и там уж сообразим, чем заняться. Малыш с радостью согласился. Он взял Карлсона за руку, и они вместе вышли на крышу".
А вы когда-нибудь летали во сне? Ну хотя бы разочек, хотя бы в детстве?
Я, помню, сплю и мне снится, что я умею летать! Как будто это очень просто! Надо пошире развести руки в стороны, оттолкнуться от твердой поверхности, поймать подходящий поток ветра и лететь! Дух захватывает от восторга! А внизу проплывает твоя улица, троллейбус "единичка", магазин с мороженым, знакомый дворник, вокзал и зелененький поезд...
А потом ты просыпаешься и видишь перед глазами белый потолок и розовую люстру. Мама говорит, когда дети летают во сне, это значит они растут. И это уже совсем не интересно. Расти – не интересно, интересно – летать!
Поэтому, когда у тебя выдается свободная минутка, и взрослым не до тебя, ты бежишь на улицу, забираешься на какое-нибудь дерево во дворе, на котором тебя за листвой никому не видно, и пытаешься вспомнить, как ты это делал во сне. Нужно пошире раскинуть руки в стороны, оттолкнуться, поймать подходящий поток ветра и... Снова ничего не вышло. Только сильно саднит коленка и содраны локти. Ну как же так? Я же делаю все то же самое!
А потом вдруг однажды утром, сидя над тарелкой каши перед телевизором, ты узнаешь, что на свете есть Карлсон, который живет на крыше. Взрослый, в меру упитанный мужчина, правда, больше похожий на капризного ребенка, который умеет летать по-настоящему! Вот это да, думаешь ты. Вот так повезло Малышу! Иметь такого друга, который летает, когда захочет! И, когда захочет, гуляет по крышам!
Я уверена, что моя любовь к крышам началась именно с этого мультфильма. Книга Астрид Линдгрен появилась у меня позже, когда я научилась читать.
Мне тут же во что бы то ни стало захотелось попасть на крышу нашей пятиэтажки. Но это оказалось трудно, потому что я жила в "неправильном" подъезде. А в "правильном" подъезде на пятом этаже была маленькая лестница всего из четырех ступенек, упирающаяся в квадратную дверцу. Дверца вела на крышу, но там всегда почему-то было закрыто. Я проверяла. И тогда я договорилась со своей подружкой, которая жила в "правильном" подъезде на четвертом этаже, чтобы она мне обязательно позвонила, как только эту дверцу откроют. Подружка меня не подвела и позвонила. Правда, большого удовольствия от нашей прогулки по крыше не получилось, потому что взрослые не отходили от нас ни на шаг и даже не позволили подойти к самому краю. Но с чего-то же надо начинать...
Следующей моей "серьезной" крышей была крыша ДАСа – общежития университета на Шверника. "Несерьезные" крыши, вроде нашей кочегарки, откуда нас снимали с милицией, я опускаю. Была еще парочка гаражей, заброшенный дом в деревне у дедушки и крыша хлебного магазина, но они казались интересными только в момент восхождения. А крыша на Шверника – тут уже начинается "история". Потому что наше общежитие – здание "историческое", его показывают крупным планом во второй серии "Иронии судьбы, или С легким паром!" Это вдоль его стеклянного перехода, соединяющего два крыла, долго (целых семь секунд) идет Андрей Мягков, вернувшийся из Ленинграда в Москву, кутаясь в воротник от снега и ветра, а в это время за кадром звучат строчки из "Баллады о прокуренном вагоне" Александра Кочеткова:
"Но если я безвестно кану –
Короткий свет луча дневного, –
Но если я безвестно кану
За звездный пояс, в млечный дым?
– Я за тебя молиться стану..."
У этой баллады – пробирающая до мурашек история. Ее рассказала жена поэта Инна Григорьевна Прозрителева. Лето 1932 года она с мужем проводила у родственников в Ставрополе, и Александр Кочетков должен был уехать раньше. Ему купили билет до станции Кавказской, где он собирался пересесть на поезд Сочи–Москва. По воспоминаниям Инны Григорьевны, они никак не могли расстаться и, буквально в последние минуты, Инна Григорьевна уговорила мужа не ехать. Было решено сдать билет и отложить отъезд на три дня. Когда Александр Сергеевич прибыл в Москву с трехдневным опозданием, он обнаружил, что друзья считают его погибшим во время крушения поезда Сочи–Москва. Получилось, что те три дня отсрочки спасли его от гибели. В первом же письме он отправил Инне Григорьевне стихотворение, где была эта пронзительная строчка "С любимыми не расставайтесь...", которую теперь знают по всему миру.
В нашем общежитии "Иронию судьбы" время от времени показывали в кинозале на первом этаже. Собирался полный зал студентов. И мне кажется, они приходили по десятому разу смотреть это кино именно ради момента с общежитием, потому что, когда Андрей Мягков выходил на финишную прямую и в кадре появлялось здание ДАСа (Дом Аспиранта и Стажера), в зале всегда раздавались бурные аплодисменты, свист, топот и радостное улюлюканье. После чего некоторые зрители удовлетворенно вставали и уходили, не досмотрев финал.
Я сидела до конца, хотя тоже уже знала наизусть все лучшие моменты и крылатые фразы. После этого фильма ДАС для меня на некоторое время окутывался таким особым флером поэзии, таким немножко печальным настроением, которое создает "Баллада о прокуренном вагоне". Оглядываясь назад, я понимаю, что только Эльдар Александрович Рязанов – единственный в нашем отечественном кино – умел так тонко чувствовать поэзию и не боялся украшать ею свои картины. Причем, делал это так филигранно, что высокая поэзия совершенно не противоречила жанру комедии, а казалась естественным дополнением.
Сегодня Эльдару Александровичу исполнилось бы 90 лет. Светлая память.
Однажды, пребывая в поэтическом настроении, я поднялась на крышу ДАСа и увидела над головой звезды так близко, как еще никогда до этого не видела. Рядом со мной находился человек – очень хороший, внимательный, добрый, который и привел меня на эту крышу, чтобы подарить эти звезды. И вдруг мне стало так горько оттого, что я отношусь к нему совершенно иначе... И ведь сердцу не прикажешь. И звездное небо разлилось между нами непреодолимой рекой, которую не перейти.
Вот так появилась песня "С крыши город..."
< слушать песню "С крыши город" >
Потом была крыша в Берлине. Я жила в доме у панков. Панки по утрам на этой крыше пили кофе с булочками. Тоже насмотрелись Карлсона. Крыша была уставлена цветочными горшками, в середине стояли столики и плетеные кресла, в креслах лежали пледы. Кофейники с горячим кофе выносились прямо через большое окно кухни. То есть, надо было перешагнуть подоконник, чтобы оказаться с кофейником на крыше. Но это никого не смущало, все были длинноногими и легко преодолевали барьер. Эта крыша была окутана флером свободы!
Только что разрушили Берлинскую стену, на ее месте даже битый кирпич еще не убрали. Люди, разделенные стеной в течение 28 лет, братались, радовались, бросали свои дома, уезжали на запад, другие самовольно заселялись на их место, в Берлине царила неразбериха, муниципальные власти пыталась навести порядок, но настроение у всех было приподнятое. Оно же передалось и мне. Здесь, на этой крыше, зарождалась песня "Германия".
В Питере я посетила несколько крыш. Все они заслуживают отдельного рассказа, но здесь я хочу описать только одну крышу – на Петроградской. Мой друг Рома, родившийся в Питере и знающий все самые лучшие крыши города, решил показать мне самую лучшую! Сначала мы тихо-тихо поднимались по ступенькам обшарпанного подъезда, стены которого были исписаны цитатами из "Мастера и Маргариты". Шли на цыпочках, чтобы не "будить дракона" у жильцов подъезда, порядком уставших от бесконечных экскурсий. Дверца на саму крышу открывалась почти бесшумно, но сразу за ней начинались сюрпризы. Сначала нужно было перешагнуть (в полусогнутом положении тела) дыру, образовавшуюся на самой лестнице – отвалилась ступенька. Дальше нужно было перенести тело над оголенным проводом, про который все знают, что он там есть, но не всем его видно, потому что на чердаке темно. После чего буквально на четвереньках нужно передвигаться в сторону неба, которое уже проглядывало в просвет чердака, но пока еще казалось недосягаемым из-за массы препятствий, вроде одиноких кирпичей, торчащих труб, битого стекла и деревянных ящиков, возникающих в самых неожиданных местах. Когда ты, наконец, добрался до проема двери, ведущего непосредственно на крышу и облегченно вздохнул, тебя предупреждают идущие впереди скауты, что дальше начинается самое сложное. Мы же не собираемся останавливаться на достигнутом и довольствоваться нижней площадкой обзора. А если так, то впереди у нас восхождение сначала на вторую, а потом еще и на третью ступень. То есть, все по-взрослому, как на Эйфелевой башне – три смотровые площадки.
Конечно, я хочу на самый верх! И я никому не скажу, что ужасно боюсь высоты. Особенно если нужно подниматься по ржавой гнилой арматуре (оказывается, даже железо долго не живет в таком климате), особенно если оторваны поручни, за которые хорошо бы держаться руками, чтобы перешагивать полуметровые провалы... А еще чем выше ты поднимаешься, тем громче орут кошки со всех окрестных крыш, оставшихся глубоко внизу. Даже кошки понимают, что твое восхождение, конечно, выглядит героически, но может закончиться плохо, стоит тебе оступиться или потерять равновесие, и "включают" свою "сирену", призывая тебя одуматься и остановиться, пока еще не поздно. И в эту минуту лучше совсем не думать о том, как ты будешь спускаться. И лучше не считать в уме, сколько секунд летит вниз шапка, сорванная ветром у того, кто уже на самом верху.
Но поскольку я пишу эти строки, то можно за меня больше не волноваться, все закончилось хорошо.
После Питерской крыши были еще восхождения на крыши Рязани, Дели, Варанаси, Пури, Катманду и... снова Москвы. На этот раз я с друзьями поднялась на крышу высотного здания МГУ на Воробьевых горах, откуда вообще видно полгорода! Чтобы туда пробраться, нам потребовалось принести жертвоприношение в виде двух бутылок пива. Пиво мы вручили студентам-третьекурсникам, живущим в "той самой" комнате на самом верхнем этаже. За окном этой комнаты начинался крутой "небесный маршрут". И судя по количеству пустых пивных бутылок у гостеприимных студентов, поток паломников на крышу МГУ рос пропорционально слухам об их гостеприимстве.
На следующей питерской крыше в моей голове стала прорастать песня "Фотография", потому что в тот день мы еще и фотографировались.
Есть еще песня "Память о небе", но о ней в другой раз.
В свое оправдание могу сказать только, что моя любовь к крышам – это не безумие и не безрассудство, а вечное стремление к мечте... научиться летать. Это непреодолимый зов неба, который периодически слышит каждый, кому хочется хоть ненадолго подняться над "невыносимой легкостью бытия" и почувствовать себя свободной птицей. Или хотя бы взбалмошным Карлсоном, нарушающим все законы приличия.
Какая жизнь без неба?
---------------------------------------