Петербург вызывает во мне чувство депрессивного отвращения, – настолько город не понравился в единственную мою поездку, что с тех пор он для меня, пожалуй, стал идеалом мёртвой сосущей красоты. Я даже не пытаюсь отрефлексировать почему так, не хочу просто копаться в ощущениях и чего-то там анализировать. Просто – Питер не мой.
Да, но при этом я как-то по-особенному ценю и преклоняюсь перед исключительностью северной балтийской природы. Она особенно завораживает в районах узкого приморского берега, когда перед тобой расстилается серая водная муть Финского залива, сливающаяся вдали с нависшей предштормовой свинцовостью неба. На пляж накатывают и бьются о камни тяжёлые пенистые волны, вынося наружу затхлость водорослей – море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура замри. Но нет, это не про Балтию, тут никогда ничего не замирает, тут всегда всё в движении, пускай даже в мелочном, когда мелкая водянистая изморось под шквалистым, завывающим ветром бьётся со всех сторон, шибая в нос запахом вечной влаги…
Но эта суровость осенью.
А я же в тот петербургский вояж выцепил для себя кусочек северного лета. То есть, в самом СПб в удушающие тридцатиградусной жарой дни делать, конечно же, нечего, – это пекло выматывает и выжимает почище даже стабильной питерской хмари в любое другое время года.
Поэтому жару пережидать я поехал с девушкой к приятелю, на дачу под Комарово. Но и там тоже особенно делать нечего был. И в перерывах между скукой перманентных пьянок, шашлыков и беспорядочного секса, я просто уходил на пляж загорать. Чаще всего один, потому что тащится к морю всем было влом.
А мне по кайфу. И я объясню почему. Потому что именно тут, под палящим балтийским солнцем, глядя на режущую белизну кустистых облаков, принимающих разные, самые неочевидные формы, на меня накатывал особый трип.
Я лежал на песке, отмахиваясь от навязчивых мух, щурил глаза в небо, рассматривал эти облака, и представлял себе, что вот это небо, вот этот балтийский берег, со всей своей растительностью, с выступающими лесками и кустами, они в таком же неизменном виде украшали местный пейзаж и каких-нибудь десять-двадцать тысяч лет назад.
И так же, как и я, лежал, греясь под редко одаривающим теплом суровые северные края солнцем, какой-нибудь первобытный человек. Он совершенно случайно вышел к морю в своём вечном путешествии по лесам, равнинам, холмам и долинам. И, наверное, очень удивился, обнаружив для себя эту естественную границу мира. Он, может, и вообще никогда так далеко не забирался и не видел настолько обширной, большой воды, для него она оказалась в диковинку. Но повинуясь своему внутреннему инстинкту, – он снял с себя свои звериные шкуры, положил под куст имевшиеся при себе каменные орудия и копьё, и бросился в воду. Хорошенько накупавшись, до изнеможения, до ломоты в руках, он выполз на берег и рухнул на горячий песок, задрав к небу голову.
И так же над ним плыли все эти белесые глыбы кучевых облаков, в которых этот первобытный человек угадывал какие-то только ему понятные и знакомые фигуры чего-то там.
О чём он тогда думал (а он уже умел более или менее думать, фантазировать и представлять)? О чём мечтал? Что загадывал-планировал? И мог ли хотя бы на секундочку себе представить, что вот именно от него пойдёт вся цепочка грёбанной эволюции своим извилистым путём, благодаря его детям, внукам, правнукам, прапрапрапраправнукам всяким вообще будет продолжаться вся жизнь?
И не просто продолжаться, а развиваться, усложняться, менять человека и условия его обитания. Мог ли он подумать, представить себе куда приведут все его орудия труда, все его копья, шкуры – к авиастроению, к ядерному синтезу, к нанотехнологиям, к глобализированному обществу, со всеми этими нашими интернетиками, с гаджетами, роботами, цифровыми технологиями, и всем тем прочим, что для нас давно стало обыденностью…
Нет, вряд ли он представлял в себе ту громаду таящегося интеллектуального потенциала, которая рано или поздно вознесёт его на пьедестал биосферы крошечного (по сравнению с размерами Вселенной) земного клочка обитания. Ни о чём важном и глобальном он тогда не думал, максимум планируя свою жизнь в пределах одного-двух дней, а то и пары часов… И тем удивительнее всё же представлять, что именно он, такой жалкий, маленький, никчёмный на этом балтийском берегу десятитысячелетней давности всё же уже запустил паровоз по колее эволюции. По той колее, на одной из полустанков которой в какой-то момент нашёлся и я, – такой же жалкий, маленький и никчёмный.
А если представить себе своего потомка, который, возможно, выйдет вот так же сюда, на этот пляж ещё спустя десять тысяч лет? Как он будет выглядеть? С вершины каких технологических чудес оглянется на гипотетического меня?
Самое страшное и непонятное представить, что никто не выйдет и не оглянется никуда, потому что никакого потомка к тому времени уже просто-напросто не будет. А этот балтийский берег, с июльским северным солнышком, с ленивой накатывающей на песок прохладной волной, с чахлыми кустиками и виднеющимся недалеко леском всё так же останутся здесь, на своих местах. Как бы в насмешку над недолговечностью человеческой истории.
#семь
