Как финской скрипачке удалось записать 800 чукотских песен
Финская скрипачка Пия Сиирала уже не в первый раз едет записывать традиционную музыку народов Севера на Чукотку. Там, в посёлке Нешкан, фотограф Андрей Шапран встретился с ней, поговорил о путешествиях по тундре с пьяными лодочниками и выяснил, почему чукотским песням эстрада вредит, а эскимосским — нет. — Откуда у вас появился интерес к чукотской музыкальной культуре? Своеобразный выбор для современного европейского человека. — Интерес к чукотским песням появился совершенно случайно. По профессии я музыкант, скрипачка, закончила консерваторию в Москве. При консерватории в 1989 году мы создали небольшой оркестр, который назывался «Ансамбль 21-го века»: кроме обычных выступлений, мы хотели ездить в те районы, где существовал реальный вакуум в культурной среде. В первую свою поездку мы отправились на Сахалин. Нужны были спонсоры, и эти гастроли поддержали западные нефтяные компании. Может быть, я не должна это говорить, но теперь я выступаю против добычи нефти или газа теми способами и той технологией, свидетелем которых я стала в той поездке. В то время там была совсем малочисленная нация — ороки, которые занимались оленеводством. И я лично могла убедиться, в каких условиях приходится жить этим людям, на территории которых хозяйничали нефтяники. Вслед за Сахалином была поездка в Ненецкий автономный округ к оленеводам. Мы играли оленеводам прямо в тундре — и для нас, и для этих людей это было очень сильное впечатление. В качестве подарка одна ненецкая женщина спела нам песню, в которой рассказала о нашей дороге в ненецкую тундру, и эта музыка пожилого человека показалась мне очень интересной.
Прожив в России 20 лет Пия общается с местными без переводчика.
Фото: Андрей Шапран
Однажды в Москве я присутствовала на конференции северных народов, организованной «Единой Россией», и оказалась рядом с одной женщиной, которая посоветовала мне: «Если вы хотите увидеть совсем дикое место и старые традиции, постарайтесь попасть в Ачайваям». И я поехала в Олюторский район на северо-восток Камчатки, в село Ачайваям, где пробыла дней десять. В селе жили одни чукчи, и благодаря традициям, которые там сохранились, я стала заниматься чукотскими песнями. Я стараюсь понять, как меняется слух музыканта, который слушает чукотскую музыку, каким становится его восприятие, поскольку меняет человека не только классическая музыка, но и такая, которую я записываю в своих поездках. Правила, по которым звучат эти песни и мелодии, отличаются от традиционной классики, в них присутствует другое богатство.
В первое время я слышала новую чукотскую песню и думала: «А, это точно такой же исполнитель!» Но теперь я чувствую разницу и могу точно определить, кто тундровой чукча, кто береговой.
Эта разница всегда присутствует — не только в мелодии, но и в структуре самой песни: северные песни, в отличие от наших, имеют начало, но не имеют конца. Мой опыт и мои экспедиции заставили меня заново учиться. Я пишу докторскую диссертацию о чукотской музыке, чукотской мелодии. Но я не теоретик — это в первую очередь художественный проект. В рамках этой работы я должна буду сыграть пять концертов, произведения в которых основаны на чукотских мелодиях. Но мои «чукотские песни» — это не буквальное исполнение один в один, а интерпретация и попытка передать личное восприятие. И я оказалась в таких местах, где никогда не собирали эту музыку, поэтому для меня одним из главных результатов была работа, связанная с качественной записью.
Песни, которые собирает Пия, были распространены в тундре среди оленеводов и на прибрежных территориях, живущих рыбной ловлей. Оленеводы не против, если она подыгрывает их исполнению.
Фото: Андрей Шапран
Скрипка сопровождает её во всех северных поездках. Инструмент зависим от перепада температур и влажности, и поэтому путешествует в специальном футляре.
— Когда вы в первый раз приехали на Чукотку? — Первый раз я попала туда в 2008-м. Первыми местами, которые я посетила в тот раз, стали чукотские поселения, расположенные в Анадырском районе. Там я пробыла три месяца летом. В посёлках Марково и Ваеге я жила по неделе, потом, прилетев в Мейныпильгино на южную оконечность Чукотки, застряла на целый месяц — не было погоды, никакого транспорта: ни самолетов, ни вездеходов. Один раз мне удалось на рейсе санавиации улететь в эскимосское село Сиреники в Провиденском районе — обратно я добиралась на крытом грузовике. В первой поездке у меня сложились хорошие отношения с тогдашним главой района Лаврентия Зеленским Михаилом Анатольевичем, который познакомил меня с директором аэропорта в этом районе, — я была в курсе всех передвижений на пассажирских авиалиниях. — Где вы живете в своих поездках, кто вам помогает? — Когда я в первой поездке приехала в Сиреники, я не имела ни малейшего понятия, к кому мне надо попасть, и я отправилась к главе поселка. Меня поселили, как и вас сейчас, в больнице, в отдельном изоляторе. Это самое лучшее место для жизни на Чукотке в подобной ситуации. В той поездке я жила преимущественно в школах, ощущала поддержку управления культуры — в этой поездке «культура» помогать уже не стала. — Вы ездите в такие места, попадаете в разные ситуации и бываете в самых разных компаниях. Вы новый человек в этих местах, иностранка, женщина — не испытываете чувство страха в этих краях? — Не могу сказать, что я совсем не боюсь, — я боюсь, и особенно опасаюсь людей, которые в пьяном состоянии ведут по морю моторную лодку. В первой поездке из Ваеги надо было переехать по реке в Марково, это было в июне, и там было очень сильное течение. Водитель на лодке был здоровым русским мужиком, реку и все ее сложные участки он знал как свои пять пальцев: ехал зигзагами, постоянно огибая какие-то препятствия. Он был, наверное, очень хорошим штурманом, но он пил! Он взял бутылку водки, больше литра, и под абсолютно дурацкую музыку, которая никак не гармонировала с фантастической местной природой, открыл горлышко, поднял вертикально бутылку и одним большим глотком вылил водку в себя — и бутылка улетела за борт! Я подумала: «Вот это и есть твой конец». Мы ехали часов шесть по этой реке, и я не увидела хоть какого-то влияния на этого мужика выпитой бутылки. Эта поездка мне сильно запомнилась — я тогда еще ничего не знала про подобные путешествия на Севере; это, конечно, очень страшно.
Иногда Пия выступает в местных школах, даёт концерты в Домах культуры.
Фото: Андрей Шапран
Часто взрослые и дети на них впервые слышат живую игру на скрипке.
Фото: Андрей Шапран
Пия и ещё несколько музыкантов собирают записи для проекта Polar Voices, «Северные звуки» (https://www.ensemblexxi.org/polarvoices.htm).
Фото: Андрей Шапран
— Что происходит сегодня с традиционной культурой северных народов? — Сегодня происходят необратимые процессы: если чукотская культура умирает, то эскимосская уходит в небытие значительно быстрее. Чукотские песни поет всегда один человек, и их чаще поют на эстраде. Но когда на сцене звучит стилизованная чукотская песня, она выглядит неестественно просто. Богатейшая ритмика при этом совершенно исключается, и исполняют только два интервала, и никаких промежуточных звеньев — поэтому такое исполнение выглядит однообразно и нудно. Эскимосские песни из-за непростого характера исполнения не страдают от современной эстрады так, как чукотские. Но они и быстрее забываются, хотя современные чукотские ансамбли чаще всего исполняют как раз эскимосские танцы, и музыка звучит тоже эскимосская. А вот эксимосы песни чукчей не поют никогда. — Как можно коротко охарактеризовать традиционное чукотское пение? — Тот, кто говорит про чукчей, что они поют только то, что увидят, точно сам не поет и ничего вокруг себя не видит. А в поселке Сиреники жила науканская эскимоска, которая перевернула мое представление об эскимосах. По мнению большинства представителей этого народа, эскимосские песни поются вместе, в отличие от чукчей. Но эта женщина сказала противоположное: на праздниках эскимосы исполняют песни вместе, но дома поют по одному. — Сколько чукотских песен вы записали в первой своей поездке на Чукотку? — В общей сложности восемьсот песен. В селе Нунлигран мне повезло: глава администрации наизусть помнила всех стариков в селе, которые могли что-то исполнить. Я за один день обошла восемь человек, и они все пели по десять песен. И все были без комплексов, не было этой капризности, которая встречается теперь: я не могу, я не хочу.
По словам скрипачки, даже те местные жители, кто обладает хорошими вокальными данными, сначала смущаются петь ей, потому что отвыкли петь на чукотском.
Фото: Андрей Шапран
Все свои встречи и разговоры она всегда пишет на микрофон — на случай, если кто-то решит спеть.
Фото: Андрей Шапран
Если люди в посёлке могут спеть или рассказать связанные с этим истории, то почти наверняка они выросли в тундре и были оленеводами, а позже перебрались на постоянное место жительства.
Фото: Андрей Шапран
Поиск поющих людей среди морских охотников на побережье иногда заканчивается ничем — но даже если не удалось ничего записать, Пия всегда откликается на просьбы сыграть самой.
Фото: Андрей Шапран
Одна бабушка в Мейныпильгино тогда спела двести песен! Но это был исключительный случай. Эта пожилая женщина была очень музыкальным человеком. Она нарисовала музыкальную карту, на которой были изображены все стойбища вокруг Мейныпильгино. Она с трудом писала имена, потому что чукотские буквы плохо ложатся на русский язык, и стала петь все по порядку. Сначала она не хотела ко мне ходить, но поскольку я долго там жила, она поняла, что я занимаюсь сбором песен серьезно. Она пришла и потом три дня подряд с утра до вечера пела. Я думаю, что своим местным она эти песни не пела. Я спрашивала у чукчей, почему они не записывают их. Уже тогда, шесть лет назад, появились разные записывающие устройства, и это не было большой технической проблемой. Но люди ответили: «Нам они не поют». В этой же поездке за прошедших полтора месяца я записала не больше тридцати песен, и хорошо, если к концу наберется восемьдесят. — Какую музыку вы исполняете, когда выступаете перед чукчами? — Классическую; иногда просят отдельно исполнить полонез Огинского, «Времена года» Вивальди, «Венгерский танец» Брамса — почти всегда одно и то же. Но об этом просят люди возрастом под пятьдесят лет, молодым же можно играть что угодно: практически все они выросли на попсе и с классической музыкой не знакомы. — Самое необычное место, где вам пришлось давать концерт? — Наверное, самым необычным местом оказалась одинокая охотничья избушка, в которой мы однажды остановились с чукчами. Был час ночи, я хотела проверить свою скрипку после тяжелой дороги и морского наката, в который мы попали. Я играла десять или пятнадцать минут в этой избушке, в которой нам предстояло переночевать. В чукотском департаменте культуры тогда посчитали, что мне достаточно будет только посещения поселков Лаврентия, Лорино и Ново-Чаплино, — это визитные карточки современной Чукотки, в эти места едут все журналисты. Меня хотели пригласить в Канчалан — еще одно показательное село, — но я ответила: «Пусть туда едет ваш президент, а я поеду туда, где мне действительно будет интересно и где еще поют чукотские бабушки». Чиновники стали возражать, но я спросила их: «Кто платит за эту поездку? Вы платите хотя бы копейку, чтобы начинать указывать?» Когда я вернулась через три месяца, в управлении культуры попросили: «Дайте нам этот материал, ведь там никто кроме вас не был!» Я сказала: «Конечно, я отдам, это же ваше сокровище, не мое». Собранный материал сохранится в анадырской фонотеке — это не мое личное имущество, это часть ушедшей чукотской культуры. — Результатами этой поездки вы точно так же собираетесь делиться с негостеприимной местной «культурой»? — Конечно, тоже отдам. Но не все сразу, потому что это огромный объем архивного звукового материала, с которым надо работать: резать, сокращать, подписывать, кто и где записан. — Кроме всего вы, безусловно, очень смелый человек: в одиночку ездите по тем местам, где девяносто девять процентов россиян вряд ли когда-то окажутся. — Конечно, я боюсь ездить одна, но из-за того что вас двое, вы можете не попасть в единственный за месяц вертолет, в лодку или не найти какое-то жилье. И еще у двоих есть одно свойство: они создают толпу, и когда вы оказываетесь в нужном месте, люди могут просто вас стесняться и не пойдут на контакт — в поездке надо быть незаметным! — Вы не жалеете, что занимаетесь не совсем традиционным для обычного европейца творчеством? — Нет, нисколько. И особенно сейчас, когда понимаю, свидетелем каких ценностей я была шесть лет назад, — теперь эта культура исчезла. Это не рисунок на скале, который остается навсегда, если его нанести. Музыка, которую я слышала, исчезла! Она оказалась не вечной. Но я застала ту эпоху, в которой те люди были живыми, и эта музыка была не какой-то исключительной, а постоянной, сопутствующей в их повседневной жизни. Она была все время вместе с ними.