Когда ночью открываются семейные тайны, мир вокруг становится зловещим, а родственники, сидящие рядом, не доверяют никому… Даже себе…
Начало повести читайте по ссылкам
Ирина Голицына
ЗАВЕЩАНИЕ ЭБЕРТА КОШКИ
Повесть
Присутствующие зашевелились, опрокинулась с грохотом чашка – из нее то и дело прихлебывал остывший чай сын Одиллии Гриша: рыжее пятно бесстыже растеклось по скатерти. Вдова Эберта Томовича Кошки спросила – голос ее прозвучал испуганно:
– Какая “Калидонская охота”?
– Так вы не знаете? – восторжествовала Галина Ивановна, при этом она гордо поправила свою внушительную грудь. Словоохотливая сестрица Эберта постоянно подпихивала ладонями две колыхающиеся горы, словно всякий раз подчеркивала, мол, и у меня есть собственное богатство, семьдесят четыре года не помеха женской стати. – Ага, вы ничего не знаете? У Эберта, душенька, были игральные карты, которые он называл “Калидонская охота”. Это непростые карты. Дьявольская вещица.
– Галя! – буквально застонала Соломония Олеговна. – Что ты мелешь? Несешь чушь, все подумают, у тебя прогрессирующий склероз!
Леша, Гоша и Тимоша – дети богатырши Авроры мрачно переглянулись, захихикали: слово “склероз” их рассмешило.
– Соломония, ты не открыла Америку. Да, у меня склероз, но я борюсь с ним, решая кроссворды. Склероз есть у многих сидящих тут, так сказать, в тесном семейном кругу. Ты тоже – с забитыми мозгами, тебе же шестьдесят восемь. Но про “Калидонскую охоту”, про эбертовы карты я знаю точно: они творили странные штуки.
Тощая Одиллия мотнула головой, изумруды в отвисших ушах чиркнули ее по костлявым плечам:
– Помилуйте, получается отец был в сговоре с дьяволом?
Тут Галина Ивановна прищурилась, поправила свое богатство – грудь и сказала:
– Мы с тобою, Диля, не знаем, может, Эберт и был в сговоре с дьяволом. Никогда теперь не узнаем! Но карты существовали и существуют! Мой склероз тут ни при чем!
В черноте сада скрипнуло дерево, хохотнула невидимая птица. Луну омыло облако, стало на минуту темнее, затем облако отступило, снова воцарилась ночь, пронизанная призрачным лунным светом.
– Я ничего не знала о “Калидонской охоте”, – печальным, затуманившимся голосом выдавила “девушка из трамвая”. – Он никогда...
– Господи! А что вы вообще о нем знали? – воскликнула Галина Ивановна. –Не мое это дело, но раз другие молчат, я уж скажу: Эберт был ко всему прочему оборотнем, я однажды видела, как он превратился в птицу и улетел в форточку!
Невидимая садовая птица хохотнула вновь, словно подтвердила последнее родственное откровение. Богатырша Аврора сочно ойкнула.
– Может, он тогда где–то здесь, рядом? Мы папу похоронили, а он подслушивает наши разговоры? – предположила она. – Неужели папа был жутким существом?
Никто не захотел ответить на ее вопрос. Сад слушал, как они, испуганные, сидели вокруг замусоренного стола; у сада были тысячи глаз и еще больше чутких ушей. Наверное, у него существовала своя дикая душа, а странная душа Эберта Томовича витала здесь же, рядом; и как знать, может, душа сада и покойного походили друг на друга, ведь художник придумал этот живой мир, посадил деревья, цветы, траву?
Внезапно калитка, находящаяся довольно далеко от стола, принялась сотрясаться, ее ручку дергали. Потом грубый, мужской голос надсадно закричал:
– Эй, люди! Где станция? Как найти станцию?
Тетя Одиллия дико вскрикнула, изумруды в ее ушах–лопухах бешено завертелись, заскребли по плечам; богатырша Аврора трубно высморкалась в платок; красавица Жизель выразительно зажмурила египетские глаза: в морщинках, разошедшихся лучиками от углов ее глаз к вискам, угадывался ужас. Гоша, Леша и Тимоша разом вытянули шеи, начав разглядывать глубины сада, будто они не были сейчас залиты чернотой, а напоминали чистое, хрустальное утро. Парень Гриша хмыкнул, продолжая поглощать остатки поминальной трапезы. Митя и Катя – дети стареющей очаровательной Жизели, сидели с прямыми спинами, не мигая глядя на огонь свечей: о Мите и Кате можно было подумать, что они глухие.
Вера давным–давно нервно сжимала под скатертью руки, она все время думала о мистере Никто, о том, что он делает в ее комнате – спит или не спит, и что будет с ними этой жуткой ночью. Когда кончатся бесконечные разговоры, похожие на допрос? Вера никак не предполагала, что родственные страсти так накалятся.
Одна “девушка из трамвая” откликнулась на раздраженный голос, так некстати прозвучавший из–за калитки.
– Идите вперед по переулку, потом сверните направо, дальше все время прямо. Будет станция.
– Понял! – закричал тот же грубый голос. – У вас тут не деревня – черт ногу сломит!
Двоюродные сестры Эберта Томовича не участвовали в короткой ночной сцене, отчего–то обиженно хлопая глазами.
Ночь давила на плечи сидевших за столом, “девушка из трамвая” предложила:
–Не пора ли нам пройти в дом? Все устали, условия завещания теперь ни для кого не секрет.
– Господи, я давно хотела предложить то же самое – пойдемте в дом, – откликнулась Галина Ивановна. – Не знаю, как остальные, но я продрогла до костей. Ларочка, не найдется ли у вас теплый плед для меня? Я ведь больная, старенькая.
Впервые за эти печальные напряженные три дня прозвучало имя “девушки из трамвая” – Ларочка.
Семейство потянулось к дому.
Стулья вокруг поминального стола опустели; свечи догорали: пламя их трепетало, превращаясь то в желтые лепестки, то в пульсирующие точки. По заляпанной скатерти танцевали тени.
Тетя слабым голосом бросила через плечо Вере:
– Верочка, я попрошу тебя...
– Я погашу свечи, тетя, – с готовностью откликнулась девочка.
Когда она осталась одна, то быстро положила на первую попавшуюся под руку тарелку оставшиеся бутерброды с заветренной ветчиной, мало аппетитные куски сыра – его края загнулись, затвердели; бросила в середину несколько ложек салата с крабами – Гриша–обжора не все успел проглотить; ухватила помидор, огурец, зачем–то несколько долек лимона и лихорадочно принялась дуть на свечи.
Через некоторое время сад погрузился в глубины ночи, как подводная лодка на дно моря.
3. Тревожная ночь
...Наследство Эберта Томовича Кошки – дома, деньги, автопортреты, машины, благоухающий сад казались жалкими кусками по сравнению с диковинными картами, которые назывались “Калидонская охота”. Вот о чем думали родственники покойного, расходясь по комнатам дома–гнезда.
Каждый член осиротевшего семейства понимал: обладать этими картами значило обладать властью и богатством. Раз они странные, раз они – дьявольские, они – могучая сила, наверняка, с этими картами можно заработать горы долларов, проникнуть в семейные кланы влиятельных лиц страны, да что там мелочиться – отправиться по миру и начать великую пророческую карьеру.
Ничто так не волновало людей в прошлые времена и не волнует в настоящем, как знание собственного будущего. “Какое оно за ближайшим поворотом – в счастливых радужных лучах или в ухабах неудач? Или, как знать, может быть, судьбой уготован именно для тебя неожиданный сюжет – принц британский с букетом роз, мчащийся по твоей улице на мощном “джипе”, мчащийся именно к тебе?”.
Конечно, будущее изменить трудно, невыполнимо для смертного человека – и зачем, собственно, изменять, если не ведаешь зигзагов собственной судьбы? – но карты, карты, странные, таинственные, обладающие нечеловеческими свойствами, – конечно, конечно, именно так и не иначе! – могли творить невозможное...
До утра следующего дня семейство Эберта Томовича не могло спокойно уснуть на отведенных Ларочкой постелях: почти всех мучили фантазии и тяжелые мысли. Да еще, все слышали, как осиротевший дом постанывал, жалуясь на то, что в нем нет хозяина; жутко делалось от этих звуков. Один притихший сад лепетал темные ночные песенки, состоящие из шорохов листьев, перешептывания травы да тонкого пиления цикад: садам не надо знать свое будущее, им следует жить настоящим, радуя людей простой и ясной жизнью.
Продолжение следует