Сегодня, 14 ноября у моего папы день рождения. Если бы он не ушел в лучший мир десять лет назад, то сегодня мы бы праздновали его восемьдесят семь лет.
Кем был мой папа? Очень скромным человеком. Работал всю жизнь методистом по лечебной физкультуре в одной из московских поликлиник.
Друзей не имел. Любил только узкий круг, свою семью – меня и маму.
К родственникам относился настороженно: сначала тянулся, общался, но если возникали какие-то претензии, конфликты, мгновенно закрывался, уединялся, как улитка в дом-ракушку, и больше не делал попыток завоевать расположение родни.
Может быть, я сейчас думаю, неприятие близких отношений у папы появилось в детские годы? Он жил, как я уже писала, в доме кремлевских работников на улице Качалова, куда почти каждую ночь во внутренний двор проскальзывали на тугих, хорошо накачанных шинах черные «воронки». И каждую ночь из этого помпезного по тем временам дома забирали людей. Забирали навсегда... Те, кто оставался, ждали беду изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту. Такое ожидание корежит человека, учит намертво молчать и смертельно бояться.
Моя бабушка Анастасия Афанасьевна сначала работала на кондитерской фабрике "Красный Октябрь" - варила конфеты, а потом попала на службу в московский Кремль, делопроизводителем, в секретариат Михаила Ивановича Калинина. Когда папа подрос и хоть что-то начал соображать об окружающем мире, она все чаще говорила ему с горечью одну и ту же фразу:
-Толя, если бы ты знал, что ТАМ творится.
ТАМ – это в Кремле.
Папа принимался расспрашивать мать, про что она? Хотел понять, пожалеть. Но она молчала, лежа ни диване, и курила одну папиросу за другой…
До войны у моего папы было два домашних друга – рыжая немецкая овчарка Альма и молодая слоновая черепаха размером с блюдо для плова. Черепаху подарили знакомые, считая ее оригинальной живой игрушкой для московского мальчика.
С Альмой папа каждый день гулял по улице Качалова, давал команду: «Беги до Никитских ворот!». Она срывалась, неслась, папа долго следил за огненной точкой, затем точка увеличивалась, возвращалась, появлялась энергичная Альма – язык набекрень, преданность в глазах – и жаждала поощрения.
Молодую слоновую черепаху папа просто самозабвенно разглядывал. Это занятие напоминало медитацию: вот черепаха открыла черные бусинки-глазки, встала на короткие в кожаных складках ножки, вот почапала в сторону миски, чап-чап-чап несколько минут, затем приземлилась у миски, подышала на молоко, подумала, начала молоко лакать.
Когда началась война, папу, как и других кремлевских детей, эвакуировали в детский лагерь на Урал. Альма голодала. Однажды она подстерегла, когда черепаха высунула голову в солнечный луч, чтобы погреться. Альма снайперски откусила черепашью голову. Финал был таков: немецкую овчарку моя бабушка отдала на дачу Калинина – сторожить усадьбу, а из черепахи сварила суп и съела его с родственниками.
На Урале папа провел почти три года. Он очень тосковал по матери, по Москве. Жить в общежитии, на виду у всех было непросто. Однажды летом врачи детского лагеря явились на завтрак воспитанников и объявили, что сегодня все будут собирать в лесу лекарственные растения для раненых, сбор в 11.00 у медпункта… Из ста ребят к медпункту пришел один мой сердобольный папа, медики расстроились, хотели отправить его в корпус, но он попросил объяснить ему, как выглядит мать-и-мачеха, и три часа рвал лекарственное сырье один…
Мой папа был необыкновенным красавцем. Мама не прогадала, когда встретила его и дала согласие на брак. Когда они шли по улице, их провожали восхищенные взоры. Мама иногда говорит, что в молодости она была «ничего себе», я верю, да, конечно, но твердо знаю: большинство взоров были обращены на моего обалденного папу.
В 1947 году режиссер Герасимов и его помощники начали готовиться к съемкам культового фильма «Молодая гвардия». Папу остановила на улице ассистент режиссера и пригласила на студию, на пробы… Спустя много лет папа шутил, что он мог бы сыграть Олега Кошевого, но строгая мать Анастасия Афанасьевна не пустила его в Краснодон на съемки фильма… А что? Я верю, из папы получился бы отличный Кошевой!
…Когда я появилась на свет, папа обрел смысл жизни: он стал верой, любовью и правдой служить мне.
С моих пяти лет мы начали обходить Москву. И не просто обходить, а с познавательными разговорами. Папа отлично знал город, обожал его и показывал разные московские тайны.
Папа водил меня по всем музеям Москвы.
Таскал в театры.
Нашим любимым местом был сад имени Мандельштама (бывшая усадьба Трубецких в Хамовниках). Там было много мостиков, воды, старых деревьев, немосковская тишина, там жили кролики и ежи в «живом уголке». Именно они меня манили как магнитом!
Папа хотел, чтобы я стала особенной. Однажды привел в хореографическое училище, тайно надеясь, что во мне разглядят балерину. Но нас отправили восвояси. Кто из читателей знает меня лично, тот согласится с педагогами-хореографами: мне лучше сидеть в зале, а не махать ножкой в кордебалете!
Папа так надеялся, что я – звезда, лучшая из лучших, самая прекрасная на свете девочка, что его мечта материализовалась и по сути дела сбылась. С семи лет я начала сочинять – стихи, сказки.
Моя первая учительница Нина Петровна, прочитав сочинение «Муха», написанное мною в первом классе, вызвала родителей и сообщила: «У Иры – литературный дар. Его надо развивать».
Что мог сделать в этом направлении папа? Он начал собирать библиотеку. В нашем доме всегда считалось, что книга – лучший подарок… Сейчас папина библиотека насчитывает более восьми тысяч томов, потому что вслед за папой в собирание книг втянулась я.
Когда я стала писателем, папа был бесконечно счастлив. Он освободил в книжном шкафу полку, куда ставил мои новые книги. Часто вечерами он осторожно, как драгоценную вазу, брал ту или иную книгу, рассматривал ее и потом просил маму «почитать вслух хотя бы одну страницу». Почему вслух почитать? Потому что папа был инвалидом второй группы по зрению.
Очень давно я написала повесть «Мой сумасшедший папа». Это произведение надело шуму и до сих пор подкупает читателей своей искренностью. Меня часто спрашивают: «Это ты о своем отце рассказала? Он сумасшедший?».
Да, в папе из той повести есть черты моего отца. Но ни тот, ни другой не сумасшедшие. Оба трепетные, очень одинокие, трогательные. Мне удалось создать образ второго Акакия Акакиевича (Прим. автора - Читайте повесть Н.В. Гоголя «Шинель». Когда в отрочестве я читала эту историю, то буквально заливалась слезами), чем я бесконечно довольна.
Кто такой ангел? Это тот, кто всегда рядом, всегда за плечом. И это мой папа. Его восхищение, любовь, надежда и вера в мою исключительность укрывали меня, будто невидимыми волшебными крыльями от всего зла мира.
…Папа долго болел перед уходом. Мама все время была с ним. Я приезжала, навещала. Мы с папой говорили обо всем, такая степень доверия существовала между нами.
Я знала, он боится смерти. Никакой папа ни был сильный человек, мог заплакать по любому горькому поводу. Я придумала, КАК говорить с папой об уходе. Говорила ему правду, что когда нас не станет, мы больше НИЧЕГО не почувствуем и не узнаем, и опасаться нечего. Может быть, мои мысли неправильные, кому-то покажутся кощунственными, но папе они помогали. Я брала его за руку, сдерживала слезы и говорила успокоительно:
- Папа, ты ничего бойся.
Он чувствовал, что я вот-вот могу заплакать и отвечал:
-Дочка, я не боюсь.
-Я люблю тебя, - говорила я.
-И я тебя, моя дорогая, - отвечал он.
За день перед уходом папа впал в кому. Он ничего не чувствовал, не слышал и не знал. Как я говорила ему совсем недавно…
Знаете что? Прошло уже десять лет с того дня, как папы не стало. Но я знаю – он никуда не исчез, он всегда рядом, за моим плечом. Иногда я ощущаю его невидимые огромные крылья, они очень надежные и необыкновенной красоты.
Папа, я ни разу за эти десять лет не заплакала по тебе!
И сразу неосязаемое объятье невидимых крыльев.
Он здесь. Мой ангел папа.