Николай уже неделю не притрагивался к бутылке, всё терпел, не находил себе места, но не хотел в очередной раз показать жене свою слабость. По новой им уже не начать, за спиной итак двадцать пять лет брака, а впереди он видел лишь серый туман. В этот вечер он отрицал весь мир, ничто не могло вдохнуть в него и капли радости. Вот, как обычно, щёлкает дверной замок. Он бы сейчас поставил свою жизнь на то, что за дверью жена, она вернулась с подработки. До чего же это предсказуемо. Но в этот вечер она держала на руках щенка бордер-колли, в её взгляде передавалась вся нежность к этому четвероногому младенцу.
Мужа, конечно, умилило это событие, но вскоре он вновь вернулся к своим страстям. Елена, неувядающая изнутри женщина, нашла, куда она направит свою любовь и заботу. Всю работу по уходу за Носиком, так его назвали, она взяла на себя: выгул, кормление, прививки, чтение литературы - всё полностью поглотило женщину. Она будто обрела себя заново. Мужу это даже нравилось - у них часто были ссоры по поводу его склонности к выпивке, а сейчас жена почти не злилась на него. Да, скорее всего она смирилась, устала бороться, и винить её не за что.
Носик хвостом бегал за женщиной, её он считал своей хозяйкой, матерью и другом. Он слушался её, ощущал вину, когда она злилась, лез обниматься и целоваться рано утром, когда она едва проснётся, не отдавал мячик, а когда она притворялась, что не хочет его забирать, дёргал женщину за подол халата или покусывал за тапки. Всячески завлекал в свои игры. По вечерам, после ужина, она садилась в кресло, а тот запрыгивал рядом, чтоб хозяйка его почесала. А когда он вырос, вечерняя привычка отличалась лишь тем, что он просто ставил морду на её колено.
Шестой осенью Елена ушла в мир иной, тяжёлая болезнь за полгода выжала из неё весь остаток светлой жизни. Носик до последнего часа спал возле её кровати, он уже тогда начал тосковать. Тосковать по её голосу, по их играм, по её радостному смеху, он перестал вилять хвостом, мало ел, каждый день облизывал её руку, а она, насколько хватало сил, запускала пальцы в его пушистую холку и нежно чесала. Такими были их последние дни.
Николай стал пить ещё сильнее, теперь он точно видел своё будущее, а дочь, после смерти матери, навещала его редко. Носик, казалось, хотел побыстрее дожить эту жизнь, но тело всё ещё носило его. Оставшись в одном доме с пьяницей, он не раз получал от него, а иногда подолгу был некормлен. Мужчина срывал зло на собаке, которой и так до смерти тоскливо. Вместо того чтобы её любить как существо, хранящее память о его жене, он периодически пинал бедное животное, виня его в том, что жена последние годы жизни проводила с ним большую часть времени.
Как-то дочь приехала в гости к отцу, наготовила еды, убрала в квартире, очередной раз попыталась достучаться до него, чтоб тот не пил. Ей стало жалко и отца и собаку, она предложила забрать к себе Носика, видя, что он тут обуза - мешает старику спиваться. А он взял и согласился. Уводи, говорит, так, может, про мать быстрее забуду. Что поделаешь, хоть и отец, а разум должен быть. Она собрала его миски, положила в пакет какие-то игрушки, и, пожалуй всё - больше у Носика ничего и не было. Перед уходом надела ошейник, тянуть, а он упёрся и не идёт. Она давай уговаривать, успокаивать, обещать, что ему там будет хорошо, опять тянет - упёрся и не идёт, а наоборот, смотрит в комнату, в ту, где кресло.
Дочь сняла ошейник, Носик как испуганный сорвался в комнату, заскочил на кресло, улёгся в него и закрыл глаза. Пёс никак иначе не мог сказать, что хочет остаться дома, он так сильно прижался к подушке, что не оторвать. Это его любимое место, тут он хорошо помнит руки хозяйки, как она ласково говорила с ним и гладила, он ни на что не променяет это. Пусть бьют, пусть не кормят, но только остаться. Дочь покачала головой, попрощалась с отцом и ушла.