С тех пор, как свадебный кортеж увез меня из родительского дома, мама уверена: я — взрослая женщина и должна выполнять свой долг.
Который, в частности, заключается в том, что когда в селе умирает человек (село у нас, кстати, не маленькое, в нем живет несколько тысяч человек), я немедленно должна бросить все свои дела вместе с работой, акциями газпрома #помечтатьнельзяштоле и Интернетом, в котором кто-то не прав.
Я так, конечно, не делаю. Я переживаю на расстоянии.
Но это, когда не знаю умершего. Его детей, в какую сторону смотрят окна его дома и есть ли у него дом вообще.
— Как это ты не знаешь его? — возмущается мама. — Он же мой родственник.
— Ой, я же…
— Ну да, он двоюродный брат снохи тети Кистаман.
И тогда я, конечно, бросаю всё. И еду в село.
Но мама опять недовольна. Я снова приехала с маникюром и педикюром.
— Нет, — говорю я маме. — Я за них на днях отвалила 2 штуки. Я уважаю твою утрату, но извини.
Мама прощает мне ногти. Но платок не может. Нет, я не отказываюсь его надеть. Просто он — «такой простой». Без камушков, кружев и цепочек.
— …Цепочек?
— Да. Сейчас девочки такие носят. В углах цепочки, внутри бахрома…
И мама открывает сундук и говорит: «Выбирай». Я начинаю себя чувствовать новой любимой наложницей султана и с удовольствием рыться, облачаться в ткани, мерить. В общем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело.
А когда устаю, говорю маме: давай сама. И, напялив то, что она выберет, отправляюсь на соболезнования.
— Заплачь, как зайдешь, — говорит мама.
— Не буду, ты знаешь, что я не буду. Оставь меня, пожалуйста. Умоляю, не надо меня таскать там и учить, как страдать.
— Заплачь, так принято! Это проявление уважения! И скажи обязательно самым близким: «Не выздоровел?» А потом спроси, не видели ли они его во сне.
9 лет. Каждый раз. Слово в слово. С моими мольбами и ее глухотой к этим мольбам. Мы заходим. Я подсаживаюсь к ближайшим от входа женщинам и просто смотрю в пол. Пока не доносится громко через пол зала/двора мое имя. Вздрагиваю, пытаюсь силой мысли просверлить яму на полу, чтобы укрыться в ней от неловкости. Но тут мягко толкают в плечо: это не тебя там зовут?
Встаю, робко, нерешительно перешагивая через конечности сидящих, дохожу до центра, где сидят хозяева и ближайшая родня.
— Руки, — приказывает невозмутимая женщина, приведшая меня из дома.
Я пожимаю им всем руки, опустив глаза, голову и издавая нечленораздельные звуки, из которых они должны понять, что мне очень жаль. Потому что мне действительно жаль. И всегда очень тревожно и грустно, когда рядом — вот оно — горе.
Затем я начинаю так же нерешительно опускаться на пол, но крепкая рука выталкивает наверх: руки пожаты не всем родным.
— А тетя Сабият? – шепчет мама.
— А Нурият…
— Вон там Мариям. Это тоже его сестра, троюродная.
Но вот мама удовлетворена, гул вопрошающих, кто это, и сообщающих, кто это, стих – я свободна. Можно присесть и пообщаться с «соседями». Отвлекаясь только на вновь прибывающих. А прибывать они будут всё время. Кто-то с громким визгом, кто-то с протяжным стоном, кто-то содрогаясь в легких конвульсиях и пряча руками лицо, кто-то спокойно и тихо.
Каждый вслух пожалеет о случившемся и спросит, не видел ли кто умершего во сне.
А потом, скорее всего, сядет обсуждать с соседом своих детей или ремонт. И спрашивать, кто это про «новеньких». Или отвечать. В зависимости от осведомленности.
Некоторые близкие время от времени будут переходить от тихих слез к рыданиям и к крику отчаяния. И тогда внутри защемит у большинства присутствующих. Из глаз потекут настоящие слезы, на лицах появится искреннее сопереживание. Кто-нибудь начнет обнимать, держать за руку и просить держаться.
Многие дагестанские села – это некий коктейль религиозного мировоззрения и страхов суеверия, и заметить это просто на тех же соболезнованиях. Когда к плачущим обращаются с «Перестань, подумай о детях (о ком-нибудь еще), накликаешь новую беду». И с «Тебе грех будет, прими Божью волю». Но если ни то, ни другое не действует и взять себя в руки не получается, самые старшие женщины громко произносят: «Фатиха!» (название первой суры Корана. После того, как кто-нибудь громко произносит его, все присутствующие немного приподнимают руки, держа их вместе и ладонями кверху, и про себя читают суру. Ее, как правило, знают практически все, даже далекие от религиозного образа жизни). Иногда произносить название могут раз за разом, чтобы люди молились дольше и отвлеклись от грустных мыслей.
Бывает, что и это не действует. И тогда голос бабушек бронзовеет:
— Патимат! Кому «Фатиха» сказала?!
А потом ты идешь домой и думаешь, что, по сути, ни платки с бахромой, ни необходимость произносить стандартные фразы, ни отложенные где-то там личные дела не имеют значения. А имеет лишь то, что если вдруг вот прямо сейчас или завтра не станет тебя, твою временами такую бескомпромиссную маму окружат сотни женщин и будут всеми способами и методами стараться не дать ей сойти с ума от боли.
