Платье висело в шкафу и манило поточить об себя кошачьи коготки.
-Почему ты не замужем?- спросил кот, который был избалован и кастрирован, от чего не мог знать жизнь, как она есть.
Такие коты не встречаются в сказках. Но только не в этой.
Кот был мягкий, весь как вязаный бабушкой пуховый носок. Он изгибался, небрежно потягиваясь, и косился на открытую дверцу купе.
-Почему ты не замужем?-повторил он и лениво вывернул шею, от чего стало казаться, что она сломана, а морда его приобрела смешной вид.
Элли все еще молчала. Всё-таки кот, это не Тотошка, правильно ли откровенничать с этим самовлюбленным бегемотом?
Но кот был так мягок и спокоен, что в итоге Элли сдалась.
Ответ ее был длинным и простым одновременно. Кот даже успел задремать, но потом вздрогнул (наверно, Тотошка приснился) и продолжил слушать.
Элли было тридцать, когда кот задал ей этот некорректный с точки зрения воспитания вопрос. Но ведь его никто не воспитывал. Она сама бросила его еще в его детстве, так что жаловаться было не какого.
За эти годы Элли помотало по свету и с крышей, и без. Она повидала множество людей и нелюдей. Потеряла тонны здоровья и набрала килограммов. Ноги болели ночами, но страх врачей не отпускал с самого детства.
Итоги были неутешительны. Волшебник изумрудного города оказался обычным толстым чиновником, не желающим вникать в проблемы других. Дровосек был слишком заржавевшим и не способным к изменениям. Лев очень быстро растерял всю свою псевдохрабрость и силу, и не мог даже зарычать на пнувшего его со словами презрения мальчишку. Все чаще он пребывал в унынии и все жаловался сам себе на жизнь. Тотошка увязался за дворовой течной сучкой и с тех пор его никто не видел; так бывает даже с породистыми кобелями. И только Страшила остался в ее памяти и реже в жизни добрым другом.
Она исходила ногами столько километров, что хватило бы на несколько затейливых судеб. Но это была одна судьба, ее.
- Пойми, кот, - начала она, - все не так просто. Те люди, что встречались мне на моем пути, были слишком слабыми и слишком сильными, чтобы принять меня, слишком глупыми и слишком умными, чтобы полюбить меня, и слишком несчастными, чтобы я смогла им помочь. И я была слишком во всем. Я верила и горела, прощала и предавала, выключала свет и освещала тропу фонарем. Я не могла найти себя в них, а их - в себе.
Я многого боялась в те годы, больше всего-одиночества. И даже, когда я наконец победила его, фантом еще долго напоминал о себе. Он заставлял делать то, что мне делать не следовало. Я тратила единственную жизнь (а как известно, только у кошек 9 жизней) бездарно и неумело. Я искала смысл в сердце, остальное не донимало меня вовсе.
Но в те редкие минуты, когда мне чудилось счастье любви, приходило ОНО. Било меня по щекам, оскорбляло, напоминало о грехах. Слезы не помогали прогнать ЕГО. Ночами я просыпалась в холодном поту, равномерно покрывающем мою кожу, но кроме НЕГО никогда никого не было рядом. ОНО было моим учителем и психотерапевтом, продавцом хлеба насущного и отцом, содержанием стен и книг, кнутом и подорожником. ОНО сжимало мою дрожащую руку, зажигало папиросу, стелило постель незнакомым гостям. ОНО не отпускало меня на долго, писало мне письма и смс, пело мне песни, заставляя подпевать, и вязало шарфы-веревки. ОНО вещало из радиоузлов, кричало из магнитол, пыталось войти через дверной глазок. Скреблось мышью в веки, требовало открыть глаза, когда свет так резал их, не щадя. ОНО всегда было безоружно и никогда - без оружия. ОНО стало единственным неизменным попутчиком и собеседником, с которым мы теперь понимаем друг друга без слов. И главное, ОНО всегда добивалось своего. Лишь потом я догадалась, что ОНО приходило и к тем людям, о которых само шептало мне на ухо за бокалом Шериданс. Даже ОНО не было лишь моим...
Разочарование.
При всей своей невоспитанности и избалованности, кот теперь был ей ближе всего. (Вдруг она вспомнила, что коты не умеют разговаривать.) Он мурлыкал и подергивал мягкой лапкой, прищурившись глядя прямо ей в глаза. Она не торопясь подняла телефон и набрала смс, состоявшее всего из двух букв, и закрыла шкаф.