Крым заменил Пушкину Грецию, Италию и Испанию
Незаконченному стихотворению "Таврида" Пушкин предпослал эпиграф из "Фауста" Гёте: Gib meine Jugend mir zurück — "Верни мне молодость назад". Лучшего эпиграфа к статье о Пушкине в Крыму не придумаешь...
Текст: Дмитрий Урушев, фото: Александр Бурый
Гоголь, которого невозможно упрекнуть в отсутствии патриотизма или в нелюбви к России, в 1837 году писал матери: "Когда я увидел, наконец, во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше прежнего! Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это все не то. Не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет". В следующем году Николай Васильевич писал близкому другу Данилевскому: "Рим, наш чудесный Рим, рай, в котором, я думаю, и ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня. Не могу да и только из него вырваться".
Великий русский писатель называл Италию "родиной души своей", а Рим — "раем". Каждый, кто путешествовал, наслаждался переменой мест, упивался свежими впечатлениями и восторгался новыми видами, согласится: путешественник часто не может совладать со своими чувствами и восхищенно узнает "родину души своей" в новых и неожиданных местах.
Этих дорожных радостей, путевых восторгов и нечаянных узнаваний был лишен Александр Сергеевич Пушкин. Став литературным мостом между Россией и Европой, мостом, по которому русский читатель перешагнул в Грецию, Италию, Испанию, Францию и Англию, сам Пушкин никогда не бывал в этих странах. Но хотел побывать. Недаром писал: "С детских лет путешествия были моею любимою мечтою". Александр Сергеевич вообще никогда не был за границей. Исключение — эпизод из "Путешествия в Арзрум" 1829 года. Сопровождающий казак сказал Пушкину: "Вот и Арпачай". Сердце поэта забилось чаще: "Арпачай! Наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли... И никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России".
КРАЙ ПРЕЛЕСТНЫЙ, КРАЙ СВЯЩЕННЫЙ
Грецию — родину поэзии, святилище Аполлона и муз, Италию — страну солнца, моря и вина, Испанию — край пылких страстей и любовных безумств, все это Александру Сергеевичу заменил Крым — Таврида, "край прелестный", "край священный". Заменил, вместил в себе и явил собой. Берусь утверждать, что именно Крым послужил для Пушкина прообразом роскошной и яркой Италии в стихотворении:
Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море теплою волной
Вокруг развалин тихо плещет,
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись...
Черная крымская ночь блестит звездами в испанской серенаде:
Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном.
Объята Севилья
И мраком и сном...
Даже Африка для Александра Сергеевича — это Таврида. Он воображает дворец своего предка — негритянского князя — подобием ханского дворца в Бахчисарае. И когда в примечаниях к "Евгению Онегину" пишет о прадеде Абраме Петровиче Ганнибале, как тот ребенком "плавал под фонтанами отеческого дома", мы вспоминаем строки из "Бахчисарайского фонтана":
Раскинув легкие власы,
Как идут пленницы младые
Купаться в жаркие часы,
И льются волны ключевые
На их волшебные красы...
Впрочем, еще до посещения Крыма Пушкин был наслышан о нем и представлял себе раем на земле. Недаром в поэме "Руслан и Людмила", законченной в марте 1820 года, сказочный сад волшебника Черномора сравнивался с крымскими садами князя Потемкина-Таврического:
Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды
И тех, которыми владел
Царь Соломон иль князь Тавриды...
Поэт был в Крыму однажды, в августе—сентябре 1820 года. Но впечатления оказались настолько сильными и долговечными, что отозвались и в "Евгении Онегине", и в "Маленьких трагедиях", и в многочисленных стихотворениях.
Советский филолог Владимир Кунин верно подметил: "Крым обладает волшебной особенностью — цепко держать в объятиях воспоминаний человека, туда хоть однажды попавшего. Пушкин не был исключением. Всю жизнь он стремился вернуться в Тавриду, да так и не успел. Кажется, даже из загробного далека душа его будет рваться на южный берег".
Начиналось же все обыкновенно и скучно. "Ведомства государственной коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин" получил 5 мая 1820 года "пашпорт" для поездки "по надобности службы к главному попечителю колонистов южного края г. генерал-лейтенанту Инзову".
Прибыв в Екатеринослав (Днепропетровск, ныне переименованный в Днепр. — Прим. авт.) 17 или 18 мая, молодой чиновник вручил Инзову важные бумаги — извещение о назначении Инзова полномочным наместником в Бессарабии и письмо на французском языке от министра иностранных дел Иоанна Каподистрии.
В письме говорилось о поэте: "Г. Пушкин, воспитанник Царскосельского лицея, причисленный к департаменту иностранных дел, будет иметь честь передать сие письмо вашему превосходительству. Письмо это, генерал, имеет целью просить вас принять этого молодого человека под ваше покровительство и просить вашего благосклонного попечения... Он будет прикомандирован к вашей особе, генерал, и будет заниматься в вашей канцелярии, как сверхштатный. Судьба его будет зависеть от успеха ваших добрых советов".
Инзов отписал министру: "Я постараюсь, чтобы советы мои не были бесплодны". Однако в тот раз добрые советы не понадобились, вскоре Александр Сергеевич покинул Екатеринослав.
Сначала он заболел — купался в холодном Днепре и простудился. В это же время в город приехал герой Отечественной войны, прославленный генерал Николай Николаевич Раевский с семьей — сыном Николаем и младшими дочерьми, Марией и Софьей. Они направлялись отдыхать на Кавказ, а оттуда в Крым.
С Николаем Раевским, будущим основателем Новороссийска, поэт познакомился еще в Петербурге, считал его близким другом и писал брату Льву в сентябре 1820 года: "Ты знаешь нашу тесную связь и важные услуги, для меня вечно незабвенные". А среди дочерей Раевского исследователи ищут загадочную возлюбленную, долгие годы владевшую воображением Пушкина.
Раевский-младший, как рассказывал Александр Сергеевич в письме брату, "предложил мне путешествие к Кавказским водам. Лекарь, который с ним ехал, обещал меня в дороге не уморить". Инзов проявил поистине "благосклонное попечение" о юноше. Не колеблясь, он отпустил поэта путешествовать с Раевскими. В письме петербургскому почт-директору Булгакову Инзов так объяснял свой поступок: "Расстроенное его здоровье в столь молодые лета и неприятное положение, в котором он по молодости находится, требовали с одной стороны помощи, а с другой — безвредной рассеянности. А потому я и отпустил его с генералом Раевским, который в проезд свой через Екатеринослав охотно взял его с собою".
ЗЕМЛЯ ПОЛУДЕННАЯ
Генеральское семейство покинуло город 28 мая. Отдохнув на Кавказских Минеральных Водах, Раевские и Пушкин прибыли в Тамань — Тмутаракань русских летописей. Для Александра Сергеевича это особое место. Ведь Тмутаракань связана со "Словом о полку Игореве", которым он всегда живо интересовался. В "Слове" упоминается загадочный "тьмутораканьскый блъванъ". Его часто отождествляют со знаменитым "тмутараканским камнем". Надпись на нем гласит: в 1068 году князь Глеб Святославич мерил по льду расстояние между Тмутараканью и Корчевом (Керчью). Но в начале XIX века здесь ничто не напоминало о древней княжеской столице. Тамань была унылым захолустьем. Недаром позднее Лермонтов напишет: "Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России" (см.: "Русский мир.ru" № 2 за 2017 год, статья "Хата на обрыве" — Прим. ред.). Здесь путешественники провели два дня. На море был шторм. Поэтому отплыть в Крым, в Керчь, удалось только 15 августа. Переправа на канонерской лодке заняла примерно два с половиной часа.
Керчь — древний Пантикапей — не произвела на поэта особого впечатления. Он писал в "Отрывке из письма к Д<ельвигу>", напечатанном в альманахе "Северные цветы на 1826 год": "Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи — и только". Брату писал теми же словами: "Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею — вот все, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками. Какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий". "Какой-то француз", кстати, это Поль Селестен Огюстен Дю Брю, известный в России как Павел Алексеевич Дюбрюкс, французский дворянин, эмигрант, один из основоположников крымской археологии.
Однако "старые кирпичи" Пантикапея и его древнего царя Митридата VI Евпатора Пушкин вспомнит в "Путешествии Онегина":
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный...
Вечером 16 августа путешественники прибыли в Феодосию — старинный генуэзский порт Каффу. Александр Сергеевич писал брату: "Из Керча приехали мы в Кефу, остановились у Броневского, человека почтенного по непорочной службе и по бедности. Теперь он под судом — и, подобно Старику Виргилия, разводит сад на берегу моря, недалеко от города. Виноград и миндаль составляют его доход. Он не умный человек, но имеет большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной".
"Почтенный" Семен Михайлович Броневский — это бывший градоначальник Феодосии, занимавший этот пост с 1808 года. В 1816 году у него произошел конфликт с таможенными чиновниками и греческими купцами. Обвиненный в служебных злоупотреблениях, Броневский был вынужден подать в отставку. Поселился на даче под городом, где занялся литературными трудами, садоводством и виноградарством.
Пробыв в Феодосии два дня, 18 августа Раевские и Пушкин на брандвахтенном (сторожевом) корабле отправились в деревню Гурзуф (Юрзуф). Исследователи установили, что, скорее всего, путешественники плыли на корвете "Або", которым командовал капитан-лейтенант Иван Прокофьевич Дмитриев, заслуженный моряк, пожалованный в 1848 году чином вице-адмирала.
В "Отрывке из письма к Д." Александр Сергеевич рассказывал: "Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звезды блистали. Передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы... "Вот Чатырдаг", — сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул".
В письме брату Пушкин дополнил рассказ: "Ночью на корабле написал я Элегию, которую тебе присылаю. Отошли ее Гречу без подписи". Элегия "Погасло дневное светило" была напечатана в 46-м номере журнале "Сын Отечества" за 1820 год. В этом стихотворении поэт живо описывает ночное плавание: "На море синее вечерний пал туман". Но сквозь него уже виден "берег отдаленный, земли полуденной волшебные края".
Утром Александр Сергеевич узрел Крым во всей красе: "Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-даг... И кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный" ("Отрывок из письма к Д.").
В "Путешествии Онегина" встреча поэта и "волшебного края" описана так:
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар...
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
Так Пушкин оказался в волшебном саду Черномора, который когда-то мог лишь вообразить себе:
Великолепные дубровы,
Аллеи пальм, и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд,
И кедров гордые вершины,
И золотые апельсины
Зерцалом вод отражены...
ДОМ РИШЕЛЬЕ
В Гурзуфе среди сказочных садов путешественников ожидали супруга Раевского Софья Алексеевна, внучка Ломоносова, и старшие дочери, Екатерина и Елена. Семейство расположилось в доме, принадлежавшем генерал-губернатору Новороссии герцогу Ришелье. Он сам не жил в нем, но предоставлял для отдыха путешественникам из высшего общества.
Знаменитый писатель Иван Матвеевич Муравьев-Апостол в книге "Путешествие по Тавриде в 1820 годе" так рассказывал об этом доме: "Проехав деревню Гурзуф, мы спустились от нее на ближайший к морю уступ и увидели перед собою огромный замок в каком-то необыкновенном вкусе. Это дом Дюка Ришелье, которому и деревня принадлежит... Замок этот доказывает, что хозяину не должно строить заочно, а может быть и то, что самый отменно хороший человек может иметь отменно дурный вкус в архитектуре. Огромное здание состоит из крылец, переходов с навесом вокруг дома. А внутри — из одной галереи, занимающей все строение, исключая четырех небольших комнат, по две на каждом конце, в которых столько окон и дверей, что нет места, где кровать поставить".
В этом доме Александр Сергеевич провел незабвенные дни. Он писал брату: "Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского... Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, — горы, сады, море. Друг мой, любимая моя надежда — увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского".
В отрывке из письма Дельвигу Пушкин сравнивал себя с lazzaroni — итальянским нищим бездельником: "В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом. Я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского lazzaroni. Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря, — и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис. Каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество".
Пушкинский кипарис до сих пор показывают в Гурзуфе. Экскурсоводы рассказывают: когда Крым был оккупирован фашистами, кто-то из высших офицеров, расположившихся в доме Ришелье, приказал срубить кипарис Пушкина. Догадливый садовник переставил ночью таблички, и срубили не тот кипарис...
Во дворце Ришелье была старинная библиотека. Александр Сергеевич тотчас отыскал сочинения Вольтера и Байрона. Последнего он читал под руководством Раевского-младшего, прекрасно знавшего английский язык. Сын генерала также познакомил Пушкина с поэзией Андре Шенье.
Если Александр Сергеевич что-то не понимал по-английски, то, не имея под рукой словаря, обращался за переводом к Екатерине Раевской. Надо заметить, Пушкин, хорошо зная язык Шекспира, говорил и читал на нем, как отмечал современник М.В. Юзефович, с "уродливым" произношением. Он же передавал со слов поэта, "что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую грамоту, как латинскую". Можно представить, как смешило такое произношение детей Раевского.
В Гурзуфе Александр Сергеевич много читал, восхищался Байроном, немного писал, слегка увлекался одной из дочерей Раевского (исследователи до сих пор спорят, какой именно). Но его главной подругой и наперсницей была "ласковая муза". Впоследствии в "Евгении Онегине" он представит ее верной спутницей в крымском путешествии:
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу миров.
О том, насколько важным и памятным было для Пушкина пребывание в Гурзуфе, свидетельствует незавершенное стихотворение "Таврида", написанное в 1822 году в Кишиневе. В нем есть удивительные строки — после смерти поэт готов оставить небесный рай ради земного Гурзуфа:
Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга,
Где скал нахмуренные своды...
В доме Ришелье путешественники провели приблизительно три недели из-за того, что Раевский-младший, уезжая с Кавказа, повредил ногу и должен был подлечиться. Когда он совершенно выздоровел, Пушкин с отцом и сыном Раевскими покинул Гурзуф и на лошадях направился в центральную часть полуострова, в Бахчисарай...
ИСПОРЧЕННЫЙ ФОНТАН
Муравьеву-Апостолу переход через горы показался страшным: "Сколько я ни нагляделся на пропасти, сколько ни уверился в надежности татарских лошадей, не менее того сердце во мне содрогалось от ужаса, когда случалось, что коню моему надобно было переступать с камня на камень над самою стремниною".
Но Александра Сергеевича этот переход не испугал: "По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом".
По дороге путешественники заехали в знаменитый Балаклавский монастырь Святого Георгия. Муравьев-Апостол писал о нем: "Небольшой домик, к стене прислоненный, жилище архиепископа, за ним немногие кельи, над коими видны опустевшие, осыпающиеся пещеры, в коих прежние отшельники обитали. Наконец, небольшая чистенькая, недавно построенная церковь".
Пушкину обитель также запомнилась: "Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление" ("Отрывок из письма к Д.").
Рядом с обителью на мысе Фиолент поэт увидел древние развалины, которые считались остатками храма Артемиды, в котором богине приносились человеческие жертвы. С этим местом связан известный греческий миф о жрице Ифигении, ее брате Оресте и его друге Пиладе.
Созерцая развалины, Александр Сергеевич, как признавался сам, "думал стихами":
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья...
Переночевав в монастыре, генерал и его молодые спутники направились в Бахчисарай и прибыли туда, скорее всего, 7 сентября. В бывшую столицу Крымского ханства Пушкин приехал простуженным — "лихорадка меня мучила".
Поэтому дворец не произвел на него особого впечатления: "Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленного хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes (фонтан слез). Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан. Из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище" ("Отрывок из письма к Д.").
Хоть поэт и досадовал, хоть NN — Раевскому-младшему — пришлось силой вести друга осматривать гарем, впечатления оказались незабываемыми. Александр Сергеевич возложил к фонтану слез две розы. С чьей-то помощью прочел надпись на нем — "хвалу стране дальной" (магометанскому раю). Кстати, Муравьев-Апостол нашел эту надпись "странной и любопытной".
Весной 1821 года в Кишиневе воспоминания о Бахчисарае ожили с необыкновенной силой и яркостью. Пушкин начал поэму "Бахчисарайский фонтан". А в 1824 году в Михайловском написал проникновенное стихотворение "Фонтану Бахчисарайского дворца":
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Осмотрев ханские покои, кладбище и город, путешественники переночевали во дворце и утром отбыли в Симферополь. Получается, в Бахчисарае, поныне гордящемся посещением великого поэта, Александр Сергеевич провел чуть более суток.
Приехав в Симферополь, Раевские и Пушкин поселились в доме французского ученого-химика Феликса де Серра, занимавшегося устройством заводов в Крыму и изучением лечебных свойств местных грязей.
С Раевским-младшим Александр Сергеевич побывал на обеде у таврического гражданского губернатора Александра Николаевича Баранова, с которым познакомился еще в Петербурге. Впоследствии, узнав о смерти молодого губернатора, Пушкин записал в дневнике: "Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека".
В середине сентября поэт покинул Крым и поехал к новому месту службы — в Кишинев. Через несколько лет он писал Дельвигу: "Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? Или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано все, что подвластно ему?"
Александр Сергеевич мечтал снова побывать в Крыму. Из Одессы он писал князю Петру Вяземскому в декабре 1823 года: "Что если б ты заехал к нам на Юг нынче весною? Мы бы провели лето в Крыму, куда собирается пропасть дельного народа, женщин и мужчин. Приезжай, ей-богу веселее здесь, чем у вас на Севере".
Но вновь посетить Крым Пушкину было не суждено...
