Дорога теперь петляет среди холмов, грязи все больше, а деревни попадаются еще более бедные. Танки и грузовики тонут в болотной грязи, а люди и лошади тащатся на пределе своих сил. Постепенно движение останавливается и мы занимаем на отдых очередную деревню, заваливаемся в дома и начинаем устанавливать свои арийские порядки. В животах у нас пусто и мы очень страдаем от голода. Желудок крутит и посылает ужасные боли в воспаленный мозг.
В одном из сёл мы застряли надолго, на дороге, ведущей дальше, возникла пробка. Без сожаления мы выгнали женщин из их хижин на улицу и заняли их жилье. Ни слепые, ни беременные, ни убогие не вызывали у нас жалости или сострадания. Мы сами практически были обессилевшие доходяги, и нас тоже никто не жалел. Нас пригнали в эту страну, как скотину, под угрозой казни в случае отказа. В дождь мы выгоняли детей из домов, и они были вынуждены ютиться в амбарах и конюшнях, где жили вместе с нашими лошадьми. Из крестьянских запасов мы доставали продукты и жадно поедали их, обогревали наши комнаты и занимали чужие постели, одевали чужую одежду. Искали по всему дому и находили хлеб, сало и картошку, квашеную капусту, яйца и мед. Курили крепкий русский табак и нам было все равно, будут ли эти люди голодать после нашего ухода, доживут ли они до конца зимы. Кажется, это село называлось Космодемьянское.
Мной окончательно овладевает тоска по родному дому, по маме. Чтобы не думать о голоде и холоде, я сосредотачиваюсь только на этом. Во сне я снова и снова прохожу свой роковой путь, а русский марш уходит куда-то вдаль, где на горизонте видны всполохи артиллерийских взрывов и зарево от горящих деревень. Я вспоминаю, как хорошо мне было дома, когда я еще умел любить и мечтать, когда была надежда на лучшее, но сейчас все это я без колебаний отдал бы за кусок хлеба. У меня здесь нет друзей, каждый заботится только о себе, а если кому-то достается хорошая добыча, окружающие тихо ненавидят его. Никто ни с кем не делится, но готов обменять одно на другой, не преминув при этом попытаться обмануть товарища. Беседы друг с другом тоже никто не ведет. Если кто-то становится слабым, его без раздумий бросают в беде. И я уже такой же бесчувственный, как и все остальные.
Мороз крепчает, снег тонким слоем лежит на дороге и на ветках деревьев, а мы продолжаем замерзать, тащимся вперед, как сомнамбулы. Но благодаря морозу дороги стали проходимыми и наши телеги больше не проваливаются в ледяную жижу. Мы идем вперед, но снова наступает оттепель, и вот мы опять по колено в холодной воде, проваливаемся в топкое месиво на каждом втором шаге. О зимней одежде для нас никто не подумал, и холод пронизывает до костей. При каждой возможности мы отбираем у населения любые шерстяные вещи. Теплые рубашки, свитеры, перчатки, шали и платки - все идет в ход. Если разваливаются сапоги, то мы снимаем их с ног женщин и стариков прямо на улице. Мы уже давно бесчувственны к чужому горю и чужой боли, мы и свою-то боль уже плохо распознаем. Друг перед другом мы хвалимся тем, что нам довелось отнять у русских или как нам удалось под дулом автомата раздеть беззащитную женщину.
Русские по ходу марша много сделали для нас, но мы уже давно разучились это ценить. Кажется, что это было в прошлой жизни. Они давали нам махорку, свежее молоко, девушки приносили несколько яиц или свежую буханку хлеба. А после этого мы начинали рыться в их доме и отнимали все, что удавалось найти. Нужда и голод заставляли нас этот делать, хоть мы и не хотели мародерничать и грабить беззащитных. Но из приказов командования мы твердо усвоили, что мы - Господа в этой побежденной стране.
Линия фронта еще далеко, и мы продолжаем идти вперед. Нашим состоянием никто не интересуется, ноги покрыты волдырями, носки сгнили, а вши продолжают пить нашу промерзшую кровь. Мы замерзли, изголодались, мы чешемся и страдаем от поноса, у нас желтуха и воспаление почек, многие из нас больны дизентерией. Исхудавшие лошаденки, которые тащат наши пожитки, измучены не меньше нас, и периодически нам приходится пристреливать их. Но наш страшный поход продолжается и конца и края ему не видно.
Входим в следующую деревню, но их уже столько осталось позади, что названия никто не запоминает. Заваливаемся в амбар, там горит маленькая печка, и тепла от нее ни черта нет. Наши шинели и сапоги набухли от ледяной воды, но солома в амбаре тоже сырая. Дрожа от холода и истощения, проклиная все на свете, падаем на мокрую солому. На следующее утро переселяемся в дом, в котором вчера умер ребенок. Женщины плачут, а отец целует его бескровные лоб и руки. Несмотря на гибель ребенка, хозяева встречают нас хорошо, кормят и обогревают. Врача рядом нет, в этой деревне вообще нет врача, и я выписываю свидетельство о смерти. Крестьянин благодарит меня, рассказывает о своей ссылке в Сибирь и о долгом пребывании в русской тюрьме. За какие проступки его посадили, мы не спрашиваем. Мальчика одевают в воскресную одежду и кладут в маленький гробик, после чего закапывают в саду. На поминки приходят сестра и родители покойного, на стол ставят жареного цыпленка. Нас тоже приглашают к столу, хоть нами и не очень рады.
Мы в Курске и обыскиваем дома в поисках шерстяных вещей и еды. У русского пленного отбираем махорку и все его имущество. Наконец, спокойно засыпаем в тепле. В деревне Буденовке получаем наконец шапки и перчатки, немного зимней одежды и плащ-палатки. Вскоре мы подходим к линии фронта и встаем в караул. Некоторые наши товарищи уже успели отморозить ноги. Но ночью у нас есть возможность спать в тепле. Рядом железнодорожная насыпь с темными елями, которые освещает яркая луна.
Впереди никакой надежды и на меня снова находит апатия и грусть. Война кажется мне пустой и бессмысленной и я уже ни во что не верю. Но простые вещи этого мира продолжают существовать, и большинство из них доставляют только страдания. Лучшее время осталось позади, а впереди только жестокая необходимость. Впереди то, что предначертано каждому из нас, и я плохо понимаю, есть ли у меня возможность как-то повлиять на это, или все уже давно предопределено.
Тем временем разведка обнаруживает русских пехотинцев и танковое подразделение. Иваны совсем недавно атаковали ближайший поселок и выбили оттуда наш небольшой гарнизон. Нас срочно поднимают по тревоге и отправляют отбивать у врага этот поселок с названием Стешигри. На просторах русской земли для нас начинается зимняя война, не имеющая в истории аналогов по численности вовлеченных в нее людей...
Немецкий солдат, 1941 год.