Абориген
Если бы я поймала ежа и решила его приручить, то поселила бы его дома и назвала Аборигеном. По-моему это самое ежиное имя, все буквы в разные стороны, как иголки.
Конечно, еж Абориген попортил бы мне кровь, поистрепал нервы. Ночью топал, как бегемот по болоту, вечером на кухне чавкал, пожирая мясца кусок, фыркал бы в молоко (ах, это ежиное блюдечко молока! Все, кто встречает ежа у себя на садовом участке, кричат: «Налейте ему блюдечко молока!»)
Днем бы еж, конечно, спал, но если бы я на него набредала дома, он бы мгновенно надувался, растопыривался и подпрыгивал. Это ежи так пугают врагов. Нестрашно, но берет молниеносная жуть, когда еж без предупреждения прыгает, пытаясь наколоть тебя себе на спину, как свеженькую котлетку.
Нет, я не выдержала бы соседства с ежом! Еще бы все время думала, что он – санитар леса, жрет всякую падаль, и теперь вот принес мне вирусы и микробы…
Я не ловлю ежей, хотя часто встречаю их около своих домов в деревне. Они всегда очень деловые, бегут танкообразно, тупо вперед, лавировать не умеют. Вместо лавирования – остановка, скатывание в ком, и вот это, из кома, угрожающее – уф! Уф! Уф!
Ежи обожают нашу деревенскую помойку. Надо сказать, наша семья - очень щедрые, помоечные люди: много вкусняшек выбрасываем под кусты малины и в заросли крапивы.
…Однажды дочка Василиса и ее подруга Катя загорелись желанием – сфотографироваться с ежом. Наверное, девчонки увидели в этом акте какую-то специальную романтику или захотели поднять адреналин. Чтобы еж правильно позировал на камеру, девчонки его завернули в одеяло.
Но самое главное ежиное событие у нас состоялось тогда, когда Василиса нарисовала портрет ежа Аборигена. Сначала мы его заметили на полутемной помойке, потом поймали в ведро (это был единственный раз, когда я отступила от своего правила - не ловить ежей... Но ради искусства, ради портрета...!), затем перевернули ведро и начали подталкивать ежа палкой в иглы. Он перевернулся на спину, застыл. Колючий шар был неприступен довольно долгое время. Но все же, ежу надоело строить из себя «буку», он взял и приоткрылся.
По-моему Василиса очень верно поймала ежиное состояние: настороженность, подслеповатость, насупленность.
От себя добавлю – сопливость. Все ежи бегают с сильно влажными носами. Если встретите когда ежа, проверьте, я не вру!
Адольф
У нас в селе Любец у молочницы Нади Стрюковой жил громадный пес. Звали его Адольф.
Кому пришло в голову назвать его именем фашистского фюрера, не знаю.
Пес Адольф имел густейшую шерсть рыже-коричневого цвета, пасть, как пещера, янтарные, горящие глаза.
К Наде Стрюковой мы с Василисой одно время ходили за молоком. Придем к забору, кричим: «На-адя! На-адя!». А дальше ступить не можем: около сараюшки, в двух метрах от крыльца, на дыбы вставал Адольф, прикованный к столбу толстой цепью, и лаял, грохал, словно валуны во время землетрясения прыгали с горы…
Надя – полная женщина, с вечно озабоченным лицом выходила из дома, несла трехлитровку, «здрасьте-здрасьте», мы ей - деньги, она нам – теплое молоко, а мы ей еще вдобавок – пустую банку, для следующего раза. Адольф во время короткой, «молочной» аудиенции грохал, не переставая.
… Это он для порядка лаял на посетителей хозяйки. Чтобы она видела: пес службу знает, комара в дом не пропустит, не то, что человека.
А вот выл Адольф тогда, когда чуял Варвару.
Другие собаки воют ночью. Может, в них прапредок просыпается – волк; как завидят луну, давай выть, тех, кто не уснул, пугать.
А Адольф – нет, луна ему нипочем, пустая лирика, шелуха в небесах. Он от любви воем заходился…
Живут у нас в селе до сих пор маламуты: он – Вихрь, она – Варвара. Они вроде как семейная пара, две здоровенные собаки из одного дома.
Когда Вихрь и Варвара были помоложе, они делали вылазки на свободу. Землю под оградой подкапывали, дожидались сумерек, лезли по-пластунки в узкий подкоп, а потом в ногу, не спеша, с достоинством трусили по шоссе, по кустам, по сырой от вечерней росы дороге.
Тут-то и чуял Адольф запах Варвары. Чувство в нем просыпалось. И от любви к Варваре, которую он никогда не видел, лишь ловил носом ее манящий аромат, выл Адольф страшно. Словно архангел трубил на всю округу.
…Нет уже ни Нади Стрюковой, ни Адольфа, время течет, как бесстрастная река. Постарели Вихрь и Варвара, не просятся на волю. Какие уж там подкопы, если кости ноют?
А Василиса вот, еще тогда, взяла и нарисовала пса Адольфа. На память.
А я, глядя на этот живой рисунок, взяла и рассказала вам о рыже-коричневом псе, проведшем свою недолгую жизнь сторожем на цепи.
Безымянный
Вы заметили, у кроликов, которые живут в деревенских хозяйствах, нет имен. Они безымянные. Одного такого безымянного кролика нарисовала Василиса.
…Жил он на подворье Игоря Харченко. Игорь слыл большим любителем животных. Держал собак, кошек, кроликов, кур, гусей и даже большого попугая, серого жако. (Только что вспоминали с дочкой, как попугая звали. По моей версии - Петруха, по версии Василисы – Жора).
Мы пришли к Игорю с просьбой – пофотографировать животных. Он не отказал. Познакомил нас с курами, кошками, с жако Петрухой-Жорой, а потом вынес крошечного кролика, посадил его не серо-голубую фанеру, сказал:
-Во какой!
Безымянный кролик был отрешен от мира. Он все время боялся – и ухом шевельнуть, и глазом моргнуть. Он был очень трогательный.
Я попросила Игоря унести беднягу. Тем более, что Василиса успела его щелкнуть.
Игорь понес Безымянного в сарай, а оттуда радостно сообщил:
-К Новому году откормим, станет, как слон! Съедим!
… Только очень близкие мне люди знают: я никогда не ем кроликов. Пугливых, безымянных и бесконечно трогательных.
Теперь и вы знаете мою тайну.