Первый раз я побывала в тюрьме (точнее, в колонии строгого режима) в ноябре прошлого года. Тогда сформировали новый состав Общественной наблюдательной комиссии Ивановской области (ОНК занимается контролем за соблюдением прав человека в местах лишения свободы – колониях, тюрьмах, СИЗО, изоляторах временного содержания), и я стала самой юной его участницей.
Когда я раздумывала над тем, стоит ли мне браться за такую серьезную работу, мне говорили: «Съезди в тюрьму, посмотри, сразу голова на место встанет». И я поехала.
В строгаче
Правозащитники могут выехать в места лишения свободы по жалобе заключенных или их родственников, а также наносить проверочные визиты. Каждого члена ОНК прикрепляют к определенным учреждениям, которые он должен контролировать. Ездить в колонии и изоляторы в одиночку нельзя: только вдвоем с другим членом ОНК или даже группой. В целях безопасности и повышения эффективности работы. Меня прикрепили к ИК-5 – мужской колонии строгого режима, которая расположена на окраине городка под названием Кохма.
Сначала все вроде бы несложно – заходишь к начальнику колонии, знакомишься, заполняешь акт посещения, даже перебрасываешься с ним парой шуток. Узнав, что новенькая (то есть я) – журналист, начальник колонии заявляет:
«У нас на зоне ментовского беспредела нет».
Напомню: ноябрь 2016 года, история с Ильдаром Дадиным, пытки в колониях, ФСИН устал от внимания СМИ и общественности.
Ну нет так нет, и мы идем гулять по зоне с замполитом. Он тоже любит пошутить, но только с моей напарницей Галиной Петровной, которая в ОНК уже третий срок. Пронизывающе резкий лязг дверей, сигнал, от которого волосы встают дыбом, шмон – и мы по ту сторону свободы. Проходим мимо серых кирпичных зданий, на плацу хрипло орет радио. Зона как зона, запахи и нищета – такие же, как на свободе: то помойкой пахнет, то котлетами. Здания старые, хлипкие, лестницы и стены обшарпанные. Точечно – ремонт, но видно, что денег системе не хватает.
Приехали мы тогда из-за жалобы одного зека по фамилии Бельченков. Нас с Галиной Петровной заводят в чистое отремонтированное помещение, просят подождать и отправляют за жалобщиком. У Бельченкова, тощего двадцати с небольшим лет паренька, история необычная. Ему дали почти 10 лет за сбыт (два-два-восемь), а он, оказывается, писатель-фантаст и ему надо писать книги и заодно жалобы на свой приговор (утверждает, что не виноват). Поэтому ему некогда работать, а работать он, согласно уголовно-исполнительному кодексу, обязан. Его регулярно сажают в ШИЗО. А начальник не дает брать с собой копию уголовного дела, хотя она не входит в перечень предметов, запрещенных в ШИЗО (и в перечень разрешенных тоже).
«Хотите, я принесу вам сейчас свою книгу? Я парням читал, они плакали, у них дыхание перехватывало!», – пытается нам понравиться Бельченков. Но нам не до книги – надо разобраться, кто прав, а кто виноват.
«Что вы их жалеете, они же с детства героин нюхают»
После беседы идем посмотреть условия содержания в ШИЗО. В «пятерке» это шестнадцать камер, которые расположены на отшибе зоны. Низкие потолки, тусклый свет, обшарпанные стены. Дежурные смотрят исподлобья.
При виде железных дверей, решеток, лески, натянутой под потолком – сигнализация – мне поплохело. Зашли в пустую камеру, нам объяснили, что ее готовят на ремонт. Там страшно, зато на стене висит хрипящее радио и тусклая иконка.
Сходили в другую камеру, уже с людьми. «Руки за спину, лицом к стене», – командует тюремщик перед тем, как открыть дверь. А за дверью решетка. А за решеткой – двое со страшными глазами, у одного фингал. У них все нормально, говорят, помощь правозащитников им не нужна.
Стали уходить – слышим, в дверь одной из камер изнутри кто-то ломится.
«Начальник, кто там?».
«Начальник» (замполит колонии) хотел было нас увести, мол, это его зовут. «Отпирайте», – скомандовала Галина Петровна. А там совсем молодой парень, глаза бешеные, жалуется, что уже больше года ему не дают свидание (что закономерно – он из ШИЗО практически не вылезал все это время). Я говорю, чтобы писал жалобы – разберемся. А он стоит в теплых шерстяных носках и сланцах, прислонившись к грязной стене, и смотрит на меня странно.
«Что вы их жалеете, они же с детства героин нюхают», – снисходительно говорит начальник колонии, когда мы снова оказываемся в его кабинете. На каждую нашу претензию у него находится статья в соответствующих документах. Я хочу домой.
Госизменница
Все началось с того, что я прочитала на «Медузе» интервью Туровского с адвокатом Иваном Павловым. И там «рыцарь против ФСБ» рассказал про Оксану Севастиди – жительницу Сочи, которую посадили на семь лет за «госизмену по смс». Оказалось, что Оксана сидит в одной из колоний Ивановской области. Надо было срочно ехать.
На самом деле, взять интервью у заключенного довольно сложно – нужно пройти через бюрократический ад, утверждая свой визит со ФСИН, получить согласие заключенного, добраться до места назначения, разговорить человека… Диктофоны и фотоаппараты в колонию проносить нельзя – только по согласованию с руководством, которое всегда имеет право отказать.
Мне повезло, что я член ОНК. Я просто нагло обошла все эти правила и поехала к Оксане. Полная женщина в зеленой робе, закутанная в шаль, отказалась разговаривать с нами без начальства. Начальство оказалось мировым – в разговор не встревало, хотя понимало, наверное, что происходит что-то странное. По уставу члены ОНК должны беседовать с заключенными исключительно на темы условий содержания и их здоровья, а не обсуждать их уголовные дела и суды.
Оксана рассказала мне все – как в апреле 2008 года увидела в Сочи российские танки, которые направлялись предположительно в Грузию, где позже, в августе, разгорелся военный конфликт. Как ответила на смс своего знакомого грузина, который работал то ли в местной полиции, то ли в службе госбезопасности Грузии: «Раньше танки стояли, теперь нет». И спустя целых семь лет за ней пришли из ФСБ, увезли в СИЗО и осудили на семь лет за измену Родине.
Интервью с Севастиди вышло на «Медузе», и в кинешемскую колонию начали ломиться московские журналисты. Напуганная вниманием женщина наотрез отказывалась с ними разговаривать. В областном УФСИНе меня, мягко говоря, невзлюбили. Потом была пресс-конференция Путина, на которой президент пообещал разобраться с неадекватным приговором женщине. 7 марта, четыре месяца после моего визита в колонию, президент подписал указ о помиловании Оксаны Севастиди.
Судьбы
«Тюрьма – не школа, прокурор – не учитель», – гласит наколка на ноге Раймунды Бешеной, 68-летней женщины, которая около 40 лет провела в разных тюрьмах. Раймунда принадлежит к элитному клану воров: хвастается, что в СССР могла за день «две «Волги» сделать». Мы разговариваем с ней в хосписе, куда Раису Леонидовну Кожевникову (так зовут Раймунду на самом деле) выписали из тюрьмы по состоянию здоровья. У нее нет одного легкого, а другое поражено раком в последней стадии. Ей трудно ходить, но она курит тонкие сигареты и радуется, что правозащитник привез ее сюда и купил то, о чем она давно мечтала – духи от Dior. Раймунда Бешеная – одна из самых харизматичных людей, которых я встречала. Она плотно окутывает своим обаянием, умеет предсказывать будущее и пишет стихи. Вот что она написала о женских тюрьмах:
Будь проклята эта тюремщина,
Где к женщине тянется женщина.
Где чувства все исковерканы, где подруги бывают неверными.
Где любовь испохабили, ранили языками погаными, грязными.
Где любовь совсем извратили, где любовь в игру превратили.
Там, где кляуза, ложь, клевета, где правда свята – не свята.
Где девичьи души вынуты, где все мы друзьями покинуты.
Будь проклята эта тюремщина,
Будь прокляты эти законы,
Где к женщине тянется женщина.
Вскоре после нашего разговора ее не стало, а потом мне позвонила ее бывшая соседка по камере – местная чиновница, которая сидела за коррупцию. Плача, она сказала: «Лен, где Раису Леонидовну похоронили? Я ей памятник поставлю».
Удивительные люди, удивительные и страшные судьбы.