"Ночь была с ливнями...Вся трава в росе--е-е-е-е!" - глубоким грудным голосом выводила Катя...И было не ясно, где в этой худенькой груди живет такой голос...
-Подпевайте, девки! - останавливалась она, - Подпевайте...
И мы подтягивали не стройно, ломая песню
-Про меня счастлива-а-а-а-я говорили все..
И через куплет опять смолкали.Куда уж нам с Катюхой тягаться...
Её никто и никогда бы не назвал счастливой, разве давным-давно, в юности, когда за Серёгу замуж шла... На свадебном фото он курчаво-лохматый и она с модным начесом. Оба худые, глазастые и остроскулые.
Остались от того брака две дочки. А Серёги уже и нету. В девяносто восьмом пошёл на охоту. И нашли уж застывшего - случайный ли выстрел, или что другое... но... лежал Серега скрючившись. И снег - красный...Что-то тогда с Катей случилось, она с тех пор красный цвет не может видеть. Фобия - если научно изъясняться. Нет, если красного чуть-чуть, то ничего, а если много - скатерть, шторы, платье... У неё голова кружится и вплоть до паники...
-Когда я тебе надоем, ты просто на дверь красную шторку повесь, - шутит она.
Но Катя и так - редкий гость. Вот разве на праздник вытянешь. Тогда веселится она от души, будто саму себя выпускает из заточения. И поет и пляшет от души. "Хо-ро-шо -о-о-о! Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Я это знаю!" -надрывается Сердючка, стараясь перепеть Катюху. Но куда там, Катя и отплясывая - разухабисто, выстукивая каблучками, и поет точнее, ярче, звонче, ряженой проводницы.
А потом опять забивается в свою нору, как полевая мышь зимой и до следующего праздника - её не слышно и не видно. Разве по утрам, когда корову в стадо провожает и можно еще перекинутся парой слов. Когда Серёги не стало, как-то естественно было бы, если б от коров Катерина отказалась. Одной бабе в деревне, да еще и с малыми детьми держать корову непросто. Дело даже не в подоить -накормить - почистить. Дело в покосе. Скосить, перевернуть, сгрести, зарод сметать...кто пробовал это тот поймёт, что там без мужской силы никак.
И после похорон, едва ли не первый вопрос был:
-Продавать будешь или сдашь?
-Не буду! -отрезала Катя, -Тем более сдавать - Марту нам тёлочкой еще на свадьбу подарили...
И впилась в мужскую работу, как в спасательный круг.
После Марты была Марта-2, сейчас Марта -3 - правнучка той самой дареной на свадьбу тёлочки.
-Не баба - трактор, - то с восторгом, то с раздражением говаривал сосед Андрюха.
С восторгом, потому что смотреть на то, как Катерина литовкой машет и навильники сена, втрое больше самой себя, на зарод кидает - можно было бесконечно Она работает, как поёт - легко, красиво, выверено.
С раздражением, потому что наивно полагал - по одинокому своему положению он легко к Катерине под бок переберется. Мужик он непьющий, ну почти непьющий, хозяин не из последних. И внешне вполне себе - не урод, брюхом не оброс, горбом не обзавелся и даже густую шевелюру не подрастерял на чужих подушках.
Но... через год бесплодных попыток Андрюха ворчал, кивая на Катерину:
-Ты Брестскую крепость видела? Вон она идёт.
Но нет, не крепость напоминала мне Катя, а спящую красавицу. И дом её чем дальше, тем больше напоминал гроб с хрустальной чистотой. И через пять, и через десять лет там мало что менялось. Даже на вешалке в кухне упорно ждала хозяина Серёгина кожаная куртка, на полке стояла его любимая кружка, и все рыбацкие и охотничьи принадлежности хранились так, чтоб хозяин в любой момент мог их взять.
Разве, что комната девчонок была уголком жизни - с живым бардаком, мягкими игрушками и даже с компьютером...
И я не знаю живет ли Катя, или вся её жизнь после Серги - это долгий сон наяву? Сон в котором реальны только вот эти праздники?
Впрочем и праздники возвращали ей мы почти насильно. В начале нулевых, девчонки уже в классе четвертом учились...старшая, Оля вздохнула у новогодней елки, вот, мол, а нам ёлку нельзя, мама не ставит, потому что папа под Новый год умер... Года три или четыре прошло с Серьгиной смерти? И Марья уперла руки в бока:
-Ну я вдова тоже. Но дети-то у неё живые! Пошли, девки.
Людмила объяснила еще и с научной точки зрения, что нельзя лишать детей праздника. И даже вспомнила кого-то там писателя, у кого украденный праздник был символом крушения справедливости. Людмила - литератор, ей виднее, и её писателю тоже.
Решительные и слегка во хмелю, мы даже елку сами умудрились срубить.
Ждали сопротивления, но Катерина под нашим напором сдалась.Махнула рукой.Девчонки показали, где лежит крестовина, слазили на чердак за игрушками...Водворили ёлку на место...
Было, девки было...
Но вот и девчонки выросли, выучились, уехали за три девять земель в город Анапу, сначала старшая, а после и младшая. Присылают матери красивые фото. И регулярно зовут к себе.
Не поедет. У неё миссия - она сторожит Серёгину могилу.
-На кого я его оставлю?
Не её, а его... Когда не стало Сергея Катерине было двадцать восемь.
М-да, в девяносто восьмом, двадцать восемь...вот уже 2018...Три бесконечные восьмерки. Три знака бесконечной верности.
Верность, воспетая в стихах, вечная верность...Свет или крест?
Читаешь о такой и вызывает странный трепет и восторг. Александр Грибоедов и Нина Чавчавадзе, Николай Резанов и его Кончита - Консепсьон де Аргуэльо. Верность, пережившая века.
Читать светло и трепетно, а вот видеть примеры наяву - нет. Или мне - нет. Испорчена бессердечным и практичным веком.
Но вот две вдовушки в моем окружении Марья и Катя...Марья ж тоже так замуж и не вышла, сходилась было, но мужичок стал ребятню обижать. И Марья решительно его выгнала. Но она живёт, строит какие-то планы. Твердит о том, что вот летом приедет сын, и можно будет пристройку к дому начать делать. Раз в пару-тройку лет, тащит меня выбирать обои и краску. И всё вокруг неё живет, шумит, язык не повернется назвать её
несчастной. А Катя, что Катя...Она заключила себя в башню скорби и хранит прошлое, как хранят его в музее. Она будто бы боится, что-то поменять. И даже стены в доме белит все той же неизменной известью с добавлением синьки. И когда белит, вспомнит, что Серёга любил, чтоб стены блестели, потому надо мыло в известь добавить... и стены блестят
Словно не двадцать лет назад разбила её жизнь гибель мужа, а вот вчера, и всё свежо, и всё еще очень больно. Лишь единственный раз заговорила она о будущем - на родительский день...Радуясь новой оградке на могиле у Серьги:
-Большую заказала, видишь вот и мне место.
Ей сорок восемь...всего сорок восемь. И девчонки зовут в далекую Анапу, где море, солнце и жизнь...Но кажется мне вот от жизни она и бежит.
Только на праздниках, когда вытащишь её и вольешь пару стопок, жизнь берет верх. И рвется из худенькой Катиной груди мощно: "Про меня счастливая говорили все-е-е-е"
И мы молчим...Жизнь, так долго сдерживаемая Катей неодолима, и мы не перекричим её даже втроем...