Впервые за долгое время Финляндия выдвинула на «Оскар» фильм, у которого есть все шансы победить. Ленту Доме Карукоски Tom of Finland. Переводить название не стоит — это творческий псевдоним самого известного финского художника, даже больше: национального героя, фигуры, которой финны не без основания гордятся. Фильм снимали пять лет, и он стал одним из самых дорогих в истории финского кино. Оно того стоило вне зависимости от результата.
Тоуко Лааксонен родился в пригороде Турку, местечке Каарина. Это и сейчас тихая деревушка, а уж в тридцатые, когда Лааксонен здесь рос, тем более. Родители — учителя, главные увлечения — комиксы и музыка. После школы Тоуко уехал в Хельсинки и поступил в художественное училище. Но тут грянула война. Советы решили присоединить к себе Финляндию, горячие северные парни дали отпор. Потом дошли до реки Сестры, держали с севера блокаду Ленинграда. Вернувшись с фронта, Тоуко занялся рекламой и оформительством.
Но была и параллельная биография. Стеснительный Лааксонен с подросткового возраста рисовал мускулистых мужиков в кожаных трусах и цепях. В армии он сильно переживал из-за своей чувствительности и увлечений другими офицерами. Свои рисунки никому не показывал и старался жить не слишком выделяясь из толпы.
Проявить себя помогла партизанская революция в издательском бизнесе. Пионер гей-порно Боб Майзер придумал способ издать первый в истории гей-порножурнал Physique Pictorial — и это в начале 1950-х, когда подобное казалось невозможным с юридической точки зрения. Формально журнал издавала гильдия мужчин-атлетов в качестве этакого буклета ЗОЖ. По факту весь он состоял только из рисунков (но не фотографий, ни-ни!), на которых были изображены мускулистые мужики. Попробуй придерись — правда же, популяризация бодибилдинга. Лааксонен узнал про Physique Pictorial и, по совету друга, решился отправить туда свои картинки. Редакция пришла в восторг, и финн стал постоянным автором.
В последующие годы он жил двойной жизнью. Для окружающих оставался Тоуко Лааксоненом, тихим дизайнером. Дома же рисовал фактурных бодибилдеров — и превращался в бесстыдника Тома из Финляндии. Его рисунки, даже по меркам журнальной порнухи, образцовый bad taste, материализованный дурной вкус. Усатые морды, как у полицейских из плохого кино, бликующая чёрная кожа косух и трусов, литые мускулы, как в анатомичке Академии Художеств. Этот стиль он год за годом совершенствовал. В рисунках появились ирония, гротеск. К семидесятым Том оформился окончательно: пришёл к доморощенному фотореализму, комиксам про волшебных пупсов с вечной эрекцией.
Настоящий же звёздный час настал для Тома-Лааксонена в конце семидесятых, когда ему организовали первую выставку в Лос-Анджелесе. Приехав в Штаты, он обнаружил, что с Tom of Finland все хотят общаться. Его близким другом и промоутером стал Роберт Мэпплторп, нью-йоркские тусовщики скупали пачками его картинки и признавались, что прежде вырезали их из журналов и вешали на стенку.
Но слава заставила художника почувствовать не собственную значимость, а меру ответственности. Он учредил фонд имени себя и посвящал большую часть времени благородному делу декриминализации эротики. Буквально — сохранению, реставрации и популяризации эротического искусства. Фонд он и считал главным делом своей жизни.
При этом Лааксонен — не герой и не борец за права. Он жил в патриархальной и сплошь деревенской Финляндии, где слишком холодно, чтобы интересоваться, кто с кем спит. Он не афишировал свои отношения. Но его картинки жили своей жизнью. Они размывали границы. Они заставляли музейных кураторов обращать внимание на иллюстраторов, а сноба Бенедикта Ташена — печатать альбомы томовских рисунков. Эти рисунки вывели трэш на уровень высокого искусства, легализовали эротику и сформировали новый стиль. Всё то, что теперь определяют как свэг, — оттуда же.
Том оказался вписан в художественную историю где-то рядом с куртуазной «Книгой маркизы» Сомова, лучшими вещами Бердслея (вроде иллюстраций к «Лисистрате») и сокровенной графикой Эйзенштейна. Финнам есть чем гордиться, правда. Один из них совершил самую незаметную и значительную революцию в искусстве последних десятилетий.
Иллюстрация: Tom of Finland / PHYSIQUE PICTORIAL, 1961
В этом году Андрею Тарковскому исполнилось бы 85 лет. Дата не круглая, но покойникам всё равно — и режиссёра вспоминают все. Кто как умеет. Русский музей устроил выставку архивных документов и работ, так или иначе связанных с его творчеством. Едва ли не впервые художественная институция такого уровня делает выставочный проект, связанный с кино (хотя для всего мира практика вполне обычная). Но даже в случае с Тарковским поступили робко. Экспозицию разместили в Строгановском дворце, где разве что выставка «Мир камня» не гостила. Назвать экспозицию исчерпывающей язык не повернётся — скорее, это такие дополнительные материалы к полной фильмографии. Вроде тех, что прилагаются к коллекционным изданиям фильмов. Выставка, в общем, только лишний раз напомнила, что с наследием Тарковского дела обстоят паршиво.
Он попал в ту же ловушку, что и многие другие культурные фигуры позднесоветской истории. Высоцкий, например. Или недавно ушедший в мир иной Евтушенко. Слишком многие его знали. Слишком многие сочли необходимым о нём написать и рассказать. В итоге ничего толком не сказано и не написано, сплошной белый шум. Сложно, непонятно, много символов, очень духовно — больше и сказать-написать об этих фильмах как будто нечего. Видимо, такой участи боялся другой человек-фетиш того же времени, Иосиф Бродский. И поступил мудро, засекретив архив и строго регламентировав публикацию любых материалов о себе.
Белый шум заслонил даже вполне очевидные свидетельства и документы. Во всех киношколах мира настольная книжка каждого студента — «Запечатлённое время» Тарковского. В России она даже и не издана. Была мысль напечатать тираж, но наследник, распоряжающийся архивом, Андрей Тарковский-младший, отчаялся и просто выложил текст «Времени» в сеть. Учись, студент. На кой тебе сдалась фундаментальная теория кино от режиссёра, когда есть трогательные воспоминания о пьянках и прекрасный памятник у ВГИКа, который цыгане, небось, отливали.
Единственная монография о Тарковском — работа Майи Туровской «7½ или Фильмы Андрея Тарковского» — как была издана в 1991 году, так ни разу не допечатывалась. Остальной массив — в духе газеты «Культура» («духовное пространство русской Евразии»). ЖЗЛ, похожая на роман Коэльо. Изданные за счёт авторов книжки священников, философов, учителей, сварщиков.
Можно было бы всё спихнуть на банальное «лицом к лицу лица не увидать». Слишком незначительна дистанция, вот пройдёт …дцать лет, вырастет новое поколение исследователей и тогда… Ну что тогда? Каким научным аппаратом они будут пользоваться? Мемуарами актёров? Трактовками милых старушек? Россказнями про символику и метафоры? Бреднями про духовность? «Мартиролог» — единственный текст режиссёра, изданный в России — будут цитировать? Даже и не смешно.
Беда, скорее, в жутком провинциализме русской гуманитарной науки в целом и киноведения в частности. Представители этой печальной профессии на полном серьёзе обсуждают концепцию кино Делёза — хотя без приступа хохота эту фамилию ни один аспирант не произнесёт. Понятие киноязыка считается чем-то само собой разумеющимся — хотя сам Андре Базен, только введя его, тут же строчкой ниже отменяет. Всех эта ситуация, в общем, устраивает. Когда рухнул железный занавес, вопреки логике далеко не все учёные ломанулись в зарубежные библиотеки читать недоступную прежде литературу или на конференции — знакомиться с коллегами. Не только обыватели, но и вполне университетские люди на полном серьёзе считают, что гранты — подачки от мировой закулисы, а не естественный механизм профессиональной коммуникации. Кто ещё оплатит поездку в библиотеку Конгресса? Партия «Пенсионеры России»? Зато можно с чистой совестью проводить исследования, которыми во всех университетах мира занимались лет пятьдесят назад.
Выставочный проект — хоть в Эрмитаже — к этой ситуации ничего не прибавит. Как и свеженький перевод Бордуэлла (сколько лет уже ходят слухи, что то его «Введение в историю кино», то «Введение в искусство кино» купило и переводит то одно, то другое издательство). Единственная надежда — на пресловутых «новых визуалов». Поколение 20+, которому в голову никто и никогда слова не вбивал. Которое этим словам особо не верит и пропускает их мимо ушей. Они смогут наконец посмотреть фильмы Тарковского и увидеть их толком, без всякой ерунды, шелухи, лишних толкований. Им будет достаточно впечатлиться тем, как космический хаос «Соляриса» Тарковский с Юсовым сделали в чайной чашке. Как движется камера в сцене пожара из «Зеркала». Как выстроена композиция кадра в начальных сценах «Сталкера». Как снят полёт в «Рублёве». Вся надежда — на то, что у старушек и священников Тарковского отберут видеоартисты и дизайнеры. Они его, по логике вещей, должны хотя бы любить.
Фотография: FCAT
Источник: https://storia.me/ru/@ivan.chuvilyaev/vdokhnovlyayushhie-lyudi-2aprap/khizhina-dyadi-toma-3mjitn