Впервые мать увидела ее позапрошлой весной, майскими сумерками. Девушка остановилась у калитки крепко держась за руку сына и смело взглянула ей в глаза.
У той дрогнуло сердце, да опустились натруженные обветренные руки...но она улыбнулась, хотя улыбка получилась растерянной.
Лёня отвёл глаза от девчонки и сказал весело:
- Вот и Тоня, мам. Она к нам на практику приехала, в городе на агронома учится.
Осенью отшумела свадьба, а теперь вновь почки на ветвях новые набухают, и апрельский вечер полон весенних ароматов. Мать сидит у окошка, уронив на колени усталые натруженные руки, прислушиваясь к звенящей боли, поселившейся в ее душе с той самой весны. Да и как не прислушаться, когда изо дня в день нанизываются большие и малые обиды, одна за другую.
Женщина сидит и перебирает их в своей памяти...
В то утро она торопилась домой с фермы, где работала телятницей. Ещё с утра поставила тесто, решила напечь сыну с невесткой пирогов с капустой, грибами да яблоками.
Вошла в дом и с порога почувствовала неладное - в комнате было необычно просторно...
«Лишнее значит в сарай вынесли, - подумала женщина - чтож, значит так тому и быть».
Огляделась, чего-то не хватает...стена, на которой висела фотография мужа опустела...
С той поры, как мужчина не пришел с фронта мать привыкла садиться напротив в свою любимую качалку и долго смотреть, всматриваться в любимые черты, в молодое лицо Алексея, память водила ее по березовой роще, выкладывала серебром тропинки, куда по весне ходили в сумерках, держась за руки, а на небе загорались первые звёзды, освещающие их путь.
Сейчас же в простенке между окнами пусто...
Минутой позже в дом вбежала Тоня, раздвинула шторы и развела руками:
- Смотри, Лёня, я лишнее в сарай выбросила, как светло и просторно стало, не правда ли!
- Где фотография отца? - спросила мать глухо.
- Это та в старой рамке? На кухню снесла, сейчас не модно фотографии на стенки вешать.
Лицо у матери потемнело, но она сдержалась, промолчала. С тех пор женщина упрямо несла в дом старые ящики, стулья, корзины, а невестка весело улыбаясь все это добро выдворяла из дома. Мать знала, что не права, но она никак не могла простить Тоне той фотографии мужа, так легко снятой со стены.
Время текло бурной рекой, а обиды между женщинами все завязывались в тугой, крупный узел. Теперь ссоры вспыхивали чаще, все происходило так быстро и внезапно, что уже было трудно вспомнить из-за чего начиналась перебранка.
Начались нелады и у Леонида с Антониной, ссорились по пустякам, мать могла их помирить за несколько минут, но не делала этого, наоборот, лишь радовалась размолвкам. Но чем отчаянней шумели молодые, тем дольше и ласковей шептались по ночам.
А утром мать смотрела на волосы воронова крыла сына переплетённые с медово - золотистыми невестки и невольно улыбалась...
Но приходил новый день, а с ним и новые обиды. Вот сейчас стукнула калитка во дворе - мать насторожилась, каблучки застучали по дорожке, зашуршала юбка, вошла Тоня.
- Мама! Вы что же поросят хлебом кормить собрались?
Мать положила голову на руки, облокотившись ими на стол, устала она, сил не было картошки начистить, чтобы сварить. Сказать бы ей лаского:
«Доченька, подмоги, картошки на похлебку поросятам почисти...не со зла я хлеб потратила».
Но слово за слово снова разразился скандал, полетели обидные слова, больно ранящие в самую душу, за этим и застал их Леонид.
Мужчине стало не по себе, он жалел и мать и жену, но стоял беспомощно посреди комнаты не в силах разнять женщин.
Развернувшись Тоня схватила плащ и выбежала из дома...
Всю ночь Лёня проворочался на кровати тяжело вздыхая, но искать не пошёл, мать искренне радовалась за сына:
«Упрямый и гордый, весь в отца ни дать ни взять...»
***
Тоня пришла на следующий день ближе к вечеру, открыла чемодан, с которым и вошла в этот дом два года назад, в него полетели ее юбки, кофточки, платья. Вещи словно не хотели ложиться в чемодан, переваливались за него, рассыпались по паласу неровной горкой.
Мать тихо вошла, глянула на разноцветный ворох и ахнула. Рядом с Тониными вещами лежали крошечные шерстяные синие варежки и распашонка. Мать нагнулась, подняла их и посмотрела на невестку.
- Доченька ты моя, да как же я раньше то не заметила! Прости меня дуреху старую! - мать сделала шаг навстречу невестке крепко прижимая к груди синие варежки и распашонку.
Тоня посмотрела в выцветшие словно старый ситец глаза женщины и уткнулась ей в плечо доверчиво, припухшим от рыданий носом.
Через восемь месяцев появился на свет первенец, курносый крепыш Ванечка, и все вздорное вдруг само собой растаяло, растворилось, отступило назад...