Неужели в этой части повести произойдут жуткие события? Да.
Начало повести читайте по ссылкам https://zen.yandex.ru/media/id/596a3de8e86a9e0873b24170/zavescanie-eberta-koshki-5a149836248090f4a1e45d6e
Ирина Голицына
ЗАВЕЩАНИЕ ЭБЕРТА КОШКИ
Повесть
…В доме–гнезде был телефон – редкость для деревни Корабль, по нему днем болтала Люба со своими городскими друзьями; дядя не звонил никому, но его часто спрашивали в телефонной трубке; тетя Веры говорила с кем–то по ночам.
Когда Вера впервые услышала чужие легкие шаги среди ночи в коридорах Кораблинского дома, она стала чутко, тревожно спать, и другая ночная жизнь дома – тайная, скрываемая – открылась ей довольно легко.
Не смотря на ожидание ужаса, кошмара, несколько раз Вера хотела поймать момент, чтобы позвонить мистеру Никто, – и, стоя в пижаме у двери, прижав ухо к дверной щели, холодея, с замирающим то и дело сердцем слышала, как тетя долго ходит по гостиной: каблучки ее домашних туфель тихо говорят – так-так-так. Тетя явно нервничала, что–то выжидала. Потом она направлялась в кухню, там пила чай – тонко звенела ложечка о фарфоровый край чашки; выходила на крыльцо – сонно, прозрачно звякало стекло верандной двери; затем потихоньку обходила темный дом, прислушиваясь к его шорохам, звукам, и, когда удостоверивалась – все тихо, свет везде погашен, в комнате дяди – тишина, Люба у себя либо спит, либо наслаждается надрывом Земфиры в наушниках, тогда тетя пробиралась в гостиную, садилась там в темноте в мягкое кресло, наощупь набирала чей–то номер и по несколько минут говорила приглушенным голосом. Вера не подслушивала эти разговоры, но ее не покидала догадка – тетя что–то скрывает от своей семьи.
Даже после того, как тетя уходила в свою комнату, девочка не осмеливалась вслед за ней пробраться в гостиную, ее останавливало чувство осторожности, подсказывающее: не звони, у дома есть уши, есть глаза, здесь все живое и тебе не сдобровать, если твои тайные помыслы вылезут наружу. И потом – вдруг она наткнется на ночных незваных гостей? Они же не предупреждают заранее о своих посещениях.
…Однажды Вера вошла в комнату дяди после обеда – хозяин дома–гнезда ел, не выходя к общему столу, и любил пить горячий, хорошо заваренный чай, поэтому Вера несла на крошечном, как блюдце, мозаичном подносе стакан в тяжелом серебряном подстаканнике. Открыв дверь, девочка услышала, как дядя обратился к ней:
– Вера, присядь на минуту… Чай можешь поставить там, на стол у двери… Послушай внимательно…
Тут дядя замолчал, ему трудно было говорить, голос его прерывался. Но Веру поразил не его голос – высокий, со стеклянными нотами, такой, какой бывает у стариков или безнадежно больных, ее поразило то, что он впервые к ней обратился: месяц молчал и нате – “слушай внимательно”. То, чего она опасалась, чего не хотела, произошло.
Вера, сдерживая дрожь, присела на край стула – мягкая бархатная обшивка, слабый стон пружин внутри нее.
– Там на столе, где ты сидишь, желтый пакет – отдай его тотчас тете, как произойдет то, чего так долго ждут. А другой, малиновый конверт отдай в руки… я написал адрес, имя внутри… Разорвешь конверт и увидишь, кому… То, что лежит в малиновом конверте, принадлежит не мне, той, чей адрес… больше никому. Поняла?
Дядя снова замолчал, ждал, пока Вера откликнется.
– Поняла, – ответила девочка, сжав похолодевшие ладони в кулаки. Даже косточки пальцев побелели. – Передам и желтый, и малиновый.
Дядя молчал, и Вера решила: ей пора забирать конверты, время уходить. Но он вдруг снова начал говорить, тяжело, с остановками:
– Мне нравится, как ты влюбляешься в сад… Я бы подарил его тебе, но это уже не в моей власти… Боюсь за твое будущее, хотя мог бы узнать его, но силы, девочка, уходят… Я хотел бы написать твой портрет – ты в черно–зеленом платье. Тебе идут эти цвета, запомни. Но писать портрет надо попозже, когда ты почувствуешь свое сердце… Портреты должны появляться вовремя, созревать, как яблоки на ветке созревают… Мне не дано больше ждать…
Дядя снова замолчал. Вере отчего–то стало тяжело, хоть вой, будто большой светлый корабль проплывает мимо, а она – в качающейся на волнах лодочке, внизу, почти под кораблем и провожает его взглядом, но на корабль ей никогда не взойти, а на нем, быть может, – счастье.
Дядя больше не заговаривал; его красивая рука плетью свисала с подлокотника кресла. Немыслимый красавец с черной повязкой через глаз строго и печально смотрел с дядиного портрета в комнату: его взгляд казался Вере живым.
Когда девочка уже стояла в коридоре, она явно услышала вкрадчивые, ватные шаги беды – та уже бродила по дому, как человек–невидимка, и выгнать ее не было никакой возможности. Еще Вера различила – в конце коридора качнулась чья–то тень, мгновение, и растворилась за углом. “Показалось, – решила тут же Вера, – тетя в гостиной и Люба – тоже. Врач Земляникин уехал недавно. Показалось”.
Вера спрятала дядины конверты в своей комнате: положила их зачем–то под матрац. От кого спрятала? Зачем? Она не могла сама себе ответить на эти вопросы.
Остаток дня девочка провела, словно во сне. “Откуда дядя знает, что я люблю ходить в его сад? Следит за мной из окна? Зачем он говорил про портрет? Про то, что мне идут черный и зеленый цвета? Почему он боится за мое будущее?” – эти мысли кружились в ее голове, не давая покоя.
К вечеру сад заполнили колеблющиеся тени, они змеились, растекались по дорожкам, под деревьями, вплетались в траву и цветы; потом они слились в одну темную зыбь, и из нее проступили тревожные пятна цветочных островов: бледно–серые розы, тускло–золотые бархатцы, влажно–розовые флоксы. Ивовые ветви глухо шуршали в садовой глубине на вечернем ветру. В бассейне, где жили кувшинки, отчаянно голосили лягушки.
Ночью над деревней Корабль пролил обильный дождь: его струи колотили в стекла окон, прыгали по крыльцу, бешено лупили по листьям декоративного винограда, как барабанные палочки по тугому животу барабана.
Вера снова плохо спала, слушала этот стук и впервые пожалела себя, свою жизнь, маму, которая опять уехала с геологами и так теперь далеко, что не докричишься, не дозовешься...
Она затосковала по мистеру Никто: ей хотелось, чтобы он был и сейчас с нею и всегда, поменьше врал (хотя он не считал, что врет через слово), чтобы их встречи переросли в великое чувство; как бы она была счастлива с загадочным мистером Никто, о котором ничегошеньки не знала, наверняка знала одно: он хочет ее, мечтает о тихом месте, где им никто не помешает.
- Дура, – ласково внушал он ей много раз под тихую музыку кафе “Дольче вита”, – я хочу тебе понравиться. Я – животное, ты – животное. Это замечательно. Мы узнали друг друга по запаху. Ты разве не знаешь, что все животные находят друг друга по запаху? Твой – обалденный, я тащусь от тебя, Веерка…
Поразительный человек. После душераздирающих комплиментов он мог просяще сказать:
- Знаешь, я не ел три дня, купи, пожалуйста, мороженое и сок.
И хотя ей всегда было неловко, что она платит за парня, она покупала и мороженое, и сок, и пирожные, и бутерброды с колбасой; жалела его. Мистера Никто нисколечко не обижала Верина жалость, наоборот, он считал: это нормально, если люди влюблены друг в друга и кошелек девушки открыт для парня двадцать четыре часа в сутки…
Через шум дождя Вера внезапно различила непонятный стук. Точно. В гостиной упал какой–то предмет, а его подхватили. Вода, льющаяся с небес, заглушала почти все другие звуки, но девочка уже не слышала, она чувствовала всем существом, кожей – в доме опять посторонний.
Вера мягко, как кошка, выбралась из постели, зачем-то натянула на босые ноги носки и подошла к двери. Не давая себе отчета, плохо соображая, зачем она все это делает, открыла щеколду и, замирая, шагнула в коридор.
Ее колотило от ужаса и страха, но их пересиливало мутное желание узнать, кто ходит по дому, что ему в конце-то концов нужно – выслеживает, пугает, ищет? Чего ищет?
Веру бросало то в жар, то в холод, но она медленно, скользя ладонью по стене коридора, начала двигаться в гостиную.
Дом сохранял душное дневное тепло, но из гостиной почему-то тянула прохладная струя воздуха. Девочка интуитивно предположила: может быть там открыто окно, и ночной гость как раз проник в дом через него?
Дальше события разворачивались как в остросюжетном кино.
На дверном проеме, ведущем в гостиную, висели бархатные малиновые портьеры. Ночью они казались совершенно черными – две мягкие, колышущиеся волны. Холодной, полумертвой рукой девочка отвела правую волну в сторону и… столкнулась с высокой фигурой, которая в следующую секунду метнулась к распахнутому окну.
Вера даже не успела крикнуть – спазм сдавил горло. Мгновение, и в гостиной, кроме нее никого нет. Ночной гость скрылся в пелене дождя, в мокром, бессвязно шепчущем саду, в спящем мире.
Девочка стояла потрясенная, ноги у нее подкашивались.
Пусть мгновение они видели друг друга, пусть две секунды дышали одним и тем же воздухом, но Вера готова была поклясться: у того, кто выскочил только что из окна, голубые глаза. Светлые–светлые. Как у доктора Земляникина.
Вера пересекла гостиную, закрыла окно. На подоконнике и внизу, под окном на полу было мокро. За стеклами волновался непроницаемый сад – черная громада, месиво из дождя, ветвей, листьев и ночного ужаса.
Неужели это был Земляникин? Зачем он влез в гостиную? Что хотел? Чего искал?
Внезапно Вера перестала волноваться: пошла в свою комнату совершенно опустошенная. Видно, силы, отпущенные на ночной эпизод, кончились… Окно она закрыла. Второй раз ночной непрошеный гость не осмелится явиться. Побоится засады.
Засыпая, под утро, девочка вспомнила одноглазого красавца на портрете в дядиной комнате, уже сквозь наползающий сон подумала: «Почему я не спросила у тети или дяди, кто это нарисован?». Красавец ей нравился, чем? Отстраненность, холодность, благородство, а оттого – манящая притягательность. Но и мистер Никто с веселой, развинченной походкой ей не противен. Обидно, что мистер Никто хоть немного не походит на одноглазого…
…Утром тетя вошла к мужу в комнату, через несколько мгновений вскрикнула. Этот крик услышала Вера, услышала Люба; он был коротким, страшным: тетин крик отделял прошлое от настоящего. Вера молниеносно обо всем догадалась, самое главное она поняла – беда уже не скрывается под маской невидимки, сидит в доме царицей, злобно поводя глазами.
Вера вытащила из–под матраца желтый конверт, быстро натянула джинсы, футболку, влезла в кроссовки, выскочила из комнаты.
Тетя стояла на лестнице, слабой рукой держась за перила, увидев Веру, пролепетала:
– Его больше нет с нами…
Продолжение следует