Песня - птица. Песня - душа. Русская песня - павловопосадская шаль с кистями - широкая, раздольная, теплая, уютная. Шаль узорчатая, цветами улыбающаяся. И на плечах у народной артистки России Александры Стрельченко - шаль. Песню спеть - жизнь прожить. Умереть и воскреснуть в ином, неземном бытии... “Оркестр начинает играть, а у меня душа рвется - как бы не хуже спеть - испортить нельзя!”
Да, да, звучит музыка! “Раскинулось море широко” - первые музыкальные фразы бескрайней морской шири, красивей прощания на берегу, счастливей долгожданной встречи. Испортить нельзя! Мир нельзя испортить своим присутствием - в нем столько гармонии! Пусть неизбежна смерть, но “волны бегут от винта за кормой, и след их вдали пропадает”, - кажется, что вечно будет играть оркестр, стройный, без единой фальшивой ноты. Преступно портить такую мелодию блатными интонациями, нельзя, рассказывая о другой жизни, портить ее пошлостью. И тогда лучшие песни сами выберут своих соловьих, а лучшие стихи - своих поэтов.
Соловьиха в тишине большой и душной...
Вдруг ударил золотистый вдалеке,
видно, злой и молодой, и непослушный,
он запел на соловьином языке:
- По лесам,
на пустырях
и на равнинах
не найти тебе прекраснее дружка -
принесу тебе яичек муравьиных,
нащиплю в постель я пуху из брюшка.
Мы постелем наше ложе над водою,
где шиповники все в розанах стоят,
мы помчимся над грозою, над бедою
и народим два десятка соловьят.
Не тебе прожить, без радости старея,
ты, залетная, ни разу не цвела,
вылетай же, молодая, поскорее
Из-под старого и жесткого крыла...*
Надо бы о песне говорить, а мы с Александрой Ильиничной говорим о любви. Но разве любовь - не песня? И разве не любовью жива русская песня?
- Вы знаете, эту тему я обычно опускаю. Не обсуждаю с журналистами. У меня был муж, которого я очень любила. Он занимал высокое положение - генерал-майор КГБ. Погиб трагически. Сейчас все, конечно, сгладилось, ушло...
Неужели и вправду все уходит?! Чувства уходят. Жизнь проходит, где спотыкаясь, где вприпрыжку, а где совсем летит, и каждый, даже самый счастливый год оставляет на лице морщинку... Но вот я слушаю последний альбом певицы. Называется он “На окошке два цветочка”. А если песню дальше длить? “На окошке два цветочка, Голубой да синенький, Никто любви моей на знает, Только я да миленький!” Значит, ничего не проходит, не сглаживается?! Все самое красивое обязательно остается, вплетается в песню, как золотая лента в косу. Сорок лет Александра Ильинична на сцене. “Жизнь прошла, и, кроме песни, у меня нет других достижений. И теперь я не тоскую, потому что я отдала свою жизнь песне с радостью, с легкостью и без секунды сожаления”...
А какую надо жизнь иметь, чтобы тяжелую песню поднять?! Такую, например, как “По муромской дорожке”? Голос у Александры Стрельченко сильный, тембр - страдающий. Жестковатый тембр, а характер - открытый. А жизнь - не баловала.
- Родилась я на Украине, в южной части Днепропетровской области, на хуторе. Предки мои - казаки, землепашцы, труженики. А родителей рано потеряла - отец погиб на фронте, мама умерла. Мне всего восемь лет было... Еще у меня бабушка была, мой ангел-хранитель. Мой дед погиб в первую мировую, а бабушку в советское время сослали на Соловки, раскулачили. Казаки, землепашцы, какие красивые люди были! А танцевали они как, а пели! Все ведь это истреблено и в жизни нашей, и почти в памяти. Бабушка заработала на Соловках чахотку, приехала домой умирать. Любила она меня очень. Слабо я ее помню, а сестра мне рассказывает: умерла бабушка во сне со мной в обнимку. И потом, у нее, у холодной уже, не могли меня, ребенка, вырвать. Вот ее судьба! А за что ее раскулачили?! И мама, бедная, с тремя детьми одна осталась, билась-билась, в 29 лет умерла. Большое ли счастье?!
Два детдома было в жизни Александры Ильиничны, а семейного уюта родного хутора - не было. Но та же жестокая сила, что распыляла народ по Соловкам и бросала в войны и бескормицу, не дала ей пропасть, спасла и поддержала. А может, и не в этой силе дело, и худенькую девочку в бедном платьице спасло родительское наследство - голос? Соловьи оперением не богаты... С детства она пела народные песни, казачьи; сердце замирало, когда слушала по радио Русланову.
- Закончила я десять классов и начала работать в детсаду нянечкой. Поступила заочно в институт имени Герцена в Ленинграде на факультет дошкольной педагогики. Приехала на сессию, а в городе на гастролях Воронежский хор. Ах, что это был за хор! Воронежские песни протяжные, мелодичные, широта дыхания бескрайняя. Бывало, запевает солистка Евдокия Осипова, или Мария Осипова - ее сестра, или Юля Золотарева - дух захватывает, так красиво, степь и степь перед тобой, даль и даль, небо и небо - знаете ли вы, какое небо в тех местах?! А хор красочный, костюмы изумительные, пение беспрерывное, одни берут дыхание, другие тянут; да я зачарована ими была! После концерта попросила, чтобы меня прослушали. “Ну приезжай”, - говорят. И ведь по простоте душевной поехала!
Жизнь человеческая - река. У одних - Волга, у других - ручей безымянный. Случайно ли каждый из нас русло выбирает? В Воронежском хоре недолго Стрельченко пела - полтора года, а наука - на всю жизнь. Народная песня - навсегда. Первая любовь - не единственная, да самая памятная. Из хора уволили за профнепригодность - голос пропал. “Я молодая, неопытная, перегрузки большие были. Поехали мы на фестиваль в Вену. Пели везде - на улицах, площадях, в залах. Посадила голос. Переживала страшно, плакала. Пошла работать опять в детсад, а жить негде - из общежития уже просят...” А голос воскрес. Сильный, щедрый, молодой. Иногда и для певиц помолчать бывает полезно. “Эстрадные волки” сманили Стрельченко в Липецк. От местной филармонии пошла ее эстрадная карьера.
- Но я всегда стремилась в Москву. В столице - мастера, есть у кого учиться. Не житейские расчеты меня звали в город, а песня, призвание меня вели. Иногда даже помимо воли своей, помимо рассудка. И так всю жизнь было... В Москве в то время открывалась Всероссийская творческая мастерская эстрадного искусства. Меня прослушали, взяли. Сделали программу “В жизни раз бывает восемнадцать лет” - я маленькая, худенькая, в красном платье, вокруг - двенадцать баянистов. Красиво получалось... Меня услышали - пела я и у Лидии Андреевны Руслановой дома; прослезилась она, благословила. Но сказала: ищи свои песни. Тогда ведь я ей во всем подражала, не было у меня своего репертуара.
Редкий, очень редкий человек, входящий в искусство, избегает подражания. Подражание юных великим - не от слабости собственной, от очарования. Подражание зрелых великим - от трусости. Перед жизнью, искусством, неизвестностью, смертью. Как будешь жить - так будешь и петь, какой бы стороной судьба к тебе ни повернулась - парадной или траурной.
- Мы познакомились с Владимиром Яковлевичем на банкете, в Кремле, в 65-м году, а в 67-м он уже погиб. Два года я была за ним замужем и в личной жизни не нашла больше замены, не нашла любви. Он меня очень любил.
- А вы его?
- И я его любила. Благодарно, весело, отчаянно.
- Красивый?
- Очень!
- У вас ведь сохранились его фотографии...
- Ой нет, не будем смотреть, я ведь рядом, а я была такая вульгарная в молодости, челку носила, губы сильно красила...
Все же мы рассматриваем вместе снимки почти тридцатипятилетней давности. Седой соловей, но не старый. Красивый - в генеральской форме, счастливый - в свадебном костюме...
...соловьи сидели молча по ранжиру,
так что справа самый старый соловей.
Перед ним вода - зеленая напролом, -
он качается на ветке, прикрывая
соловьиху годовалую крылом.
- Я ведь молодая была, ничего не понимала, что браки такие не приветствуются в их структурах, а он влюбился - и пошел на все. Нет, я его ни у кого не отбивала - он был человек вдовый и детей своих не оставил - я пришла к нему в семью. И все же... Конечно, мне было приятно - все для меня, на концерт на “Чайке”, на “ЗИЛе”, пожалуйста. Но это не было главным! Я свой чемодан с концертными костюмами таскала и таскала за собой. Казалось бы, вышла замуж за генерала, красивого, с положением, вышла сирота-бесприданница, ну брось все и сиди в Москве! Но песня все-таки выше этого была! Мне все говорили: “Шура, у тебя такой красивый муж, что ты так плохо одета?!” А я всегда просто одевалась, и для меня это не имело никакого значения.
- А красивый муж что говорил?
- Да он меня любил такую, какая я была, и зачем ему какие-то платья! Я есть - “Сашенька” - и все! Как я оделась, так и хорошо. Это не имело значения. Есть другие ценности. Для меня сцена - всегда была главным. Он очень понимал меня и никогда не запрещал выступать - я бы без этого погибла! И потом, когда его не стало, я осталась с теми же песнями и с тем же чемоданом с костюмами...
“Ямщик запел, и песня льется, Ямщик забыл печаль с тоской... Чего же спутник не смеется, чего ж тихонько плачет он?!” Эх, видно того не расскажешь, что спеть нужно...
* * *
Пик популярности Стрельченко пришелся на годы застоя. Благополучное время?! Рабочее. “Я помню себя страшно усталой, жутко усталой - эмоционально, физически. Много ездили. У меня инструментальный ансамбль, людей надо было кормить, а ставки мизерные, и чтобы что-то заработать, приходилось брать количеством. Я так уставала, что мне не хотелось даже улыбаться. Все время в работе - планы были расписаны на два года вперед. Я не помню, чтобы я болела, да это было и невозможно”...
Талант - Божий дар - и сохранить его легко - люди добрые помогут. Только жить надо так, чтобы на пути твоем они встречались.
- Мне повезло, я общалась с людьми высокой культуры, знающими народное искусство. Мы гастролировали на юге, и там меня услышал Иван Семенович Козловский. Он привел меня на радио. Оркестром радио тогда дирижировал Владимир Иванович Федосеев, а его жена, Ольга Дмитриевна Доброхотова руководила редакцией народной музыки. Представляете, какие у меня были учителя?! Требования - высочайшие! Отец Ольги Ивановны, певец Иван Михайлович Скобцов, замечательно пел народную песню в традициях классики. Как он её чувствовал! Я стремилась всегда к высокому искусству - у меня был идеал! Эстрада - разбалтывает. Ежедневные выступления в разных условиях, иногда очень плохих. В погоне за деньгами все можно растерять! А я вхожу в Большой зал консерватории и слушаю таких мастеров, как Александр Ведерников, Ирина Архипова, Елена Образцова... Я выступала в одном концерте с Сергеем Яковлевичем Лемешевым. Было у кого учиться! Всегда ведь считалось - народная песня - нечто более низкое, ряженое... А я смотрела, как певцы поют классику, как держатся на сцене, как одеваются. Дружила с редакцией народной музыки на радио, а запись требовала точности, вкуса. Разве можно петь плохо, когда тебе дирижирует сам Светланов?! Конечно, у меня были несовершенства, но была и любовь к своему делу. Я ведь пела неровно, “рвала”, подражая Руслановой. Но ей можно было простить, а мне - нет. Лидия Андреевна говорила: “Я женщина безграмотная, пою, как Бог на душу положит, а ты будь умнее”. Уже будучи заслуженной артисткой России, я пошла учиться в институт имени Гнесиных. Меня Ольга Ивановна Доброхотова повела. Много дала учеба, не меньше - певицы, что жили до меня...
В памяти - сила. Потому что память и есть самое драгоценное знание, придающее смысл человеческому существованию и укрепляющее веру. Александра Ильинична возродила репертуар Ольги Васильевны Ковалевой. “Она лирическая певица, не такая броская, как Русланова, я многому у нее научилась. Я-то все громко пела, а когда услышала Ковалеву, была потрясена - лиризм, мудрость, скромность, но в этом такая правда!” А если идти дорогой правды, обязательно придешь к истинному искусству вне зависимости от препятствий, которые воздвигает время. “С творчеством Надежды Васильевны Плевицкой я встретилась, когда училась в институте. Педагог, Елена Константиновна Гедеванова, дала мне старую пластинку: “Шура, вот возьми, посмотри”. Это были курские свадебные песни в исполнении Плевицкой. Сложное пение, витиеватое, с ходу не взять. Года три я слушала, удивлялась, примеривалась, что-то потихоньку разучивала. После ходила на радио, показывала, уговаривала, чтобы песни переписали, потому что качество старых записей, конечно, было низким... Вы мне можете не верить, но тем, что я возродила имена ушедших певиц, я иногда горжусь даже больше, чем собственным творчеством. Пусть они живут хотя бы в моих устах. Пою я на концерте что-нибудь из Ковалевой, обязательно о ней расскажу - молодые ведь ее вообще не знают. Пою я Плевицкую - добрым словом помяну, нельзя ведь по-другому жить!”
Песня - судьба народа. Покуда длится она, русские живы - малым ручьем ли, безбрежным морем. Одни отпели - другие подхватили, добавили свой голос и дальше передали. Но как в многоголосье свои слова найти, единственные, свою песню, неповторимую?
- Я всегда старалась песни слушать с голоса, искала старые записи на радио, пластинки. Песни - моё единственное богатство. Всю жизнь я их собирала - что мне по голосу подходит, по облику, по характеру, по душе. Если меня вещь волнует - я плачу. И я знаю - это моё. Я смогу донести такую песню людям. И они будут плакать...
А я слушаю наши песни - удивляюсь. Трагедию, смерть - мы без уныния встречаем, с отвагой, а счастье, свадьбу - с робостью, с печалью.
Ох, как же мне от волюшки отвыкать, отвыкать,
Ох, как же мне к неволюшке привыкать, привыкать?..
.............................................................................................
Назовешь любовь-свекора - батюшка, батюшка,
А любую свекровушку - матушка, матушка,
Своего друга - моя милая лапушка, лапушка...
Спрашиваю у Александры Ильиничны, не очень, конечно, имея на это право, спрашиваю:
- Неужели вам больше не пришлось назвать кого-то лапушкой в жизни, а не в песне?
- ...Я выходила потом еще раз замуж, второй мой супруг - музыкант. Но это был брак скорее деловой. Муж помогал мне с гастролями, с бытом, занимался ансамблем - одной мне, конечно, было все не поднять. Но духовного понимания и того, что связывает людей навсегда, у нас не было. Потому что я даже детей от него не родила. Я не хотела.
Второй муж был моложе меня. Звали его, кстати, тоже Володей. Когда мы расстались - а прожили вместе мы порядочно, соединяло нас многое: работа, творчество, так вот, когда расстались, все поделили, и он пошел - как ни в чем не бывало, как чужой человек... Я думаю: странно - был столько лет рядом и пошел как чужой... Странно...
Он был, конечно, человек незаурядный, неординарного ума... Хотя - босяк. У него отношение к жизни легкое, феерическое, что меня к нему и потянуло. Когда мы встретились, я ведь не жила - доживала. Смотрела на жизнь, как на пропащую, и думала, что и сама вслед за любимым вскоре уйду. И вдруг я встречаю Володю в Одессе, на гастролях. Гуляет он на пляже, вокруг него всегда компании, вино, карты, смех, веселье. “Легкость в мыслях необыкновенная”. Сам он в лаковых ботинках, живет с шиком Остапа Бендера - кровей в нем намешано тьма, и за что ни возьмется, все у него получается. В любой ресторан мог пройти. Очередь в три вилюшки, он - мимо. Уверенной походкой к швейцару. “Так, старик, там заказано”, - и руку к стеклу, а на ладони - деньги. Швейцар: “Да-да, заказано”. Мне стыдно, я вообще хамства не терплю, а чтобы кого-то обмануть, пролезть куда-нибудь - нет во мне этих качеств. А ему - хоть бы хны, все делал легко, быстро. Когда мы жили вместе, он брал на себя всё - хлопоты по дому, быт, продукты, магазины... Я занималась только пением. Но легкость характера в конце концов проявилась не только к жизни, но и ко мне... Мы расстались.
- Ну а талант он ценил?
- Он всегда меня ставил в пример всем. И считает, что лучше меня нет.
- До сих пор?
- До сих пор.
- Но вы же изучаете свой предмет, невольно сравниваете исполнителей... Вот, допустим, ансамбль “Золотое кольцо” сейчас очень популярен.
- Понимаете, я не могу кого-то осуждать или хаять, выставлять какие-то оценки. Вот наше поколение - Воронец, Зыкина и я. Потом идут Людмила Рюмина, Татьяна Петрова, дальше - совсем молодые. Но такого серьезного отношения к песне, как у нас, у последующих поколений я не вижу. Много певиц, но все думают о том, как пробиться, как денег достать. Но это не должно быть главным. Выскочить можно. А вот удержаться, сохранив голос, душу, да еще обогатить все репертуаром, вкусом, уважительным отношением к тому, что было до тебя, и нести все это дальше, не потеряв порядочность, - вот что тяжело! К Наде Кадышевой, солистке “Золотого кольца”, я всегда хорошо относилась. У нее красивый тембр, трогательный, грудной. Он меня поражал, волновал, еще когда она пела в ансамбле “Россияночка”. Но ведь “Золотое кольцо” не поет живьем! Взяли компьютер и всё - в одну дуду! Есть реклама, есть популярность, но сколько песен перепорчено! Они выходят на сцену, открывают рот и крутятся. Попробуй петь и танцевать! Если ты певица, у тебя другая задача. Надо что-то одно хорошо делать. Многие поют под фонограмму. Мне их жалко. Они обездоленные, они не в форме. Надо петь вживую, и это продлевает жизнь...
...И молчит она,
всё в мире забывая, -
я за песней, как за гибелью, слежу...
Разве не гибельно петь всегда вживую, то есть всегда переживая, проживая песню, будь то “Окрасился месяц багрянцем”, “Девичья воля” или “Ну, быстрей летите кони”? Настоящее, живое искусство - всегда смертельный номер, всегда дорога через бездну... Александра Ильинична возражает моим сомнениям:
- Конечно, петь вживую - тяжело. Но зато ты имеешь право называться певицей...
- А когда вы почувствовали себя певицей?
- Не так давно (смеется). Я почувствовала себя певицей тогда, когда получила соответствующую школу. Пришла я в институт учиться, педагог не знает, как со мной обращаться - голос-то народный. “Шура, открой рот, ты поешь с закрытым ртом”. Я не знаю, как мне его открыть, а она не может мне показать.
Концертмейстер терпел-терпел мои мучения и не вытерпел. Однажды он мне говорит: “Александра Ильинична, хотите, я с вами позанимаюсь? Потому что то, чем поют, у вас еще не затронуто”. Леонида Леонидовича Базилевича я всегда добром вспоминаю. Он был абсолютным бессребреником, четыре года занимался со мной лишь из любви к искусству. Как педагог он - талант, клад! Внешне - очень несценичный, неброский, всегда в своих мыслях. Когда он мне вышел аккомпанировать - я сдавала программу - люди мне потом говорили: “Шура, мы думали сначала, что он вышел двигать рояль...” Ну, если человеку не дано, что сделаешь! Зато когда он начинал заниматься со мной вокалом, я готова была стать перед ним на колени. А как пианист... Он сам рассказывал: когда закончил консерваторию, надо было диплом защищать. “Вышел к роялю, стал играть. Нормально всё. А когда закончил, очнулся - вижу на коленях у инструмента стою. То есть я сполз со стула, а когда - не помню”...
- А у вас такие случаи были?
- Нет, на сцене не было. Правда, когда-то я играла в даме роль партизанки. Немцы в дверь заходят, а я вместо того, чтобы в окно выскочить, как задумано в пьесе, на них пошла... А в песне нет, не было... Что значит быть певицей? Сейчас я знаю: в любом месте выйду, спою и у меня получится. Люди затихнут, лица у них переродятся. Но это не я на них воздействую. Это - песня, голос, душа - всё вместе. Вот я приезжаю за границу, популярность там ничего не значит, внешность у меня не выдающаяся - я маленькая, незаметная, никто меня там не знает, но стоит выйти, спеть, и люди, что прежде рядом с тобой сидели не замечая, идут к тебе, начинают обнимать, целовать, благодарить! Это невольно происходит. Красота притягивает, красота внутренняя. Вот что значит быть певицей и вот какое мне Бог счастье дал!..
* * *
“У меня к тебе дела такого рода, что уйдет на разговоры вечер весь”, - вечер длится, выкрашивает темнотой окна; а всю жизнь, конечно, и за пять вечеров не расскажешь. Моя собеседница размышляет:
- Много пришлось передумать, пережить, и теперь я стала более свободной. Я поняла в последнее время, что надо быть просто человеком нормальным во всех своих проявлениях. Тогда ты будешь и людям интересен. Талантливые люди на сцене - они и в жизни простые. Чем талантливей, тем проще. И выше. Духовно выше. А дутые, что делают из себя большие фигуры, - это всё пустое.
- Но некоторые “звезды”, в том числе и “народные”, светят ослепительно ярко, вызывающе ярко. Надежда Бабкина, Людмила Зыкина...
- У Надежды Бабкиной есть своя публика, она пробивная, её любят. Но я не могу сказать, что мне всё нравится, что она делает. Если она берет народную песню, то всё “бодряк” какой-то, строевая, и при всём этом - некоторая разболтанность появляется. Я другие грани стараюсь взять в песне - опрятность, женственность. У каждого ведь свой характер, свой идеал.
А Зыкина - всегда была королевой. Она при всех правительствах - правительственная певица. Но Людмила Георгиевна многим и помогала, будучи при власти. В советские времена, в какой бы город она не приезжала, её встречали только секретари ЦК. Всегда. Если этой свиты не было, это ж удивительно - как это так? Я-то всегда была на третьих ролях, - если уж все заболеют, тогда - в первый состав. Тем более Володя, муж мой, он был такой бесшабашный, мог нахамить за меня кому угодно, нас и с декад выставляли... Так что я шла своим путем... Но Зыкина - человек очень профессиональный. Грань, которую она всегда хорошо брала, - это советская песня. Она прошла прекрасную школу - пела в хоре радио, в хоре Пятницкого; она думающая певица, а это всегда важно. Если она что-то делает, то всегда достигает успеха. Я бы так не пела. Но мне так и не надо. А она делает по-иному, и у неё это хорошо получается. Зыкина убедительна. Не скажешь ведь на хорошо - плохо. Мне нравится её слушать. И она ухо востро держит - кто в какой форме. Зыкина никогда о ком-то плохо не скажет, наоборот, по телевидению говорит: да, мы с Ольгой Воронец, и Шура Стрельченко хорошо поет... Но в глаза она тебя никогда не похвалит. Ну, глыба. Она сидит, и вроде тебя для неё не существует. “Здрассь”, - сухо, величаво. А я подхожу к ней искренне, если понравилась песня. Она выходит на сцену, и - освещает. Если у человека талант, то он выходит и освещает собою пространство, обликом своим несет свет. Я на неё всегда с удовольствием смотрю, и меня ничего не смущает, потому что она стала как скала, и жест у неё естественный, и осанка её - ей это идет! Я её принимаю, и не могу этого скрыть. Зачем мне говорить: вот, зло берет, как Зыкина Хорошо поёт! Я радуюсь, что она вышла и сцену собой осветила. И я иду к ней и не могу скрыть своей радости, улыбаюсь. И тут “здрассь” - величавый кивок. Ну, ладно... Но я своё всё равно сказала, душа моя сказала. Талант независтлив... Я вижу красоту - душа моя ликует. И я думаю: и я должна подтянуться. Талант заставляет человека быть лучше себя самого. Знаете, приезжают бабушки из деревни и от них такое добро идет, такая правда! Они и поют неграмотно, и “несценичные”, старенькие, но такая красота, такой характер! А дети ?! “Саратовские гармоники”, или ансамбль “Жалейка” из города Пикалево Ленинградской области - смотришь, и слёз не сдержишь! Это же счастье, любить всё талантливое, волнующее!..
Песня песне - рознь, и птица птице - рознь. Но в разнообразии этом жизнь не обманешь. Выдающуюся роль Александры Стрельченко на поприще народной песни, наконец, признали - без споров, без обсуждений. “В чём-то я прежде была неубедительна, в чём-то действительно не дотягивала. Имя было, а солидности не было. Меня признали только в последние годы”.
- Последние годы показали, кто есть кто...
- Может быть. Я осталась такой же, как и прежде. Провела в прошлом году концерт памяти Плевицкой в Колонном зале. Телевизионщики сняли, но не показали - у меня не было денег заплатить за показ. Ведь нужно было заплатить и за зал, и оркестру, и за съемку, за монтаж... Я отдала все деньги, какие у меня были, и еще осталась должна. У меня нет денег. Если нет концертов, - откуда деньги?! Я ведь эти только зарабатываю. Потом, я же не могу идти и говорить всем, что у меня нет денег! Все же думают наоборот! А ведь мне нужно концерт свой провести, компакт-диск выпустить. Программа большая, есть что петь, есть что людям сказать, хочется, чтобы всё было красиво, чтобы по телевидению показали. Друзья-то мои и так знают, как я пою...
Да, да, в сутолоке буден, суеты вдруг обернешься, трезво посмотришь вокруг, ужаснешься: что же у нас за жизнь такая сейчас?! Певица, поющая вживую родную песню, - не нужна. И песня - не нужна. И народ - не нужен. А кто же нужен тогда? Механические соловьи? Роботизированные избиратели? Блёстки “золотого миллиарда”? Вот где тоталитаризм, какой нам и не снился!..
- Но как должна чувствовать певица, которая может петь, и не поет?
- Тоска страшная. Всё немило, всё - без радости. Поэтому я нахожу себе какие-то занятия, дела. Вот, например, учу английский язык... Но понимаете, надо бы заниматься творчеством. Есть что сказать и - нельзя сказать. Не должно же так быть?! Я ведь в хорошей форме - только бы пела! Когда я пою, я чувствую себя счастливой. Просыпаюсь - с радостью... Много я в жизни пережила, и бед, и невзгод. А радость всегда одна была - песня. И той сейчас нету... Знаете, чем спасаюсь сейчас? Когда плохое настроение - я беру с полки Пушкина. Любой том. Открываю и ухожу в его мир. Когда-то я была в Пушкиногорье, снималась там, пела. Меня пригласили туда Владимир Иванович Федосеев и Ольга Ивановна Доброхотова, она всех своих знакомых всегда старалась к прекрасному приобщить. И вот я приехала туда, пешком исходила все окрестности, купалась в Сороти, была в Святогорском монастыре... С Гейченко мы встречались, разговаривали. Я пела там песню “Матушка моя, что во поле пыльно”, ту, что когда-то цыганка пела Пушкину. Всё я посмотрела, всё мы обошли... И так всё это на меня подействовало - старые дубы, Сороть, аллеи, что вдруг мне показалось - в конце аллеи сам Пушкин стоит! Слезы покатились, клянусь! Пушкин - это истина, это то, что держит всех русских людей вместе.
- Вам когда-нибудь было стыдно, что вы - русская?
- По рождению я украинка, а по культуре, воспитанию, языку, да, конечно, русская. Мне не было стыдно за себя никогда. Я могла ошибаться в чём-то, заблуждаться, но я не совершала безнравственных поступков. Я не могу за себя стыдиться... Потом, я помню, как воспринимали “русскость” в советское время. Главное, чтобы были в кокошниках, сарафанах. Этого было достаточно. Мне советовали : “Шура, ну чего ты, одень сарафан и ты будешь в первых рядах!” Но начнем с того, что я не любила сарафан. Он мне не шел! Русопятого костюма у меня никогда не было, чтобы ряженость какая-то - я этого не принимаю. Нужно нести внутреннее отношение к национальному чувству, а костюм должен украшать меня, гармонировать с тем, что я делаю на сцене.
- Люди сейчас не живут, а выживают в большинстве своем. Выживать - жить суетным. Но разве может такая жизнь родить высокое искусство?
- Нужно стремиться к вечному - вот что я поняла за свою жизнь. Тогда легче переносить повседневные невзгоды. Радости нет в стране, веры нет, надежды. А людям свет нужен. Они ведь терзаются, мучаются. Но при всем этом телевизор смотришь - настоящий шабаш - презентации, юбилеи, машины друг другу дарят, виллы, дачи. Это безнравственно. Как не стыдно! При том, что народ голодает! Я выхожу на улицу и стараюсь одеться поскромней. Мне говорят: “Шура, что ты ходишь кое-как?” Да мне стыдно! Я оденусь, накрашусь, пойду - а меня люди узнают! Что я буду выпячиваться, когда народ так плохо живет?! Мне неудобно, когда меня узнают, честное слово. Нет, я не сторонница жить кое-как, ходить в рубище. Но надо жить с любовью к жизни, с любовью к ее красоте - к цветку ли простому - ромашке, колокольчику, к запаху ли - полынному, терпкому, к неброским краскам нашего лета...
- И с любовью к соловьиным песням...
- Да, и к песням, конечно, тоже...
Январь 1999,
Москва
* Здесь и далее отрывки из стихотворения Бориса Корнилова “Соловьиха”.
Беседовала Лидия Сычёва
Книга "Мёд жизни" здесь и здесь
Книга "Мы всё ещё русские" здесь