Познаваемый мир должен оставаться таковым и в аспекте будущего.
Считая себя способным понять мир сейчас, вы должны согласиться и с тем, что будущее уже существует.
Тем не менее, наука, а вслед за ней и обыватель, уверены, что хотя сейчас им все ясно, будущее знать невозможно.
Обычно выдвигаются два возражения, рассмотренные А. Азимовым в его саге «Академия».
Если ставится задача предсказать реакцию социума на некое событие, то практически решить эту задачу было бы невозможным, так как
1) следует знать реакцию на это событие всех членов социума, а это невозможно вследствие большого объема данных, которые следует изучить: «теоретически, я могу посетить все Миры нашей Галактики и приветствовать каждого обитателя всех миров. Тем не менее, это займет значительно больше времени, чем мне отпущено природой. Даже если я стану бессмертным, темп рождения новых поколений будет выше, чем скорость моего опроса старших и даже более того: пожилые представители человечества будут умирать прежде, чем я смогу добраться к ним».
2) как только станет известно о предсказании, некоторые члены социума, возможно, захотят изменить свои реакции – следовательно, предсказание окажется недействительным в некотором количестве случаев.
Второе возражение, разумеется, относится только к мыслящим объектам предвидения.
На первый взгляд, оба возражения кажутся убедительными, но нет ли в рассуждениях героев А. Азимова изъяна? Писатель, предложивший идею психоистории, наверняка знал про какой-то подвох.
Возможно, Азимов читал античную литературу и знал, что Аристотель уже опроверг такие возражения в «Метафизике».
Критикуя воззрения античных материалистов относительно непознаваемости мира, древний автор говорил следующее:
«Причина, почему они пришли к такому мнению, заключается в том, что, выясняя истину относительно сущего, они сущим признавали только чувственно воспринимаемое; между тем по природе своей чувственно воспринимаемое в значительной мере неопределенно. Видя, что вся эта природа находится в движении, и полагая, что относительно изменяющегося нет ничего истинного, они стали утверждать, что по крайней мере о том, что изменяется во всех отношениях, невозможно говорить правильно. Именно на основе этого предположения возникло наиболее крайнее из упомянутых мнений – мнение тех, кто считал себя последователями Гераклита и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не следует ничего говорить, и только двигал пальцем и упрекал Гераклита за его слова, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что этого нельзя сделать и единожды».
Опровержение, данное Аристотелем, таково:
Пусть в чувственном аспекте все вещи будут текучими и неопределенными, но мы способны познавать их по форме, которая неизменна.
«Формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность. Ищут причину для материи, а она есть форма, в силу которой материя есть нечто определенное. Ведь слог – это не [отдельные] звуки речи, и слог «ба» – не тоже самое, что «б» и «а».
Отделив формулу от ее материального производного, и знание формулы умом – от впечатления чувств, Аристотель возвращает нас в познаваемый мир с предсказуемым будущим.
Секрет в том, чтобы знать формулу.
Зная формулу человека, необязательно получать впечатления о каждом человеке. Старение человека не уничтожает формулу человека. Необязательно изучать каждого старика, чтобы убедиться в том, человек ли это. Зная, что смерть есть часть формулы человека, необязательно дожидаться каждой смерти, чтобы это проверить.
Наконец, и мышление может быть частью той же формулы. Психоистория, опираясь на теорию Юнга, утверждает, что мышление подчиняется известной типологии.
Группы мыслящих индивидов в своих реакциях не могут выйти далеко за пределы своих типов реагирования, даже если известно, что это ошибочно или невыгодно. Свободой воли они обладают лишь в известных границах. Пересечь их так же невозможно, как Ивану Ильичу быть вечно живым, даже если ему известно, что «ужасно» умирать.
Таким образом, познание мира сводится не к сбору бесчисленных фактов, а к познанию формул. Voila, мир познаваем, а будущее предсказуемо.
Еще одним способом согласиться с непознаваемостью мира и возразить Аристотелю ныне стала отсылка к Гёделю.
Курт Гёдель потряс научный мир, заявив, что любое достаточно богатое математическое описание мира обязательно будет противоречивым.
Предположим, что мы имеем «достаточно богатую» формальную систему математического языка (например, такую, на языке которой можно записать все утверждения арифметики). Тогда, как доказал Гёдель, в этой системе можно указать утверждение, не доказуемое и не опровержимое средствами системы. Такое утверждение оказывается «непознаваемым».
Теорема Гёделя относится к понятийным системам и говорит лишь о том, что понятийные системы необходимо противоречивы. Некоторые их утверждения непознаваемы наличными средствами этих систем. Но означает ли это какой-то предел в получении новых средств теми же системами, превращения прежних систем в новые, еще более богатые системы?
На наш взгляд, из теоремы Гёделя следует как раз обратное: достаточно богатые понятийные системы должны расти, приобретая новые понятийные средства для построения новых силлогизмов, обретая тем самым выход из своих противоречий, что и подтверждается постоянным расширением научного знания, появлением новых понятий.