Время от времени Пушкинский музей делится в своём инстаграм-канале видом на инсталляцию «Осень» Цая Гоцяна. И всякий раз в комментариях случается светопреставление. С неослабевающим интересом слежу за драмой в картинках и репликах, которая не первый уже месяц разворачивается в связи с работой китайского художника, чья персональная выставка проходит сейчас в ГМИИ им. А.С. Пушкина.
«Прошу простить мое невежество, но это чудовищно????», — переживает пользователь helendianova.
«Музей превращается в черт знает что.. есть же альтернативные экспериментальные площадки для такого рода творчества..» — уже более подробно реагирует fedrasina.
И в третьем комментарии (из более чем двухсот сорока на момент написания этого поста) sonyamokh сообщает: «Считаю, что это абсолютно неприемлемо, неискушенный зритель примет это за помойку».
Будоражащая умы инсталляция (сейчас она уже выглядит иначе — см. ниже) установлена во дворе Пушкинского музея непосредственно перед главным входом и представляет собой что-то вроде пирамиды из детских кроваток, колясок и колыбелек, из которых произрастают берёзки. Берёзки живые, выращены в питомнике и в мешках пересажены в кроватки — со временем листья на них пожелтеют, а затем и опадут, это же осень. Но главная волна возмущения случилась ещё до берёзок, на стадии кроваток. Хотя начиналось всё мирно: 14 июня в инстаграм-канале Пушкинского музея появился эскиз инсталляции, сопровождавшийся объявлением о том, что для её постройки понадобятся 350 детских кроваток, колясок и колыбелей.
Их Гоцян придумал собрать у горожан, поскольку этот проект предлагает зрителю поразмышлять о «беззащитности отдельного человека перед грандиозными социальными потрясениями и о детских мечтах, которым не суждено сбыться». Предоставленные самими москвичами кроватки должны сделать этих людей через память их вещей частью произведения — изящный художественный ход. Нежный акварельный эскиз никого особо не смутил, появившиеся 31 августа и 1 сентября снимки монтажа остова тоже не вызвали паники, но когда 3 сентября выложили вид на ту же конструкцию, но уже с кроватками, аудитория взорвалась приведёнными выше и подобными им комментариями. И появившаяся 12 сентября фотография с берёзками (во-первых, это уже просто красиво) никого не успокоила: маховик народного гнева запущен.
Есть в комментариях и слова поддержки, адресованные художнику и музею, а претензии можно разделить на две категории: бóльшая группа просто возмущена, без особых попыток проанализировать произведение, представители же второй части протестующих против инсталляции (и это самое интересное) готовы даже признать право такого арт-объекта на существование, но полагают, что место ему где-нибудь у «Гаража», на «Винзаводе» и в прочих местах, специально отведённых под современное (читай — дикое, непонятное, некрасивое, не такое) искусство. И этот момент гораздо интереснее вариаций на тему бесконечного спора о том, следует ли считать искусством «Чёрный квадрат» и подобное ему. С одной стороны, можно сказать, что наметился прогресс: считать искусством согласились. С другой — получается, многие предпочитают разделить мир искусства на, скажем так, мир первый, где всё хорошо и чинно, и некую резервацию, куда следует ссылать «неформат». При таком делении музеи «классического» искусства понимаются как заповедники, хранилища, места консервации «правильного» искусства, но никак не пространства исследования, диалога, к которому побуждает искусство «другое». Такое отношение легко спроецировать и на другие стороны жизни: вроде как согласившись принимать «другое», люди стремятся поместить это «другое» в загон, убрать с глаз долой — мол, пусть они вот это вот всё где-нибудь у себя за забором / под одеялом / в шкафу делают. И это как-то печально.
Фотография: ГМИИ им. А.С. Пушкина
Мы привыкли воспринимать страх исключительно как негативное чувство. От страха пытаются избавиться, о нём стараются не думать, его хотят забыть. Но что движет нами в этой жизни? Разве не страх смерти?
Джулиан Барнс, если честно признаться, достаточно неровный писатель. В его самом известном романе «История мира в десяти с половиной главах» было от силы три действительно захватывающих главы. Остальные представляли из себя философские рассуждения с развёрнутыми историческими описаниями — забава для поклонников постмодерна. Но «Нечего бояться» читается буквально на одном дыхании. И это странно. В книге нет сюжета, нет интриги. Это воспоминания автора о своей жизни и его рассуждения о том, как умирали великие умы прошлого. Прочитав это произведение, действительно задумываешься о том, что именно страх смерти способен создать настоящего художника. Много бы написал Лев Толстой, если бы панически не боялся смерти? Создал бы Антон Чехов «Вишнёвый сад», если бы не умирал от туберкулёза? А появилась бы на свет единственная великая картина Константина Флавицкого «Княжна Тараканова», если бы врачи не вынесли этому посредственному живописцу смертный приговор? Рассуждать здесь можно долго, но лучшую свою книгу Джулиан Барнс посвятил именно смерти. Последние дни жизни собственных родителей, описанные автором со всем пугающим натурализмом, вряд ли оставят вас безучастными
Название напоминает нам дешёвую поделку из серии «помоги-себе-сам» книг: «Как перестать бояться и начать жить», «Как бросить курить», «Как найти настоящую любовь»… Но это только игра. Ответа в романе Барнса вы не найдёте. Точнее, найдёте, но он никак не поможет вам. Это прямая отсылка современного английского писателя к Эпикуру: «Когда смерть приходит, нас уже нет». Значит, нет и смерти, ведь мы её не видим. А если её нет, то и бояться нечего. Но разве человек не страшится больше всего того, что не имеет реального воплощения? Разве наше воображение порой не рисует нам картины куда более мрачные, чем самая пугающая реальность? Бояться действительно нечего, но Ничто всегда пугает сильнее всего.
Наверное, каждый из людей думал о своих последних словах. Покинуть этот мир с напутствием, уйти изящно, как Чехов, с бокалом шампанского, или Оскар Уайльд, бросивший вызов занавескам. В романе Барнс вспоминает своего учителя. Перед смертью тот хотел сказать: «К чёрту!», однако его разбил паралич и он медленно умирал, прикованный к постели. Его единственным посетителем был старый друг-алкоголик, регулярно вливавший в горло парализованному товарищу рюмку-другую джина. Учитель Барнса, к слову, не переносил спиртного. Если Бог и есть, то у него странное чувство юмора.
Без религии в вопросах смерти не обойтись. Барнс начинает своё произведение пассажем о Боге: «Я не верю в Бога, но мне его не хватает». Правда, автор сразу же уничтожает излишний пафос этой фразы, приводя ответ своего брата, который называет подобные рассуждения обычным жеманством. Это книга, полная грусти, бездонной тоски человека, столкнувшегося с бездной, но не нашедшего веру, потому что выбор безверия был выбором сердца.
Не советую читать её впечатлительным натурам: как бы не пришлось идти за рецептом на антидепрессанты, чтобы забыть свои страхи.
Иллюстрация: Hugo Simberg, “The Garden of Death”, 1896
Источник: https://storia.me/ru/@symeonofpolotsk/kultura-i-iskusstvo-p4rgh/narod-protiv-oseni-berezki-3pcphj