Меня в сорок втором году призвали. На фронт попал только в сорок третьем. Был «противотанкистом». Сначала были «сорокопятки», а потом мы получили 76-мм орудия. Воевал, стрелял по танкам, пехоте. Как выжил, не знаю. Много раз могли убить. Наверное, солдатское счастье помогло. А может молились за меня дома. Мать очень верующая была.Ненависти особой к немцам вначале не было. Они убивали, мы убивали. Но как то, в конце сорок третьего, наша батарея зашла в только что освобожденное украинское село. Холодно было и я забежал в хату, чтобы хоть чуть чуть обогреться. От увиденного у меня под шапкой волосы встали дыбом. В голову ударило. Я увидел грудного младенца, прибитого к столу штыком. В голове как будто что то взорвалось: «Это не люди, эти выродки хуже зверей. Давить, давить везде, где только увижу и никакой пощады».
Не у одного меня было такое отношение к немцам. Тогда было лишь одно желание, раздавить эту гадину и чтобы немцы сполна расплатились за то горе, которое они принесли нам.
Помню случай был в Польше, уже в сорок пятом году. Мы деревушку польскую освободили и недобитков немецких вылавливали. Один «эсес», убегая от нас, сунулся было в подвал, в котором пряталась польская семья. Увидев их, он кинул в подвал гранату и дальше бежать. Поймали его.
Он плакал, на колени вставал, фотографии семейные показывал, пощаду, гад, вымолить хотел. Однако, суд солдатский был скор, суров но справедлив. Согнули танками две березы и привязали эсэсовца к ним. За все свои злые деяния надо платить.