Политолог Михаил Комин о недавней дискуссии, посвященной связи между формой залов парламентов и характеристиками политической системы. Дискуссия прошла в рамках проекта "Архитектура и свобода", организованного совместно Фондом Фридриха Науманна, Гёте-Институтом в Москве и Архитектурной школой МАРШ.
Голландский архитектор Давид Мюльдер ван дер Вергт и архитектурное бюро XML несколько лет назад провели исследование зданий парламентов всех стран-членов ООН и попробовали выявить взаимосвязи между формой главного зала заседаний и состоянием демократии в этих государствах.
Строение всех описанных пленарных залов оказалось категоризируемым всего в пять основных групп.
1. Скамейки друг напротив друга (Opposing-Benches), являющиеся наследием первой политической структуры Британского парламента, с постоянным противостоянием партий Тори и Вигов.
2. Полукруг (Semi-Circle), получивший распространение в XIX веке в континентальных странах Европы, прежде всего во Франции и Италии, но наследующий форму театра античного Рима и Греции
3. Подкова (Horseshoe), соединяющая в себе принцип противостояния блоков из первой и более монолитную структуру из второй формы, но по времени появления также относящаяся к XIX веку
4. Учебный класс (classroom) — одна из наиболее популярных форм в мире, получившая большое распространение в XX веке в странах Восточной Европы, Африки и Азии.
5. Круг (Circle) – самая редкая форма, идущая от древнескандинавских и германских «тингов» — собраний племенной или родовой знати в буквальном смысле вокруг костра или алтаря, сегодня распространенная в дань традиции – в том же регионе (например, в исландском Альтинге), а также у части наиболее современных зданий парламентов мира.
Источник: Parliamentbook
ИЕРАРХИЯ И ГРАНИЦЫ
Одним из главных наблюдений исследования стало распространенность четвертой из выделенных форм – учебного класса – в наименее демократических странах мира. Разумеется, нельзя сказать, что такая форма всегда предопределяет авторитарный характер демократического режима, но тем не менее, режимы, которые большинство индексов измерения демократии относят, как минимум как гибридным, а чаще к открытым диктатурам – предпочитают иметь главный зал парламента именно такой формы.
И это вполне объяснимо. В недемократических режимах, парламенты служат «ширмой», иллюзией политической конкуренции и, как правило, управляются небольшой группой из исполнительной власти. Фигура спикера парламента, ведущего заседания, и его заместителей, контролирующих отдельные вопросы, является ключевой для удержания остальных членов парламента под контролем. Поэтому «архитектурно», главная задача – создать иерархию, выделить спикера и его окружение, противопоставив их оставшимся депутатам, которых к тому же именно в форме «учебного класса», проще смешать между собой, сделать гомогенными. В этой же форме, согласно теориям многих социальных философов, начиная с Пьера Бурдье, проще реализовывать доминирование немногих над большинством. Символическая власть оратора, учителя, противопоставленного и возвышающегося над всем «классом», помогает усиливать авторитет и влияние.
Второе важное наблюдение, вытекающее из данной типологии залов парламентов, связано уже непосредственно с основной массой депутатов. Степень структурированности пространства зала и производимых этой структурой границ между отдельными политическими блоками может влиять на число и готовность к построению договоренностей между депутатами разных партий. Наиболее жесткое деление из первого типа с противостоящими друг другу скамейками, подразумевает под собой ярые дебаты между двумя основными фракциями и трудности для трех и тем более для четырех сторонних споров. Если посмотреть на политическую историю классического примера парламента этого типа – Британского – можно увидеть, что на протяжении большей части времени существования политическая система Туманного Альбиона тяготела к двух- или максимум двух-с-половиной партийной системе.
Так же, как и в наблюдении выше, нельзя утверждать, что именно форма зала предопределила политическую истории Великобритании, однако, политическую традицию она вполне могла поддерживать. Напротив, европейские пленарные залы, чаще выстроенные по модели полукруга, не создают жесткое противостояние двух политических сил, по крайней мере, не мешая развитию многопартийности, распространенной в странах ЕС. Такие залы, также, как и круговые, возможно, меньше способствуют привязанности депутатов к своим партиям. Отсутствие визуального деления на фракции может подрывать силу партийной дисциплины – обязанность депутатов голосовать так, как выгодно партии в целом, а не им самим — и облегчать формирование межпартийных блоков. Несмотря на то, что исследований такого рода Давид ван дер Вергт и коллеги не проводили, подобные наблюдения соответствуют принципам, получающей все большее распространение поведенческой экономики.
ХРАНИТЕЛИ СТАРИНЫ
Еще один вывод и одновременно социальное измерение исследования архитекторов – откровенная замшелость форм залов парламентов. Все пять выявленных форм появились еще до начала XX века, хотя большая часть мира строила первые здания для своих депутатов в преддверие Первой и после Второй Мировой Войны, в соответствии с наиболее мощными волнами демократизации. Современные политические системы вынуждены функционировать в условиях старого дизайна зданий: традиции строительства не позволяют отойти канонов и воспроизводятся даже, если само здание парламента отстраивается заново. Показателен здесь опять же эпизод из истории Британского парламента, главный зал которого был восстановлен фактически в первоначальном виде, несмотря на полное его разрушение во время одной из бомбежек Лондона во Второй Мировой войне. Эпоха распада империй, деколонизации и получения независимости странами Африки и Азии, не привели к расцвету новых форм. Приобретающие автономию государства, под, а иногда и без давления бывших «метрополий» предпочитали с них копировать схему главного зала парламента.
Разумеется, нельзя построить пленарный зал парламента так, чтобы недемократические страны, вдруг стали демократиями, но возможно, с помощью новых архитектурных решений, получится решить какие-то из проблем развитых демократий. Среди них — растущая гражданская апатия (снижение явки на выборах), замкнутость политической элиты самой в себе, и как следствие – «замыливание» наиболее серьезных политических проблем, перенесение их на периферию политического спектра, что дает возможность росту популистских движений — а также общее снижение открытости политического процесса с перенесением центра принятия наиболее важных решений с парламентской трибуны в тень кабинетов.
Главными задачами для архитекторов здесь могли бы стать как раз «эксперименты с пространством». Можно ли организовать работу парламента так, чтобы вернуть к нему и к политике в целом интерес граждан? Чтобы повысить доступные населению инструменты контроля за депутатами, а депутатам – за исполнительной властью?
Источник: Economist
Можно ли сделать так, чтобы парламенты стали действительно местом для дискуссий и споров, а не для закрытых межпартийных соглашений и «дележке» министерских портфелей? Можно ли превратить особую сакральность парламента, основанную на его историчности и политических традициях, в сакральность больше соответствующую духу времени, тем самым вернув его в центр политической жизни, политического процесса?
В противном случае, здания парламентов рискуют окончательно проиграть растущей диджитализации и транспарентности мира, постепенно превращаясь в «политический рудимент» — музей, охраняющий предания старины, а не интересы граждан.
Предлагаем Вам также познакомиться с видеоверсией дискуссии в архитектурной школе МАРШ
