Последняя, девятая глава повести "Господин Снотворное" (первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая и восьмая главы)
Два года пролетели махом, как пятьдесят грамм небадяженного спирта. Когда он вернулся, стояли декабрьские морозы. В черном берете, с малиновыми от холода ушами, с белоснежными самодельными аксельбантами на дутом сером камуфляже, подтянутый, туго обнятый армейским ремнем со звездой, он позвонил в дверь квартиры.
— Сынок!.. — мать прижалась к нему, не в силах держать слезы.
— Привет, мама.
Он вошел, разделся, стал отогреваться после декабрьского мороза. Отец сурово протянул руку, обнял. Брат тер глаза, стараясь победить беспробудный школярский сон.
— Наконец-то дома! Ну как ты?
— Нормально, мама. Поставь чайку.
За два года многое изменилось в том маленьком районе, где он жил, в их маленьком городке, да и во всей этой необъятной маленькой стране. Девяностые кончились. Люди вокруг зализывали хозяйственные и душевные раны, готовясь поднабрать жирок нулевых. У друзей появились первые серьезные деньги. Квартиры в ипотеку, машины и техника в кредит, новая музыка и шмотки — все это заманчиво блестело и манило.
Сладким воздухом гражданки не надышишься! От скользящих мимо машин и пешеходов, бегущих по делам, у Гоши кружилась голова. Столько судеб было устремлено каждая к своим звездам. Столько надежд тлело на кончиках сигарет в темноте ночных балконов.
Столько эректильной, созидательной энергии зрело в воздухе — вот-вот будущее проснется и брызнет на улицы и во дворы, заполнит подъезды и подвалы, утопит в густой, липкой жиже ветхие тротуары и пахнущие штукатуркой новостройки, аптеки и магазины, конторы и остановки общественного транспорта.
Мир вдруг стал близким и открытым, а Гоша в нем — сильным и большим. Жаль только потерянного времени. Жаль просранных идей и брошенных начинаний. Жаль, что не выучился. Жаль, что подсадил попутно Ваньку Звонарева, Ворона и Самоху, ну ничего тут не поделаешь, былого не вернуть.
Зато теперь он мог все. Его вены чисты, а сознание устремлено вперед, в будущее, в котором больше нет неразделенной любви, нет висящего над головой рокочущего облака неудач, нет Леры.
За два года армии она приехала к нему всего раз, перед Новым годом. Из писем пацанов он уже многое знал о том, как и с кем Лера ждет его на гражданке. На следующее утро после ее приезда, лежа в кровати на съемной квартире, он рассказал ей все, что о ней слышал. Правда или нет, не спрашивал. Через два часа Лера купила билеты на электричку и уехала домой.
Н-да.
Яйца дембеля звенят, как кремлевские куранты. И как ничего другого, в эти долгожданные часы на воле, Гоше хотелось любви. В первый же вечер он увел девушку одного из друзей и чуть не трахнул ее в подъезде — дружок вовремя спохватился. А скоро заново открыл для себя Марину, подругу Леры, ту самую, которая когда-то, в прошлой жизни, их познакомила. До армии они почти не общались, а теперь она ему понравилась. В ней было что-то такое, чего ему давным-давно не хватало.
Округлые и симпатичные черты лица, голос низкий, наверное, потому что курила, твердый и целеустремленный взгляд, но улыбка... расплываясь по лицу, ее улыбка мигом разгоняла туман со сдвинутых бровей, покалывала озорством и легко перерастала то в очаровательное хихиканье, то в хохот. Не хохотнуть в ответ ей было невозможно.
«Нет, просто другой» — твердил Гоша, пытаясь не сравнивать их между собой. Марина — сильная, резкая и прямолинейная. Зато он всегда знал, о чем она думает. Она сама выбрала Гошу, вцепилась в него и не захотела отпускать, и ему это понравилось. Они стали жить вместе.
Гоша выбрал новую жизнь и нырнул в нее с головой. Говорят, устроился агентом по недвижимости — перепродавать квартиры и жить на процент от сделок. Говорят, что он чист, что избавился от меня. Говорят: вылечился. Как будто я — что-то сродни простуде или заболеваниям половых путей. Но я-то знаю, что все эти годы он так и норовил заглянуть ко мне, что он мечтал обо мне, что помнил.
У меня еще никогда не было такого, как ты, Гоша. Светлый мой мальчик, мой маленький засранец. Мне жаль тебя, но я люблю тебя. А значит, я хочу тебя, и значит, я достану.
Я жму на рычажок и снова набираю твой номер. Я прекрасно помню его, хотя мы не виделись уже давно. Знаю, что и ты часто думаешь обо мне. Ублажая свою подружку в кровати, в мыслях ты где-то далеко. Там, где мы вместе.
С тех пор, как Гоша вернулся, шли дни и месяцы. Мои звонки раздавались когда угодно — рано утром, среди ночи или в разгар дня. Но он не брал, забивался в самый дальний угол своего сознания, закрывал глаза и обхватывал голову руками, чтобы не слышать, как я звоню тебе. Он не дышал, чтобы не чувствовать мой запах. Он старался не думать, потому что все мысли вели только туда, куда я покажу. Он зажимал рот, чтобы не вскрикнуть и не рассказать кому-нибудь о том, что он больше не может сопротивляться.
Я знал, что этот день наступит. Он наступает всегда и для всех, он не может не наступить. День, когда гудки заканчиваются, и кто-то на другом конце снимает трубку.
Обычный такой день.
Ты проснулся, а Марина еще спала. Ты умылся, посмотрел на себя — лицо серое, заросло щетиной, но бриться лень. Пошел на кухню. За окном лето, все зелено, в самом соку, только радости нет. Ты еще веришь в радость? Все как всегда, все приелось. Ты заварил черного чая, выпил, оделся. У выхода сел на старую коробку из-под обуви, прижался спиной к стене и откинул голову. Взял сигарету, но не успел поджечь, как где-то внутри тебя, а может, и в самой твоей голове раздался тот самый звонок. Ты закрыл глаза.
Ты закрыл глаза, и вот что ты видел. Перед тобой — ночной город, в центре которого стоит мрачный небоскреб. Ты распахиваешь двери, врываешься внутрь, ускользая от охраны, барабанишь кулаком по кнопкам лифта, но он неисправен. Ты бежишь к аварийной лестнице, минуя десятки этажей и сотни коридоров, полуосвещенных, сумрачных и запутанных, будто лабиринты, где навстречу тебе идут безликие люди-тени. Они не пускают тебя, но ты протискиваешься между ними, расталкиваешь их, валишь на коридорный пол, сминая в груду под ногами. Ты наступаешь им на лица и плечи, мнешь, словно пластилин, спотыкаешься, но бежишь дальше. Ты ломаешь двери, чтобы подняться на самый верх, на шпиль этой башни. Там, на крыше мира — всего одна комната. Ты забегаешь внутрь почти без сил, весь мокрый, с горячим высохшим дыханием. Комната пуста, длинный зеленый ковер ведет тебя к деревянному столу, где под узким пятном света от настольной лампы трезвонит дисковый телефон. Не переводя дыхания, ты срываешься к нему, хватаешь трубку и возбужденно, чуть не плача, во все горло шепчешь:
— да… да… Да… Я иду.
И идешь ко мне.