Продолжение интервью с жрицей Танатоса.
— А ты когда-нибудь сталкивалась с врачебной ошибкой?
— Сталкивалась. Помимо того, что я работаю врачом, я еще учу студентов. И мы тему врачебных ошибок и халатности проходим. Все строго регламентировано. Врачебные ошибки бывают разными, разных категорий, за них предусмотрена разная ответственность. Врачебная ошибка, которая приводит к смерти, случается очень редко. В моей практике таких ситуаций еще не было. Бывает халатность или ошибка при лечении и диагностике, но они не становятся причинами смерти. Независимо от действий врача исход все равно был таким, какой он есть. То, что любят показывать в кино, мол «Если бы врач сделал иначе, человек бы жил!», такое бывает редко и за это предусмотрена ответственность. Я всегда говорю, что врач-клиницист себе не враг.
Намеренные действия он совершать не станет. Даже если он не очень добросовестный.
Злого умысла во врачебной ошибке я не встречала.
Недосмотрел – да, такое бывает. Шокирующих случаев, когда врач действовал как убийца, в моей практике не было. Я надеюсь, и не будет.
— А ты потом сообщаешь лечащему врачу, что он допустил ошибку или недосмотрел?
— Всегда. Любой смертельный исход всегда разбирается в больнице. Раз в месяц проводится комиссия по изучению летальных исходов. На таких комиссиях присутствуют нач.меды, зав. Отделением, лечащие врачи, патологоанатомы. Бывают смертельные случаи, при которых вскрывать труп не надо, например, пожилой человек, смерть он инсульта, он подтвержден. Тем не менее, об этом упомянут, пусть и не станут заострять внимание. При наличии недочетов и расхождении в диагнозах, случай будет разбираться более серьезно.
Если я провожу вскрытие и нахожу что-то неожиданное, о чем не было упоминания в истории болезни, при этом значимое, я во время вскрытия могу позвонить и пригласить врача. Не для того, чтобы упрекнуть его, нет. Для того, чтобы спросить про симптомы заболевания до смерти. Вместе разобраться, почему не было диагностировано что-то, как протекало заболевание. Без внимания такие детали не остаются.
— В фильмах ужасов или медицинских сериалах трупы выглядит реалистично?
— В кино мертвое тело такое розовое, упругое, красивое даже. Но мертвое оно немного другое. Серо-зеленое, сухое.
Я не смотрю ужастики, боюсь их. Никогда не пойду в кино на ужастик, даже дома по телевизору, увидев их, я буду закрывать себе глаза. Эти дешевые эффекты, нагнетающая музыка. Тихо-тихо, а потом раз! Мне кажется, у меня разрыв сердца случится в такой момент. С моей профессией это не связано. Расчлененку я не боюсь, если музыку включить какую-нибудь красивую или приятную, показывайте, мне страшно не будет.
— Есть суеверия в вашей профессиональной среде?
— Наверное, у хирургов есть какие-то ритуалы.
Закон парных случаев. Попадается, например, редкая патология, молодой возраст, редкая болезнь. Допустим, смерть от аппендицита. Это действительно редкость. Случается раз в два года максимум. Идешь вскрывать, и в тот же день раз! Такая же история болезни.
— Приходится ли общаться с родственниками?
— Очень редко. Сейчас похоронный бизнес устроен так: умирает человек, родственники, как правило, обращаются в агентство по предоставлению похоронных услуг. Агент уже занимается всем от и до. За справкой о смерти, которая выписывается в конце вскрытия (ее обязательно нужно предоставить в органы ЗАГС), обращается агент. Тело из морга также забирает агент.
Порой справку забирают родственники. Иногда, при скоропостижной смерти, неожиданной, в молодом возрасте, родственники могут расспрашивать о деталях и подробностях. Довольно сложный этический вопрос. Зачастую родственники хотят увидеть ошибку врача и перекладывают свою злобу на патологоанатома. Приходится выступать буфером между ними. Донести, что действительно случилось, что можно было сделать и что нельзя, при этом, никого не обвинив. Грамотно подбирать слова, проявить сочувствие и не проявить жестокости.
— Поступали ли от родственников необычные просьбы?
— Ага, ногу забрать!
— Серьезно?
— Шучу, конечно! Никогда у меня ничего не просили забрать. Личные вещи всегда описываются и после смерти передаются родственникам.
Это я могу себе что-нибудь для коллекции оставить. Найду красивые камни в желчном пузыре, они, правда, бывают красивые! Затем их в формалин и на кафедру в музей. Это чисто в научных целях.
— Во время нового знакомства, когда ты сообщаешь о своей профессии, какой бывает реакция?
— О, это всегда «вау!», это всегда «да ладно?!». Как правило, патологоанатом, в представлении большинства людей, мужчина лет пятидесяти, ростом метра два, суровый, халат у него весь в пятнах крови, топор за дверью стоит. Когда я говорю, что я патологоанатом, мне не всегда сразу верят. Часто задают вопросы: «А почему?», «А как ты выбрала это?».
Начинаю объяснять, что я не вскрываю каждый день с утра до ночи. Это всегда удивление.
Мой круг общения связан с большим количеством людей медицинских специальностей. Этого «да ладно?!» среди них меньше. Могут удивиться выбору.
Люди, не имеющие, отношения к медицине, задают стандартные вопросы:
— Ты что вскрываешь трупы?
— Видишь мертвых?
Прежде в незнакомой компании мне даже поначалу нравилось говорить: «Здравствуйте! Меня зовут Тоня, я патологоанатом!». Теперь стараюсь сама об этом не упоминать. Тем не менее, если заходит разговор об этом, то все интересные темы, кроме этой, будто перестают существовать.
— Видимо, смерть вызывает в людях мистическое отношение?
— Вскрытие — часть врачебной тайны, она скрыта от людей и не афишируется. Не может посторонний прийти и посмотреть. Из-за этой закрытости и возникает интерес, я думаю.
— Анатомические музеи и театры доступны только для медиков?
— Анатомический театр — понятие уже устаревшее, а музей я сама собираю для кафедры. Если на вскрытии нахожу интересные изменения в органах, я их беру для консервации, заполняю бумаги, акты, затем забираю на кафедру. Доступ людей другой специальности к ним закрыт. Человек с улицы не может прийти и посмотреть. То, что создается на кафедры, предназначено только для кафедры и студентов. При этом ведь существуют общедоступные музеи. Кунсткамера, допустим.
— Какие редкие патологии ты встречала?
— Интересные врожденные пороки развития, непривычные формы. Сросшиеся почки или их удвоение, подковообразная форма почки, утроение почечных артерий и мочеточника. Мои интересы сугубо профессиональные.
— Забавные случаи на работе встречались?
— Оформляю как-то посмертный эпикриз, соответственно, читаю всю историю болезни. Запись врача приемного покоя: «Госпитализирован с диагнозом дисциркуляторная энцефалопатия по настоянию жены, у которой энцефалопатия выражена не меньше». И в этой записи я прямо почувствовала всю боль, всю усталость и раздраженность врача!
Еще случай. Стоим с группой студентов на вскрытии. На отдельном столике лежит весь органокомплекс, который я препарирую, и попутно рассказываю о действиях. В это время санитар занимается телом: вычерпывает жидкость из полостей, зашивает брюшную полость. Один из студентов говорит:
— О! Такой звук плеска, как на море.
— А ты романтик, я смотрю, — ухмыльнулся санитар.
— Как ты относишься к черному юмору?
— Я люблю черный юмор, но не думаю, что стала любить его, потому что стала патологоанатом. Наверное, это просто черта характера. Не вижу смысла выкладывать «Вконтакте» такой юмор, ведь вдоволь могу нашутиться на работе с коллегами на работе. Мои друзья любят присылать мне тематические картинки или шутки. И медики, и не медики.
Очень нравится мне картинка одна. На ней красивый гроб, обитый бархатом и подпись: «Красиво гнить не запретишь».
Все эти шутки, мол, «патологоанатом делает глазами морг-морг», мне уже известны.
— Бывают ли тяжелые случаи в работе?
— Повторюсь, смерть молодого человека. Смерть человека, за жизнь которого боролись несколько месяцев. В моральном плане тяжело, если болезнь простая, но развивалась так стремительно. Тяжело в плане работы бывает, когда вскрываешь труп и не можешь найти никаких морфологических изменений. Необходимо найти причинно-следственную связь развития болезни, а она неочевидна, и в итоге — поставить правильный диагноз. Уходит много времени на изучение истории болезни, чтение справочников, на обсуждение с коллегами. Сложность здесь связана с самим заболеванием. Разные трудности встречаются.
— Брезгливость при такой работе сокращается или увеличивается?
— Ее и на этапе обучения не было, я не боялась вида крови и трупов.
Во время учебы я подрабатывала сиделкой. Работа, скажем так, грязная. Помимо уколов нужно ухаживать за человеком, помогать ему в простых манипуляциях. Тем не менее, брезгливость во мне не проявлялась. У меня были перчатки, халат и маска.
Во время работы патологоанатом ее не стало больше или меньше.
С неприятными запахами, жидкостями или субстанциями работать, конечно, приходится. Но и во время учебы я с этим встречалась.
— А в людях находила что-нибудь инородное?
— Был случай.
В желудке у человека находился, как мы впоследствии выяснили, комок монтажной пены. Судя по всему, он в желудке болтался точно неделю. Как он там оказался, никто не знает.
Скорей всего в жидком состоянии залили монтажную пену. Шарик был такого объема, что вряд ли прошел бы через пищевод.
Также при удалении аппендицита, если случился перитонит, его порой отправляют для исследования патологоанатому. Находилась зубочистка или рыбная кость, которая и стала причиной воспаления.
— Профессия влияет на взаимоотношения с людьми?
— Да, влияет. Кто-то профессией восхищается. Кто-то считает, раз я — патологоанатом, ковыряюсь в трупах, то у меня крыша поехала, что в этом есть что-то нечистое, в плане инфекций. Предрассудки и невежество, наверное.
Близких это не касается. Они знают меня, как человека. На личные отношения это никак не влияет. Не было такого, чтобы со мной люди отказывались общаться, узнав, что я патологоанатом. Моя профессия никогда не была основной причиной, из-за которой со мной бы не заводили отношений.
— Что можно узнать о человеке по его телу?
— По телу человека сказать о том, чем человек занимался и как жил — сложно. Если человек очень толстый, то можно о нем сказать, что он при жизни хорошо ел. И наоборот, если очень худой, то в последние месяцы жизни ему явно недоставало пищи. Узнать можно только очевидные вещи.
Был случай, у человека на предплечье были набиты татуировки с символами СС. Совершенно ясно, чем он в жизни увлекался.
По изменениям в органах, сердце, почках и печени, можно понять, что человек вел нездоровый образ жизни. Причиной сильнейшего цирроза печени зачастую является алкоголь.
Случалось, что родственники приходили за справкой и на вопрос «А как человек жил? Пил ли?», они отвечали : «Нет, Вы что?! Он и капли в рот не брал». Смотришь на них и думаешь: «Вам, быть может, и виднее, но тут такой дикий цирроз!». Многих, кстати, интересует вопрос, можно ли понять, курил человек или нет, по его легким? Нет, нельзя.
— Нельзя? А как же социальная реклама «легкие курильщика и здорового человека»?
— Это ведь реклама! К ней и относиться надо соответствующе. Изменений нет. Легкие у всех одинакового цвета. При микроскопическом исследовании можно увидеть накопления пигментов, смол. Но разрезать и сказать точно – так только в кино возможно. При этом, я не считаю эту социальную рекламу плохой. Если это подействует на человека, приведет к тому, что он бросит курить, то это неплохо. В данном случае, цель, может, и оправдывает средства.