Шестая глава повести "Господин Снотворное"
(первая, вторая, третья, четвертая и пятая главы)
Гоша очнулся на кухонном полу. Его то отпускала, то снова накрывала горячая волна прихода. Кот цедил сигарету, Салютик с багровым лицом и вытаращенными глазами что-то варганил на плите. Попутно он разговаривал с незнакомым Гоше, прежде молчавшим молодым парнем. Новоиспеченный спрашивал:
— Ну и че, раскумарился?
— Да мне в долг дал типок один с Парковой. Сделать ему кой-че пришлось. Так я только от него выхожу, прямо там в подъезде расчехляюсь, и кто-то заваливается. Я на измену, думаю – менты, дал деру, баян так и оставил на подоконнике. Оказалось, бычье какое-то.
— Гош, ты как там? — спросил Кот.
— Нормально вроде. Только вырвало меня.
— Ну это ничего. Под кайфом и поблевать не обломно. Ты знаешь, кайф — его понять надо. Вот распробуешь, тогда начнешь врубаться. Пойдем-ка лучше погуляем.
— Пошли.
Гоша быстро стал у Салютика своим. Он нес в эту хату все: деньги, шмотки, с трудом добытые чеки, а вместе с ними все свои проблемы и заботы. Дома его ждал остывший ужин, допоздна засидевшаяся мать и бесконечные расспросы.
— «Где был?» — «С кем?» — «Чем занимались?» — «Посмотри мне в глаза» — «А ну дыхни!»
Ухмыльнувшись, Гоша легко проходил незатейливый досмотр, закрывал дверь в комнату, на карандаше отматывал кассету, включал магнитофон и ложился спать.
Лера спрашивала:
— Игорь, зачем ты это делаешь?
— Мне нравятся ощущения.
— Ты не боишься подсесть? Это ведь страшная зависимость.
— Чтобы появилась зависимость, надо колоться несколько месяцев подряд. Если я захочу — брошу.
— А захочешь?
Гоша молчал.
— Обещай, что захочешь.
— Обещаю.
— Когда?
— Скоро.
Родители долго ни о чем не догадывались. Замечая бурные перемены в сыне, они не хотели верить, что Гоша сидит на игле. Надеялись, что институт исправит положение и отвлечет его от плохой компании. К тому же, Гошу взяли на бесплатный. Он умудридся с троечным аттестатом сдать экзамены и набрать проходной балл на теплоэнергетический факультет.
Вот только учиться не хотел. В институте все казалось чужим, и никому до него не было дела: хочешь — учись, не хочешь — гуляй. Некому было подтолкнуть его, помочь, подсказать, подставить плечо. Люди вокруг не внушали ни капли симпатии: убогие ботаны, скучные и тупые спортсмены, школьные задрочки и деланые умники, прыщавые тихони и расфуфыренные мажорики, готовые после института занять теплое место у кормушки, под боком у своих пап и мам. С такими и парой слов не перекинешься.
По окончании гимназии распалась «Вечная молодость». Играть стало не с кем и, в общем, некогда. Что Гоша музыкант, на его факультете не знал никто. Все общались небольшими кучками, обсуждая малоинтересные для Гоши темы: преподы и семинары, сессии и конспекты, а еще кто как одет, кто с кем встречается, кто кого еб*т.
Карманные деньги на институт быстро таяли, и уже в первом семестре Гоша стал понемногу обрабатывать сокурсников. У парня с потока в перерыве пропал кошелек, потом казначея группы в день стипенидии обули неизвестные ребята в тупике за общагой.
Со временем одногруппники стали смотреть на Гошу с опаской. Бледный, весь в черном, в солнцезащитных очках, даже когда пасмурно, он то объявлялся среди дня, то исчезал на неделю. Почти ни с кем не общался, кроме двоих-троих таких же странных ребят.
Мама взяла за привычку рыться в его одежде и вещах. Однажды нашла под кроватью номерки от гардероба: несколько штук, плюс кусок оргстекла и машинку для выжигания. Номерки точь-в-точь настоящие, не отличить. — «Так вот откуда все его новые вещи, которые он неизвестно на что покупает, и деньги, о которых ничего не хочет рассказывать».
Когда-то давно гимназическая классная сказала ему: «Ты или станешь большим человеком — или опустишься на самое дно». Гоша верил, что до дна еще далеко.
Ворованные пальто и куртки Гошабыстро сбывал с рук у себя на районе или через знакомых барыг в городе. Вырученных денег на ширку хватало. Впрочем, не всегда.
Я был его поиском. Все они что-то ищут со мной. Отправляются в далекие путешествия, сами себе выбирая путь. Где они окажутся и что увидят, — зависит от них. Я лишь толкаю их вперед по лезвию судьбы, острому, как мамкин нюх, и короткому, как приход бывалого.
Экхху! Кхкм.
Со временем Гоше переставало хватать привычной дозы, и он повышал кубатуру. Организм быстро истощался, а мозг с трудом переваривал такое количество кайфа.
Однажды вечером, после вмазки он вышел из подъезда покурить на свежем воздухе. Стоял один, ловил жидкие ошметки прихода и глядел в темноту двора. На углу дома фонарь выхватывал из тьмы телефонную будку. Из живых существ — парень в кабинке и комарье, бьющееся за место под фонарным плафоном.
Парень держал трубку одной рукой и негромко разговаривал. Он кинул беглый взгляд на Гошу, а когда отвернулся, телефонный провод змеей поднялся в воздух и не торопясь начал обвивать его шею и руки. Затем перехватил грудь, да так, что было слышно треск ломающихся ребер. Парень не замечал ничего, он продолжал говорить и будто совсем не чувствовал боли.
Бедняга посинел, тело опухло, раздалось в размерах, кровь густыми струями сочилась на пол будки и залила его по щиколотки. Гоша хотел заорать, но не мог: язык онемел, от страха скрутило живот. Еле дыша он сполз по стене. Когда из подъезда вышел Кот, двор обдало тусклым электрическим светом, и его отпустило.
— Гох, ты че какой мутный?
— Кот, мне пи*дец.
Он обернулся: будка стояла как ни в чем ни бывало. Ночь, фонарь и телефон. Зашагав по тропинке, парень растворился в густой темноте.
Через неделю у Гоши закончился припасенный в тайничке порошок. С утра он поставился последними кубами, понимая, что надолго этого не хватит. Вечером решил, что во сне перекумарится, а наутро что-нибудь придумает. Он остался в этот вечер дома, и послонявшись немного между кухней и комнатой, лег спать. Рядом в кровати сопел младший брат. Сил после утомительной недели совсем не осталось, но глаза не хотели закрываться и спать было невмоготу.
Было так тихо, что он слышал соседский телек за стеной.
Когда рассеялись аплодисменты позднего ток-шоу, Гошу отвлек негромкий, нарастающий гул, за которым последовал треск, как будто от стены хлопьями отделялись куски штукатурки и обоев. Стена, закрытая ковром, начала деформироваться, и стала вдруг мягкой. Мелкой и быстрой рябью по ней пошли разводы, как в блюдце с водой. Плотный ковровый ворс лопнул, и сквозь дыру наружу высунулся огромный металлический хобот. Гибкий и подвижный, он был увешан компьютерными мониторами, по которым бегала заставка Windows 98.
Совершенно бесшумно хобот начал засасывать все вокруг. В отверстие на его кончике стали заползать ковер и одеяло, занавески и простыня. Зазвенело оконное стекло, затрещала по швам старая кровать. Еще немного, и засосало бы младшего братишку, а потом и его самого.
Гоша с криком схватил брата:
— Подержи меня за руку.
Спросонья брат запищал не то от страха, не то от удивления.
— Игорь, чего ты?
— Держи, только не отпускай!
— Ииигорь... что случилось?
Крепко сжав руку брата, он прыгнул к выключателю. Как только в комнате щелкнул свет, глюк рассеялся. Кровать, ковер, стена, окно – все снова было на своих местах. На шум прибежала мама.
— Мне страшно, мама...
— Что с тобой, сынок?
— Все, я завязываю. Буду лечиться.