Глава 2. Папенька.
Как не хватает мне отца,
его фигуры и лица,
его видавшей виды шляпы
и слова ласкового «папа»
Н.Кравченко
Батюшка мой, крещеный Александром родился в селе Зеленый Курган Истринского района Московской области 16 марта 1928 года в семье Матвеева Тимофея Алексеевича, его матушка Евдокия умерла при родах. Дед женился потом еще дважды, и у моего батюшки появились еще 3 брата и 2 сестры. Тимофея Алексеевича забрали в армию 26 июня 1941 года, а в июле 1941 он потерял ногу в боях за Ельню. После московского госпиталя, он некоторое время сторожил церковь на Лесной улице, долечиваясь в больнице и ожидая протез, но когда в Москве стало голодно, перебрался на свою малую родину. Когда в село пришли немцы, они долго допытывались, почему нога деревянная, дед отвечал односложно: «Москва, трамвай». Папа рассказывал, что немцы появлялись в селе наездами, но однажды, приехав вместе с полицаями, они согнали всех жителей села вместе с малыми детьми в клуб. У них погиб какой-то важный чин, за его смерть они собирались расстрелять всех жителей села. Мой папенька, будучи двенадцатилетним подростком и его закадычный дружок смогли сбежать оттуда через туалет, в те времена это была просто выгребная яма. Мальчишки рискнули и сбежали из-под расстрела. Папа рассказывал как это было страшно, но желание жить победило, несмотря на то, что побег был не слишком приятным. Но фашисты, расстреляв 20 человек, почему-то решили, что этого довольно и остальных распустили по домам.
Потом фашистов погнали от Москвы и следующие годы уцелевшая семья жила довольно спокойно. В 18 лет Александра забрали в армию, он служил в морфлоте на Дальнем Востоке. Голодное военное детство дало знать о себе, на службе у него открылась язвенная болезнь желудка. Будучи ростом 175 см он отощал до 45 килограммов. Когда папа отправил свою фотографию Тимофею Алексеевичу, тот пришел в ужас от дистрофичного вида старшего сына. Чем он мог помочь ему? Отправил сыну денежный перевод на сумму 100 рублей. Этих денег хватило на 200 грамм чистого спирта и плитку шоколада. Батюшка не помнит, как он добрался до своего корабля после выпитого. Он проспал трое суток, но свершилось чудо, видимо он сжег язву и после этого пошел на поправку, начал поправляться и боли в желудке его больше не беспокоили. Отслужив положенное время, папа не стал возвращаться в семью отца, где его не очень-то и ждали, он не ладил с очередной мачехой, поэтому завербовался в НКВД и несколько лет прослужил в охране спецпоселений в Сибири. Это были конвойные войска, которые стали составной частью охранных структур исправительно-трудовых учреждений НКВД-МВД. Если бы он тогда знал, что поменяется местами с теми, кого ему пришлось охранять. Несколько лет он отслужил в Сибири, но в письмах отец звал его домой: он нашел ему невесту – племянницу своей третьей жены Серафимы, и непременно хотел его женить. Жениться папенька не собирался, но соскучился по отцу, братьям и сестрам и решил вернуться в родное село. У невесты, которую нашел ему отец, уже была маленькая дочь. Красотой она не блистала, и в деревне ей мужа найти не удалось. Александру женщина не нравилась, но Тимофей Алексеевич настаивал на женитьбе сына. Жениться отец не стал, но крепко выпив, лег с ней в постель, молодость взяла свое. Через некоторое время Зинаида забеременела от него, родился сын Коля. Батюшка любил мальчика, поэтому несколько лет терпел ненавистную женщину. Но в 1955 году его терпение лопнуло, он хлопнул дверью и уехал в Москву. В Москве он устроился работать шофером на автобазу и получил общежитие. В это же время он встретил мою матушку. Девушка понравилась отцу, он стал ухаживать за ней и вскоре пришел свататься. Матушка рассказывала об этом сватовстве: он пришел с цветами и бутылкой красного вина. Соседки по общежитию хором твердили: «Маруся, выходи за него, ведь парень непьющий». Такой вывод они сделали, потому что парень пришел не с водкой, а с красным вином. После скромной свадьбы молодые получили комнату в бараке общежитного типа на Первомайской улице, где и прожили в любви и согласии до 1977 года. Назывался городок, состоявший из трехэтажных домов - городок нефтяников или немецкая слобода. До сих пор не понимаю, причем тут нефтяники, а немецкая слобода потому, что городок построили пленные немцы. Перед каждым домом был большой сад, мои родители принимали участие в его посадке, и уютный двор. В центре городка был большой сквер со спортивными площадками, уютными беседками, черемухой и каштанами, поэтому в те времена родители отпускали своих детей на улицу, не опасаясь за их жизнь и здоровье. Дети нашей слободы от рассвета до заката резвились во дворах и сквере.
Наша коммунальная квартира представляла собой огромный (как нам казалось в детстве) коридор длиною в 20 метров и шириной в 2 метра. По обе его стороны находилось по 4 комнаты, каждую занимала отдельная семья, порой в такой 18-метровой комнате жили три поколения: родители, дети и внуки. С правой стороны в конце коридора была общая двадцатиметровая кухня, где стояло две 4-х комфорочных плиты и отдельный стол у каждой семьи, одна раковина с холодной водой. Здесь готовили еду, кипятили и сушили белье, мыли посуду. Напротив кухни находился санитарный узел, где было 3 умывальника и 2 унитаза. В санузле у каждой семьи имелся собственный гвоздик, на котором висел таз или корыто, а под ним стиральная доска и обязательно свой личный толчок для унитаза. В помещении с унитазами жители поставили перегородки и устроили для каждой комнаты ящик для хранения картофеля. Напротив входной двери между кухней и санузлом была балконная дверь. Балкон, тянувшийся вдоль всей стены дома, выходил на Первомайскую улицу. Он также был разделен на 8 семей, у каждого семейства была полочка или стол. Балкон летом для нас – детей был излюбленным местом. В 7-10 летнем возрасте мы хулиганили как могли. Бросали в прохожих картошку и яйца, обливали их водой и тут же прятались по комнатам. Рассвирепевшие прохожие не могли определить с какого этажа их окатили (балконы были на втором и на третьем этажах) и наши шалости оставались безнаказанными. Правда, иногда обиженные, осыпанные с ног до головы мукой, люди замечали обидчиков и устраивали в нашей коммуналке грандиозный скандал. Наши родители никогда не разбирались, кто из нас конкретно виноват: на орехи доставалось всем. Жили мы очень дружно: и горе и праздники были у всех общими. Работающие родители никогда не волновались, что дети вернувшиеся из школы, останутся голодными. Кто-то из взрослых (работающих посменно) всегда был дома и кормил, пришедших из школы детей, и своих, и чужих. По выходным все собирались на большой кухне за огромным столом и играли в лото или в «девятку» по копеечке за кон. За ним же собирались и в праздники. Этот же стол использовали для глажения белья. Гладили двумя общими чугунными утюгами, которые грели на огне. Кстати, я до сих пор вспоминаю эти утюжки: тяжелые, они отлично гладили любое пересушенное белье. Зачем я так подробно описываю коммуналку? Хочу, чтобы современная молодежь знала, в каких условиях жили их отцы и деды, когда рассуждает о том, что вчетвером со свекровью или тещей оче-е-ень тесно в трехкомнатной квартире.
Продолжение следует...