Мы продолжаем совместный проект с РБК. В новой публикации авторская колонка Кирилла Титаева, ведущего научного сотрудника Института проблем правоприменения – об избыточной криминализации экономической деятельности в России.
Примерно четверть всех приговоров по экономическим статьям УК выносится за действия, которые с точки зрения здравого смысла невозможно назвать преступлениями. Российская уголовная политика делается с опорой на абсолютно иллюзорную реальность. Подавляющее большинство экспертов, смотря на названия статей Уголовного кодекса, представляют себе нечто как типовое преступление и начинают с этим преступлением бороться. Если по Козьме Пруткову, то, увидев надпись «буйвол» на клетке со слоном, они не только не удосуживаются поднять глаза и осмотреть собственно слона, но и буйвола-то себе представляют по фильмам про индейцев, где буйвол атакует группу краснокожих, наверное, чтобы съесть их.
Мнимые преступления
Когда говорят об экономических преступлениях и борьбе с ними, то у нас перед глазами встает хитрая схема, в которой директор банка выводит миллиарды за рубеж или злые мошенники оставляют без квартир сотни пенсионерок. И на борьбу именно с такими преступлениями направлено наше законодательство. А вот работа правоохранительных органов направлена на совершенно иные преступления: это невозвращенные долги в несколько тысяч, не сданные в кассу сотни и тысячи, а не сотни тысяч рублей, покупка на средства материнского капитала непригодного дома с идеей его перестроить, потому что на покупку пригодного этих денег не хватает. Но все эти мелочи ускользают от внимания законодателей и экспертов. Вместо того чтобы ориентироваться на 99% дел, они ориентируются на 1%, потому, наверное, что так романтичнее и увлекательнее.
Чтобы как-то изменить эту ситуацию, мы с моей коллегой Ириной Четвериковой в рамках проектаЦентра стратегических разработок сделали то, что вообще-то должен делать каждый, перед тем как что-то сказать о преступлениях в сфере экономики. Мы стали читать приговоры, то есть простую случайную выборку из дел по самым массовым экономическим статьям — «Мошенничество» и «Растрата». Мы уже писали о том, что главная отечественная проблема — опора на иллюзии, а не на данные.
По итогам исследования, о котором уже рассказывал РБК, оказалось, что от 7 тыс. до 11 тыс. приговоров (а это до четверти всех осужденных за экономические преступления в широком смысле) в России выносится в ситуациях, когда с точки зрения здравого смысла назвать происходящее преступлением невозможно. Бухгалтерским нарушением — да, может быть; нарушением правил учета материальных ценностей — нередко; служебным нарушением — не исключено; но никак не преступлением. Механик из средств предприятия оплатил госпошлину за автомобиль, который это же предприятие продало. У «кассира» шиномонтажа нашли недостачу в несколько сотен рублей (деньги хранились в коробочке, учет средств не велся). Директор архива не пользовался служебной машиной, а водитель в это время работал в другом месте (растрата в пользу третьего лица — водителя). Это не единичные дела, это десятки дел в каждом субъекте Федерации. В среднем регионе каждую неделю два человека получают судимость по таким делам. За то время, пока вы читаете эту статью, в России будет вынесен один такой приговор. За то время, пока прочитаете следующую, — еще один. Правда, суды очень редко осуждают таких людей к реальному лишению свободы. Но проблема в том, что они вообще не должны привлекаться к уголовной ответственности.
Слово против слова
Здесь отражается одна из важнейших проблем российской судебной системы как таковой. Это проблема доказывания умысла, ведь нельзя по неосторожности что-то растратить или совершить мошенничество. Значит, должен быть умысел. Но ни в одном приговоре нам не удалось обнаружить доказательств этого умысла. Следователь, а за ним и судья просто пишут: «Продолжая реализовывать преступный умысел…» Суд игнорирует слова подсудимого о том, что он понятия не имел, что, оказывается, был материально ответственным лицом и должен был знать: когда ему из кассы выдали деньги для оплаты госпошлины, это растрата, а он должен был ознакомиться с законом и узнать, что совершается преступление.
Известный юрист и бывший федеральный судья Сергей Пашин говорит: что же проще, чем доказать умысел? Если потратил на себя, значит растратил. Но проблема в том, что у нас нет специальных купюр, на которых написано «подотчетные средства предприятия». Поэтому, если человек взял аванс на покупку, скажем, гвоздей для строительной фирмы, но не потратил его и забыл вернуть (нередкий состав), доказать, что он потратил его на себя, невозможно: эти деньги лежали на его карточке, а тратил он свои личные. Получается, имея на карточке или в кошельке средства предприятия, мы вообще не можем ничего покупать? Однако следователи не пытаются даже идти по этому пути. Они просто пишут: «Обратив в свой доход неустановленным способом…» Забыл, не знал, перепутал, говорит человек. Слово следователя против слова подсудимого. Судьи верят следователю: «Показания подсудимого объясняются желанием избежать ответственности».
На юридическом языке это называется объективное вменение, когда умысел логически выводится из действий. И если, например, в делах о насильственных преступлениях это часто нормально (бил ножом в область сердца, значит хотел убить), то в делах имущественной направленности все сложнее. Разница между «украл бензопилу» и «взял попользоваться, потому что жена потерпевшего разрешила», огромна. И здесь необходима работа по доказыванию умысла — переписка, показания свидетелей и т.д. В остальных случаях эти дела даже не должны возбуждаться. Эти конфликты должны разрешаться в порядке гражданского судопроизводства или вовсе в досудебном порядке (уже упомянутый механик немедленно вернул в кассу сумму, когда ему сказали, что он поступил противоправно).
Исправление ошибок
Что будет, если мы оставим все как есть? К сожалению, таких дел будет становиться только больше. Гораздо проще для полиции преследовать тех, кто открыто сдает в собственную бухгалтерию квитанции, которые уличают его в «преступлении», чем искать тех, кто звонит бабушкам со словами, что для спасения внука требуется немедленно 100 тыс. руб. Борьба с реальными преступлениями будет вытесняться на обочину, а нормально работающих людей с судимостью будет все больше. И предприниматели будут понимать, что их самих и их работника можно в любой момент наградить судимостью, и во все проекты закладывать риски уголовного преследования.
Чтобы изменить ситуацию, можно идти двумя путями. Первый — это точечные корректировки, например профильный пленум Верховного суда, который разъясняет, как работать в таких случаях. А сам Верховный суд может для профилактики отменить решения по десятку или сотне подобных дел. Судьи очень внимательны к таким вещам. Кстати, нужно заметить, что уже сейчас находятся мужественные судьи, которые не только выносят оправдательные приговоры, но и обращают внимание следователей на недопустимость такой практики.
Второй путь значительно сложнее, но зато решит гораздо больше проблем. Специфика доказывания в России такова, что огромное количество фактов принимается просто на веру со слов следствия. И вот реализация подлинной презумпции невиновности, когда ни одно объяснение подсудимого не может быть отвергнуто бездоказательно, — это гораздо более важная вещь. Однако это задача на много лет и для судов, и для следственных органов.
Ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения. Кандидат социологических наук.
Закончил Институт социальных наук Иркутского государственного Университета, по специальности «Социология» (специализация – социология коммуникаций), 2005 г. (диплом с отличием); трехлетнюю академическую программу факультета политических наук и социологии. Получил степень магистра социологии (диплом валидируется Университетом Хельсинки, Финляндия) (2006).
В 2002 – 2009 гг. трудился в АНО «Центр независимых социальных исследований и
образования». С сентября 2005 по июль 2008 года аспирант Европейского Университета в Санкт-Петербурге. В 2007 – 2009 гг. младший научный сотрудник Лаборатории социологии образования Санкт-Петербургского филиала ГУ ВШЭ. С 2007 года по настоящее время – старший преподаватель кафедры Методики и техники социологического исследования Санкт-Петербургского филиала ГУ ВШЭ. С июня 2009 научный сотрудник, а с ноября 2010 года по настоящее время – ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге.