До середины весны, когда просохнут дороги и явятся заказчики, оставалось еще почти три месяца. И Кингар взял берилл в мастерскую. Закрепив камень на гранильном станке, он долго всматривался в него. Можно было, конечно, просто огранить его, вставить в брошь или в перстень… или в ожерелье… продать какой-нибудь знатной даме… Но мертвый камень нельзя выпускать в мир. Он принесет с собой смерть. Эльф, наверное, мог бы заставить жить его, но как человеку, простому смертному, пусть даже и талантливому гранильщику, вернуть к жизни мертвые грани камня? Как?
Мастер медленно протянул руку и коснулся берилла. Вот он, сверкающий, мертвый. Холодный, пустой. Бездушный… А каким он мог бы стать, если бы душа его была жива? Кингар закрыл глаза и попытался представить себе такой камень. Долго у него не было перед внутренним взором ничего, кроме пустоты. Потом медленно стало разгораться теплое свечение. Он увидел глазами своей души самоцвет необычной формы, похожий на сердце, покрытый обилием мелких граней неправильной формы – но живой, изливающий пульсирующий свет, словно это каменное сердечко действительно билось и дышало. Этот камень был воистину прекрасен…
Кингар открыл глаза и наткнулся взглядом на безжизненный блеск кристалла. Попытался прикинуть, как его гранить – и понял, что у него ничего не выйдет, пока это мертвое сияние будет слепить ему глаза. Но если не видеть, то как тогда работать? С закрытыми глазами? Смотреть на живой камень глазами души, а руками касаться мертвого? Немыслимо… но другого способа он не знал. И, сев за станок, решительно зажмурился…
Кингар работал как одержимый – да он и был одержим своим камнем. Два месяца он вслепую, на ощупь, ни на миг не позволяя себе упустить образ живого берилла, гранил самоцвет. Но ни разу за долгих два месяца он не взглянул на свою работу. Он боялся увидеть все тот же мертвый блеск и потерять последнюю надежду. Он закрывал глаза, входя в мастерскую, и не открывал их, пока не затворял за собой дверь, выйдя из мастерской. И только отшлифовав последнюю грань, после долгого колебания решился наконец открыть глаза…
Он увидел мягкий пульсирующий свет, льющийся сквозь неправильной формы грани, и у него перехватило дыхание. Он не верил своим глазам, но он сделал это! Он вернул кам-ню погибшую душу! Он сделал эльфийский берилл!
Рухнув на колени возле станка и сжимая в кулаке созданное сокровище, мастер вознес хвалу Тигайне за дарованное чудо…
Проводив взглядом последнего заказчика, Кингар захлопнул опустевший сундук и отнес в каменный подвал последний мешочек с золотом. Потом поднялся в комнатку под самой крышей, где ночевал, и где хранился на подставке, обтянутой темным бархатом, оживший самоцвет. Камень лукаво подмигнул мастеру: мол, я-то живу, а ты что же? Так и будешь век один коротать?
- Она ведь, наверное, давно уже замужем, - покачал головой мастер. – В горах, я слышал, рано выходят замуж. А она так красива…
Берилл засветился ярче. Иногда Кингар подумывал, не сошел ли он тогда с ума от радости, но не мог отделаться от чувства, что камень его слышит. Понимает и даже отвечает – по-своему, конечно. Ощущение, исходившее от него сейчас, было сродни смеху. Словно самоцвет знал нечто, еще неизвестное самому Кингару, и заранее веселился.
- А съезжу я, пожалуй, на Агатовый Ручей, - сказал он бериллу. – Только сначала наведаюсь в город…
В городе он долго бродил по лавкам, выбирая самый красивый платок, потом сходил в школу писцов, попросил позвать мастера-летописца. К нему вышел сухонький старичок, спросил, зачем понадобился.
- Не мог бы ты, почтенный, рассказать мне про обычаи горцев? – спросил Кингар. – Видишь ли, я хочу взять в жены горянку, но не знаю, как у них принято свататься и справлять свадьбу, обычаи-то у нас разные. Знаю только, что положено платок дарить. Платок я уже купил. А что еще нужно?
Старичок поманил его за собой, провел в свою комнатку, загроможденную книгами и бумагами, усадил на спешно освобожденную от бумажных залежей скамью, сам уселся напротив на хромой трехногий табурет.
- Платок дарить нужно, - сказал он, - но его могут и не принять. Тогда это полный отказ, и повторно лучше не свататься, могут прогнать с позором, а то и побить. Если примут платок, тогда надо просить родителей невесты или тех, кто ее воспитывал, чтобы разрешили жениться. Они начнут спрашивать, кто ты таков и какого рода, достаточно ли у тебя земли, скота и денег, чтобы прокормить семью, не был ли ты уже женат и если был, то почему теперь холост. У горцев нет разводов, и женятся они раз на всю жизнь, повторно в брак не вступают, если кто-то из супругов умер. Если даже человек с равнины сватается, и если он не холостяк или вдовец, а разведенный, свадьбы не будет. Если решат, что тут препятствий нет, могут разрешить. А могут и не разрешить. Если невеста согласна, а родители нет, то можно попытаться ее украсть. Будут гнаться, догонят – убьют обоих. Не догонят – сами на свадьбу приедут, благословят, и сердиться не будут, раз сумел свое отстоять. Но обычно если невеста не против, то и родители не отказывают. А если не согласна, понуждать не станут ни за что. Если разрешат жениться, надо их одарить, выкуп заплатить за то, что они ее с рождения кормили-одевали. А больше ничего не надо. Свадьбу за счет обоих семейств устраивают.
- А какой выкуп нужен, почтенный? - спросил Кингар, почти устрашенный разнообразием возможных отказов.
- А какой скажут. Могут денег взять, могут скота попросить сколько-нибудь. Это уж они сами решат.
- Благодарю, почтенный, - Кингар поклонился старику. Попытался заплатить за полученные сведения, но золотая монета была с возмущением отвергнута. Пришлось пойти до писчей лавки, набрать лучших чернил, хорошей бумаги, и попросить отослать все это в школу писцов.
Не заезжая домой, Кингар отправился в горы.
Агатовый Ручей как раз окружали овцы. Пес Джахен узнал гостя, лениво гавкнул, поздоровавшись, и потрусил дальше, подгонять блеющих подопечных. Но самой пастушки нигде не было видно. Спешившись, мастер подозвал пса и спросил, где искать его хозяйку. Пес махнул хвостом, тявкнул в сторону нескольких валунов неподалеку, и умчался к разбредающимся овцам. Кингар пошел к камням. Пастушку он нашел за ними – она дремала на весеннем солнышке, прикрыв лицо платком из серебристого шелка. Агатовое ожерелье подрагивало на ее груди в такт дыханию.
- Джахен, - тихонько позвал Кингар, вдосталь налюбовавшись спящей. Девушка пошевелилась, убрала платок с лица и села.
- Здравствуй, Кингар, - улыбнулась она. – Как дела, добрый волшебник? Ты давно не приходил – наверное, снова творил волшебство?
- Угадала, - серьезно сказал мастер. – Я был очень занят, прости. Я хотел спросить у тебя… можно?
- Конечно! – улыбнулась пастушка. – Что ты хотел узнать?
Кингар немного помолчал.
- Когда я хотел подарить тебе платок, ты сказала, что по вашим обычаям его дарят, когда сватают невесту. Тогда я этого не знал. Теперь знаю. Джахен… если я подарю тебе платок, ты примешь его?
Она молчала, глядя на него удивленными глазами, и он с тоской и страхом почувствовал, как его сердце гулко ударило где-то у самого горла, а потом стремительно рухнуло куда-то вниз.
- Прости, Джахен, - тихо сказал он. – Я все понимаю. Ты красавица, а я… - он с отвращением показал на свои ноги. – Но я не мог не спросить. Всю эту долгую зиму я думал о тебе… я не переставал думать о тебе с тех пор, как ты подошла и спросила, не собираюсь ли я превратить камни в сыр… Прости.
- Кингар, - так же тихо ответила Джахен. – Но ведь я уже приняла твой платок.
И она показала ему лоскут серебристого шелка, в котором он когда-то привез ей агатовое ожерелье.
- Я только удивлялась, что ты так долго не ехал к моим родителям, - добавила она минуту спустя, наблюдая, как беспросветное отчаяние постепенно сменяется на его лице недоверием к собственному слуху. – Я бы ни за что не взяла этого платка тогда, если бы не была согласна. И уж тем более не стала бы его носить. Меня и так уже почти два года пытают, кому я дала слово…
- Почему? – вырвалось у Кингара. – Почему ты его приняла? Ты ведь совсем меня не знала. Ты видела, что я калека…
- А еще я видела твои глаза. Они у тебя как у ребенка, добрый волшебник. Ты был калекой, но не озлобился на весь свет. Ты сделал мне ожерелье, из-за которого все мои подруги изошли желчью, и сделал его просто так. Просто сделал и все. Так солнце – просто светит и все. И ничего не ждет взамен.
- Так Тигайна – просто подарила мне чудо, и все… - прошептал Кингар. – Джахен, я не знал ваших обычаев. Только вчера я спрашивал в городе у мастера-летописца, как мне посвататься к тебе. Почему ты мне сама не рассказала?
Девушка зарделась.
- Я… я думала, ты не очень богат и стараешься собрать выкуп. Я не хотела торопить тебя. Ведь делать такие вещи, - она дотронулась до своего ожерелья, - наверное, очень трудно и долго…
У Кингара пересохло в горле. Таким же ласковым, любовным движением когда-то коснулся эльф шнурка из волос своей любимой…
- Тогда выходит, я к тебе еще и по эльфийскому обычаю посватался, - вдруг улыбнулся мастер. – Шнурок в твоем ожерелье – из моих волос, Джахен. Эльфы так обручаются перед свадьбой.
Ахнув, девушка схватилась за агатовую нить, рассматривая узлы между бусинами. Потом подняла сияющие глаза.
- Придется мне тогда тоже прядь волос отстричь, - сказала она. – Я тоже кое-что для тебя сделала, только не могла придумать, на что подвесить… А откуда ты знаешь? Ну, про эльфов?
И Кингар рассказал: как был искалечен в завале, как годами рылся в отвалах, обнаружив у себя талант гранильщика, как обеднел вконец, как взмолился о помощи, и как Тигайна послала ему желвак с бериллами, как он расколол этот желвак и испортил самый лучший из камней…
- Бериллы – это дорогие камни? – спросила Джахен.
- Самые дорогие после алмазов. Но алмазов у нас не водится, так что по нашим местам – самые дорогие. И самые красивые. Так что я стал богат. Но прежде я встретил эльфа…
И мастер продолжил рассказ: как спрыгнул к нему с валуна Перворожденный, как разделил с ним еду и научил слушать душу вещей. Как взял испорченный камень и обещал, если сможет спасти его, принести показать, что у него вышло. Как до самой осени он, Кингар, делал украшения из берилловой щетки и гранил бериллы. Как удачно продал свои изделия. Как стал известен. И как понял, что у самого крупного и красивого камня, оставленного для себя, умерла душа…
- И что с ним стало? – тревожно спросила Джахен.
- Увидишь, - загадочным голосом пообещал Кингар. – А теперь я хотел бы поговорить с твоими родителями…