Культура
Ирина Богушевская, певица, автор своей музыки, своих текстов песен
Летала всегда на полсантиметра над Землёй
Я была девочкой из хорошей семьи и очень-очень избалованная. Я не знаю, к какой жизни меня готовили, но когда я поступила в МГУ и осталась одна в Москве, родители остались в Будапеште, я не знала, как варятся макароны. Я в первые разы варила какой-то клейстер, которым можно было обклеить всю квартиру, потому что я их клала в холодную воду, на маленький огонь и уходила читать, вся такая возвышенная. А потом, в 90-е, когда родился ребёнок, меня очень прихлопнуло, я встала ногами на землю.
Этот манёвр с радио был абсолютно прекрасным для меня в смысле выживания, потому что когда одинокая мать с ребёнком, и у тебя есть стабильный доход – это невероятно круто. А уж как это было круто в 90-е годы, когда вообще всё кругом лежало в руинах, где-то там и сям ростки предпринимательства только тянулись к свету, на самом деле, это фантастическая профессия, особенно тогда, когда не было везде камер и никаких трансляций, и была Женни Шаден.
Человек должен мыслить и страдать
Тема страстотерпности русской культуры чрезвычайно меня занимает уже очень давно, в какой-то степени это даже не русские классики виноваты. Виноват дяденька Аристотель со своим катарсисом. И виновато очень сильном христианство, в котором страдание вообще является непременным условием духовного роста. Считается, что если ты не пострадал, то ты не человек вовсе. И на какую-то долю процента это так и есть. Многим душам для того, чтобы проснуться, нужно страдать.
Извечная тема, которая сейчас бурно обсуждается в связи со сценаризмом про арку трансформации, и путь героя всегда связан с какими-то испытаниями. И только пройдя через какие-то испытания герой приобретает новые качества и способен завоевать артефакт и девушку, а иначе он ещё становится скучным и за ним неинтересно наблюдать.
И в русской культуре почему-то тема необходимости страдания и безусловной его обязательности для твоего духовного прогресса, мне кажется, преувеличена фантастическим образом. Я помню, как у моей мамы были какие-то подруги, они обсуждали общих знакомых. И одна говорила, прямо буквально с выражением Беллы Ахмадулиной: «Он такой мучимый человек». И это превозносилось, как высшая ценность, что человек не может просто радоваться жизни. Вот он мучимый, и это хорошо, и на этом надо равняться, туда надо стремиться.
Мне было 14 лет, кругом пионерская организация, горны, бубны, барабаны, знамёна. Нас четыре девочки в московской школе, у нас кружок, мы ездим в литературную студию на Ленинские горы, занимаемся там с аспирантом филологического факультета, читаем стихи Франсуа Вийона, вагантов, миннезингеров, конечно же, Ахматову, Цветаеву из-под полы, курим. И в тот день, когда нас приняли в ВЛКСМ и выдали членские билеты, мы пошли к моей подруге Кате домой, выпили на четверых бутылку водки, заедая её редиской, потому что не было другой закуски в холодильнике. Потому что среди вот этого розовогощёкого, брызжащего оптимизма, если ты хочешь отделиться от этой системы ценностей, ты просто не можешь не курить, не выражаться, не выпивать и не читать декадентских стихов.
Я читала очень много поэтов Серебряного века, но только несколько лет назад до меня допёрло, что они все не просто так писали эти жуткие трагические стихи, проникнутые духом приближающейся катастрофы. Они реально чувствовали её, потому что она приближалась. И как раз примерно в эти дни 100 лет назад она произошла.
Ольга Максимова, автор программы #Шоумастгоуон на Радио Медиаметрикс
Полный текст интервью на mediametrics.ru