Барто — классик. Один из трех китов советской детской литературы. Не все даже помнят, что "наша Таня громко плачет" — это Барто, а не фольклор. При этом ее полной биографии так и не написано, а очерки жизни и творчества рисуют либо благостный образ поэтессы, окруженной деточками, либо неприятный портрет советского поэта-функционера, сочинявшего идеологически выверенные стишки. И то, и другое одинаково скучно.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
С обстоятельствами рождения Агнии Барто не все понятно. Точно известно, что она родилась 4 февраля (по старому стилю) в семье ветеринарного врача Авраама-Льва Нахмановича Волова (Агния Львовна приводит в воспоминаниях русифицированную версию: Льва Николаевича) и его жены Марии Эльяш-Гиршевны, урожденной Блох. Но с годом рождения будущей поэтессы не все просто. Традиционно в ее официальных биографиях принято указывать 1906 год. Но, принимая во внимание семейную легенду о том, что в голодное послереволюционное время 17-летняя Агния прибавила себе год, чтобы ее взяли продавщицей в магазин одежды, где на паек давали селедочные головы, — биографы стали в скобках писать "(1907?)". Сама Барто в автобиографии указала: "Родилась я в Москве, в 1906 году, здесь училась и выросла".
Однако в каунасском архиве нашлась запись ковенского раввина о рождении девочки, названной Агнией, в семье Авраама-Льва Волова в 1901 году. Интересно, что сайт семьи Барто утверждает, что Агнию звали Гетель Лейбовна, однако в архивной записи четко читаются имена Агния и Авраам-Лев. Скорей всего, в Москву семья перебралась вскоре после рождения девочки. О детстве будущей поэтессы известно мало. Она писала, что первое ее впечатление — звук шарманки за окном: "Я долго мечтала ходить по дворам и крутить ручку шарманки, чтобы из всех окон выглядывали люди, привлеченные музыкой".
Семья была состоятельной и образованной. Жили на Малой Дмитровке, у отца в доме был кабинет, где он вел прием. А у девочки была няня, Наталия Борисовна, которая рассказывала ей русские сказки.
Юрий Безелянский сообщает: "Любопытно, что в доме ее звали Ганной. Мать не очень-то занималась дочкой, она была женщиной капризной и ленивой, а отец, напротив, любил возиться с маленькой Ганной". Барто вспоминала, как отец читал ей басни Крылова, многие из которых знал наизусть, как показывал буквы, учил читать по книжке Льва Толстого. Еще одно детское воспоминание — как старушки из Общества покровительства животным дарили отцу канареек, о которых девочка должна была заботиться, но птички быстро умирали, и заплаканная Агния хоронила их во дворе.
Первые стихи девочка написала в 4 года, когда болела: "Девочка гуляла в зеленых лугах, ничего не знала о своих ногах". "Стихи я начала писать в раннем детстве, в первых классах гимназии посвящала их главным образом влюбленным "розовым маркизам". Ну что ж, поэтам положено писать о любви, я отдала дань этой теме, когда мне было лет одиннадцать. Правда, уже и тогда влюбленных маркиз и пажей, населявших мои тетради, оттесняли эпиграммы на учителей и подруг", — вспоминала Барто.
Дочь Барто Татьяна Щегляева в интервью "Московскому комсомольцу" рассказывала, что еще в гимназии поэтесса увлеклась Ахматовой; дома хранится тетрадка с переписанным юной Агнией "Сероглазым королем" и ее собственными стихами. "Читая их, трудно себе представить, что писались они после революции, в ее первые напряженные годы", — пишет об этих первых опытах сама Барто. Впрочем, "беспомощные подражания Ахматовой", согласно "Запискам детского поэта", в одночасье сменились дерзкой лесенкой: кто-то из гостей забыл в передней книжку стихов Маяковского — и в тот же вечер на обороте стихотворения про маркизу возникли совсем другие стихи:
Рождайся,
Новый человек,
Чтоб гниль земли
Вымерла!
Я бью тебе челом,
Век,
За то, что дал
Владимира.
Главным слушателем и критиком начинающего поэта был отец, с которым она вела нескончаемые споры о том, можно ли менять размер стихотворения, укорачивать его строчки.
ДЕТСКИЙ ИЛИ ВЗРОСЛЫЙ ПОЭТ?
Девочка училась в хореографическом училище. Анекдотическую историю, связанную с его окончанием в 1924 году, она рассказала в своих "Записках": "Серьезно заняться литературной работой посоветовал мне Анатолий Васильевич Луначарский. Он приехал на выпускные зачеты в хореографическое училище, которое я кончала, собираясь стать балериной. После зачетов выступали учащиеся. Под музыку Шопена я прочла свое очень длинное стихотворение "Похоронный марш", принимая соответствующие трагические позы. Когда мне рассказали, что во время моего выступления Луначарский с трудом прятал улыбку, меня это очень обидело. Через несколько дней Анатолий Васильевич пригласил меня в Наркомпрос и сказал, что, слушая мой "Похоронный марш", он понял — я обязательно буду писать... веселые стихи. Он долго и сердечно говорил со мной, сам написал на листке, какие книжки мне надо прочесть".
Прежде чем стать профессиональным литератором, девушка танцевала в балетной труппе, успела поработать делопроизводителем... Но в голове крутились, не стихая, рифмы. Барто вспоминала, как впервые увидела Маяковского, кумира юности. Летом — судя по всему, в самом начале 20-х — она жила на даче в Мамонтовке, а Маяковский по соседству — в Акуловой Горе. Неподалеку от дачи, где он жил, были теннисные корты, куда Агния ходила играть — и однажды увидела, как Маяковский ходит и сочиняет, но так и не рискнула к нему подойти. А первые серьезные стихи еще долго писала под Маяковского.
Она пыталась стать обычным поэтом — но в Госиздате, куда она отнесла свою рукопись, ее отправили в детский отдел. Там в 1925 году и вышла первая книжка Агнии Барто: два стихотворения, "Китайчонок Ван Ли" и "Мишка-воришка". Оба — о несчастных детях: китайчонке, которого угнетают китайские мандарины, и беспризорнике Мишке, который ворует от голода. Китайчонок сбегает в Россию, где становится пионером, Мишку знакомый мальчик соблазняет податься в детский дом на Петровке. Будущая Барто в этих правильных идеологических стихах еще почти неразличима.
Фамилия Барто, которой были подписаны стихи, досталась Агнии от мужа, молодого поэта Павла Барто. Его дед, коммерсант Ричард Барто (Bartho), был англичанином; он поселился в Москве и женился на русской. У тетки Павла, балерины Лидии Нелидовой, была собственная балетная студия на Страстном бульваре, в которой занимались и Павел, и Агния. Дочь Павла Барто от второго брака, Сусанна Павловна, рассказала "Московскому комсомольцу": "Агния была активнее и смелее. Она сама выбрала Павла, называла его своим "голубым принцем", покорила его своей женственностью. Это была романтическая первая любовь". Голубоглазый красавец Павел увлекался не только танцами, но и зверями — позднее он стал известен как автор замечательных детских стихотворений о птицах. Павел и Агния поженились, в 1927 году у них родился сын Эдгар. Дома мальчика звали Гариком, в 16 лет при получении паспорта он изменил имя и стал Игорем; время было военное, суровое, пышное имя уже не казалось, вероятно, таким романтично-прекрасным.
Молодые супруги писали стихи, иногда сочиняли вместе. Первые стихи ("Девочка-ревушка", "Девочка чумазая") вышли под двойным авторством, Павла и Агнии Барто, и сразу пленили читателей простотой, певучестью и доброй усмешкой. Мамы до сих пор читают детям: "Нет, там не коровушка, это Ганя-ревушка" или "Я на солнышке лежала, пятки кверху держала... Они не будут белые, они же загорелые!"
Барто по-прежнему думала, не надо ли ей все-таки стать взрослым поэтом. В воспоминаниях она пишет, что очень хотела посоветоваться с Маяковским — и наконец помог случай: они вместе выступали на "Книжкином дне" в Сокольниках. Дети встретили выступление Маяковского с восторгом, и сам он воодушевленно "говорил о том, как нужна нашим детям принципиально новая поэзия, обращенная к ребенку, будущему гражданину". Барто замечает, что эти его слова многое прояснили для нее.
Супруги Барто прожили вместе шесть лет. А затем расстались по инициативе Агнии, которая предупредила мужа, что оставит себе фамилию Барто. Это была уже не просто фамилия — это было имя.
ЛЕВЫЙ ПОПУТЧИК
Барто училась быть детским поэтом. Она подробно рассказывает об этом в "Записках": и о том, как ходила в "Пионерскую правду" читать детские письма, и как стала ходить в школы, детские дома, вслушиваться в детские разговоры на улицах. И как Чуковский попенял ей, что в ее стихах не хватает лиричности. И как тяжело и трудно складывались отношения с Маршаком, которого она однажды в сердцах обозвала "правым попутчиком".
Термин "попутчик", придуманный Троцким еще в 1923 году, к концу 1920-х стал уже грозным политическим клеймом. А уж "правый попутчик" — это был почти враг. Сама Барто считалась "левым попутчиком", это чуть получше; в ее стихотворении "Телефон" мы читаем:
Говорят, вы одна
из лучших —
Вы самый близкий
левый попутчик?!
И вообще вы теперь
знамениты до черта,
Про вас написала
даже "Вечерка"...
Впрочем, в том же стихотворении звонящие интересуются, Барто жива ли — или ее уже сжевали...
"Жевали" в те времена многих. В дискуссиях о детской книге старательно истреблялось всякое живое слово, доставалось, разумеется, и Барто — впрочем, куда меньше, чем "правому попутчику" Маршаку или Чуковскому с его зловредной Чуковщиной. Хуже того, когда Горький вступился за ошельмованного Чуковского, Барто подписалась под коллективным письмом, возражающим Горькому. Кстати, и позже, в 1944 году, когда в Союзе писателей дружно топтали Чуковского за неудачную сказку "Одолеем Бармалея", Барто не только обличала его вместе со всеми — Чуковский сказал дочери, что Барто была ниже всех.
Стихи Барто конца 20-х — очень идеологические. Это и поэма "Братишки", где детям разных народов мамы поют колыбельные, но черному и желтому братишке поют о том, как их родителей угнетают богатеи, а беленькому братишке — о том, что его отец "в тяжелый год отбивал в бою завод для того, чтоб ты, сынок, для себя работать мог". И, разумеется, выражается надежда, что он не забудет "о братьях, там, в чужом краю", что будет с ними "в огне и дыме" — и когда-нибудь победит... Это и "Песнь о стройке", и "Мы — моряки", разве что "Фонарик" — трогательный и детский.
В 30-х, когда детскую литературу перестали старательно вытаптывать, Барто стала уже не то чтобы классиком, но признанным поэтом. Она переживает настоящий творческий расцвет. На свет появляются хрестоматийные, всем известные "Игрушки" — "Идет бычок, качается...", "Зайку бросила хозяйка...", "Наша Таня громко плачет...". Барто — вслед за Маяковским, подчеркивала она — осваивает новые поэтические земли: детский юмор и детскую сатиру, и пресса наперебой ее хвалит за товарищеский тон, за отсутствие дидактизма, за то, что дети не чувствуют себя воспитуемыми, но прекрасно всё понимают и посмеиваются над героями стихотворений. Четкие, лаконичные формулировки, живые герои, неподдельный лиризм — стоит вспомнить чудесного "Снегиря", прочитав которого Маршак, невзирая на сложные отношения с Барто, пришел к ней домой, чтобы сказать, что это прекрасные стихи...
При этом от писателя по-прежнему требуется лояльность власти. Предел лояльности каждый устанавливает для себя. Барто — очень советский человек. И как советский человек, она в едином порыве со всем советским народом негодует, когда положено негодовать, поддерживает, когда положено поддерживать... В 1936 году, после разоблачения пресловутого троцкистско-зиновьевского заговора, писатели дружно выступают в "Литературной газете" с коллективными письмами, одобряющими расстрел. В том же номере газеты подпись Барто стоит не под коллективным письмом, а под ее собственной репликой "Гады растоптаны".
У ТЕБЯ ВСЕ ДЕЛА ДА ДЕЛА
В конце 1920-х в компании, куда входили сестры Павла Барто, Агния встретила молодого и очень красивого инженера Андрея Щегляева и вышла за него замуж. Торжеств не было: пара просто расписалась в загсе.
Сын профессора Андрей Щегляев, окончив МВТУ, работал в Московском энергетическом институте, занимался тепловыми электростанциями. Он стал автором нескольких изобретений, за которые в 1948 и 1952 году получил Сталинские премии. Сама Агния Барто получила Сталинскую премию в 1950 году — за книгу детских стихов, в которой среди прочего были знаменитые "Мы с Тамарой ходим парой".
В 1933 году у супругов родилась дочь Таня. Она, кстати, обычно подчеркивает в интервью, что она не та самая Таня, которая уронила в речку мячик: та самая Таня появилась на свет тремя годами ранее. Часто бывает, что женщины начинают писать детские стихи, когда становятся мамами, но дочь рассказывает, что мама всегда очень много работала, что времени поговорить с детьми у нее было мало, а впечатлений и наблюдений она с избытком получала во время бесконечных встреч с детьми в школах, детдомах, больницах, пионерских лагерях...
В 1937 году Агния Барто получила квартиру в знаменитом писательском доме в Лаврушинском переулке, куда въехала с мужем, свекровью, двумя детьми и няней Домной Ивановной.
В том же году Барто в составе делегации советских писателей поехала в Испанию, где шла гражданская война. Оттуда привезла цикл стихотворений про испанских детей — стихов хотя и идеологических, но очень живых, проникнутых материнской тревогой и состраданием. Знаменитое "Я с тобой" — вневременные, совершенно вечные стихи про восьмилетнюю девочку, которая дома за старшую и утешает во время бомбежки младшего брата:
Ты не бойся темноты:
В темноте не виден ты.
А когда начнется бой,
Ты не бойся — я с тобой...
ВОЙНА
Когда началась война, Барто не хотела уезжать из Москвы. Хотела на фронт, хотела работать на радио. Однако Щегляева направили в Свердловск работать на электростанции, и вся семья переехала туда. В свердловском Доме печати Барто познакомилась с Павлом Бажовым, который пригласил ее на собрание в ремесленное училище — поговорить с подростками, которым скоро предстоит вместо взрослых встать к станкам. Бажов же предложил ей пойти учиться на токаря, чтобы быть рядом с мальчишками и научиться их понимать. Барто стала работать токарем, получила второй разряд. Она вспоминала: "Ребята недолго чуждались меня, привыкли к моему присутствию, некоторым из них нравилось меня обучать, я была явно отстающей, ведь стремилась не столько овладеть профессией токаря, сколько понять, какими должны быть герои моих будущих стихов". Военный цикл "Подростки" — об этих мальчишках.
После Барто работала в свердловской газете. Выступала с чтением стихов на радио, ездила в школы, читала стихи детям, в госпиталях — раненым. Очень рвалась на фронт — если не корреспондентом, то хотя бы читать стихи солдатам; в 1942 году поехала на Западный фронт корреспондентом "Комсомольской правды". И стихи она солдатам читала. Детские. Солдаты плакали. В одну из таких поездок она чудом выбралась с минного поля. В другой раз чуть не погибла, возвращаясь из командировки в Москву, куда так и не попала: под Москвой стояли немецкие войска. А поезд, на котором она возвращалась, внезапно повернули обратно. Какой-то солдат отыскал ее в вагоне — "кто тут товарищ писательница?" — и велел ей прыгать, когда поезд замедлит ход у моста, не доезжая Ярославля. Барто прыгнула, скатилась по насыпи, чуть не убилась. Солдат кинул вслед шляпную коробку, заменявшую ей чемодан. До Свердловска она добиралась 12 дней. Потом ей долго снились кошмары, в которых она попадала под поезд...
В Свердловске ее сын Гарик учился в школе, занимался в композиторском классе, писал музыку. После школы пошел учиться в летное училище. Уже после возвращения в Москву поступил в авиационный институт. 5 мая 1945 года его сбила машина, когда он катался на велосипеде возле дома. Ему едва исполнилось 18 лет. День Победы пришелся на самые черные дни в жизни Агнии Барто: от потери сына она так никогда и не оправилась. С тех пор она боялась за родных, не хотела отпускать от себя взрослую дочь с детьми, так все и жили вместе.
НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА
Осиротевшая мать, она часто бывала у осиротевших детей в детдомах. О них в 1947 году написала поэму "Звенигород". Детский дом в ней — семья, в которой 30 детей, и все они друг другу сестры и братья, и все они дети взрослым, которые, может быть, тоже потеряли своих детей на войне. Поэма и радостная вроде бы: дети отмечают общий день рождения, к ним едут гости — но и по детям этим, и по взрослым тяжелыми гусеницами прокатила война. И все равно — радость, и день рождения, и школьники дарят детдомовцам говорящего скворца. И такой надежды полна поэма, так хочется верить, что раны зарастут, а дети непременно будут счастливы, что почти не портят ее даже редкие официальные декларации.
С поэмы "Звенигород" начинается многолетняя история радиопрограммы "Найти человека", прообраза нынешней телепередачи "Ищу тебя". В 1954 году Барто получила письмо от карагандинской уборщицы Софьи Гудевой, которая в войну потеряла восьмилетнюю дочь Нину. Гудева прочитала поэму и писала ее автору — просто поделиться своим горем и надеждой, что ее дочка тоже выросла в таком же теплом детском доме, что кто-то ее любил и о ней заботился. Барто решила помочь Гудевой и обратилась в Отдел розысков управления милиции. Милиция помогла найти Нину, мать и дочь воссоединились, журналист Поляновский написал об этом в "Огоньке". Молодой солдат прочитал статью, выдрал ее из журнала и спрятал в чемодан. А потом, попав в Караганду после демобилизации, нашел Нину и женился на ней. Когда журналисты раструбили об этой счастливой истории, Агнии Барто со всех концов страны начали писать матери, умоляющие помочь отыскать потерянных детей. И дети, которые не нашли своих родных, потому что ничего не помнили. Некоторые не помнили даже своего имени. Но вспоминали какие-то детали. Барто решила, что можно попробовать искать родителей по отрывочным детским воспоминаниям. И идея действительно сработала. Девять лет, с 1965 по 1974 год, передача "Найти человека" выходила на Всесоюзном радио 13-го числа каждого месяца. Агния Барто читала письма — и люди иногда откликались сразу: это наша, наша девочка, мы ее узнали, это наш Василий, это я, ваша дочка...
Об этой радиопередаче и поиске потерянных детей Барто написала книгу "Найти человека". Она и сейчас читается на одном дыхании, почти как детектив — только детектив этот и горестный, и счастливый, и слезный.
ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ СЮЖЕТЫ
В 50-х и 60-х годах Барто много ездила: была в Болгарии, в Японии, в Италии, во Франции, в Англии, в Исландии. Привозила стихи. Иногда — просто лирические зарисовки, иногда — вполне идеологические, воспитательные сюжеты. Вот, пожалуйста, про угнетенного негритянского мальчика, вот — про ребенка из Флоренции, который не очень знает, как разговаривать с советскими туристами, но может без слов показать портрет Ленина. Барто пропагандирует мир и дружбу — с юмором, с пафосом, — а все равно нету в этих стихах щедрого, солнечного счастья. Но это умела та — довоенная, счастливая Барто. Сейчас она притушена горем — она и в последние годы перед смертью, по свидетельству художника Мая Митурича, много говорила о погибшем сыне.
Впрочем, она по-прежнему умеет язвить: "Лешенька, Лешенька, сделай одолжение: выучи, Алешенька, таблицу умножения" — это 1958 год, сборник сатирических стихов для детей. Но и здесь — полным-полно дидактики, воспитательной работы, обличения недостатков на пионерских сборах. Может, поэтому к ее стихам было принято относиться слегка презрительно.
Барто — неровная. Не идеальная. Разная. Когда в 1950 году арестовали по обвинению в шпионаже ее подругу Евгению Таратуту, она не шарахнулась в сторону, а помогала ее семье.
Когда во время процесса Синявского и Даниэля следственный отдел КГБ призвал Барто в эксперты по делу — она не отказалась, а дала экспертное заключение об антисоветском характере творчества Даниэля.
Когда в 1974 году из Союза писателей исключали Лидию Чуковскую, Барто с трибуны изумлялась: "Как может человек дойти до такой антисоветчины, до такой злобы? Мне хочется спросить у вас: почему вы такая злая? Откуда в вас столько злости?" "Антисоветчина и злоба" — это было про статью Чуковской "Гнев народа", посвященную травле Пастернака, которого, кстати сказать, Барто очень любила.
К слову — о Пастернаке. В 1936 году во время дискуссии о формализме, когда Пастернак сказал вслух то, о чем все думали, но сказать боялись, Барто пыталась его защищать: "Пастернак говорил правильные вещи, но не в правильной форме. Речь его потрясающая. Он единственный сказал, что у него на душе. Но он не учел обстановки, аудитории..." А в 1958 году, когда его исключали из Союза писателей — вместе с Верой Инбер и Маргаритой Алигер огласила письмо с просьбой к советскому правительству выдворить его из СССР.
А вот в 1971 году на заседании секретариата Союза писателей, где исключали Галича, Барто вместе еще с тремя писателями проголосовала против. Впрочем, после объявления, что сверху просили, чтобы голосование было единогласным, — все проголосовали "за".
Она была очень советским человеком — со всем, что стоит за этим понятием: с его мечтами о будущем гармоничном обществе, с его готовностью строить это общество прямо сейчас, с убеждением, что "детям нужна вся гамма чувств, рождающих человечность", как она сформулировала в своих "Записках детского поэта". С искренним интернационализмом. Но и с желанием идти в ногу со всеми, с убеждением, что государственное выше человеческого, с готовностью приспосабливаться к невозможному, терпеть несносное, идти на компромиссы с бессмысленным...
Ее любимый муж умер в 1970 году от рака. Она пережила его на одиннадцать лет. До последних дней сохраняла подвижность, танцевала на своем юбилее. Выступала на Неделе детской книги. Когда ложилась в больницу в марте 1981 года — думала, что с отравлением, что подлечится и скоро выйдет, ведь еще столько дел. В больнице работала над новым томом собрания сочинений. А 1 апреля умерла.
Итоги подводить бессмысленно — лучше просто перелистать и вспомнить, сколько всего из написанного Барто держится у нас в голове безо всяких усилий. Сколько живого, нежного, лукавого, насмешливого, радостного. "Ой, я укололась, — слышен Сонин голос, — мне попало что-то в глаз — я пожалуюсь на вас". "Купили в магазине резиновую Зину, резиновую Зину в корзине принесли". "Нет, видно, я еще мала: я ничего не поняла". "Дело было в январе, стояла елка на горе, а возле этой елки бродили злые волки". "Дед схватил в охапку шапку и кричит: "Зовите бабку!"
И это, конечно:
Весна, весна на улице,
Весенние деньки!
С книжками, с тетрадками
Идут ученики.
Полны веселья шумного
Бульвары и сады,
И сколько хочешь радуйся,
Скачи на все лады!