике Горе-Злочастии.
Черед два дни я читал получившуюся трахедию Игорю Святославичу. Начиналась она так: "Боже, скажи мне о том многоопытном князе, который половцев гадких разбил, обретя вековечную славу..."
- Неплохо, - сказал на то Игорь Святославич. - Только мне кажется, что "князь" как-то здесь не к месту. Может иным званьем прописать?
- Можно, - подхватил я. - У нас, у славян, то есть, много разных подходящих названий имеется. Например, жупан.
- Жупан?! Это что ж получается? "Едет на половцев жупан, а на ем соболиный кафтан..." Другого ничего нет?
- А как же, есть! Краль.
- Краль?! И того чудесней... Нет уж, пускай лучше остается "князь". Ладно, читай, чего ты там еще насочинял.
- Здесь у меня много, Игорь Святославич. Вначале про затменье. "Это затменье - знаменье о бедах несметных - смертною мглою упала на войско могильная тень. Горе, земля, тебе, русская, горе!"
- Что-то мрачноватое у тебя начало, - заметил побледневший князь.
- Это еще что! - махнул я рукой. - Дальше еще страшнее будет! "В битве ужасной погибло все Игоря войско, брат его такоже, Всеволод храбрый полег".
- Как полег?! - изумился князь.
- А вот как: "Стрелы дождем его тело пронзили жестоко, кровью умылась земля и заплакало небо. Меч половецкий тяжелый забрал его гордую душу в царство подземного мрака навеки. Брата же, Игоря, половцы в плен захватили, надумав подло женить его на безобразной княжне".
Князь на этом месте схватился руками за голову.
- Боже ты мой милосердный, что выдумал этот безумный монах?!
- Не волнуйся, князь, не волнуйся, я меру знаю - никак, с соображением писалось. Это ж трахедия. Отказался ты от княжны половецкой с превеликим отвращением, после чего же она, не выдержав, утопилась в Северском Донце. Однако брат ее огневался, и вызвал тебя на единоборство. Тем временем в Новгороде Ярославна "Про плененье Игоря узнавши, изменить задумала ему, с дядей князя обвенчавшися поспешно, грех великий на душу взяла".
- Что-о-о?! - взревел Игорь. - С дядей? Почему мне никто не донес?!
- Как не донес? Перед боем с половцем Игорю Святославичу является во сне тень отца и, поведав об измене, предрекает гибель. В поединке князь одолевает врага, но тот "Ядовитую стрелу ему вдогонку направляет подлою рукой. Волны донецкие приняли тело ослабшее князя, увлекши в пучину бесследно. Аминь".
- Так-так. Бесследно, значит?
Глянул я на Игоря Святославича и понял, что не созрела еще для трахедий русская публика.
- Ну, сперва должен сказать, - продолжил князь, - что в конце вместо "аминь" следует говорить "аллилуйя". А самое главное вот что: если ты, собака, сей же час весь этот бред не переделаешь, я из тебя самого трахедию сделаю...
Нет, не оценил князь (как я и боялся) высокого искусства. Пришлось искорежить мой гениальный труд под вкусы толпы, и насочинять еще много разной брехни для потомков...
Хотел сначала назвать летопись "Слава о полку Игоревом", но подумавши решил: эх, какая уж тут слава?