Были тяжкие времена в моей жизни, признаюсь, времена, когда казалось, что уже всё – край, приплыли, дальше только ползти в белом саване до кладбища…
Чёрная полоса началась сразу по приезду в Москву, к примеру. С учёбой не задалось, девушка бросила, с работы тогда меня выгнали. Я сидел в своей общаге, зарабатывая копейки на поприще биржевого интернет-копирайтера, и этих копеек хватало ровно на доширак, полуфабрикаты из какого-то крысиного дерьма и дешёвую водку.
Примерно тогда же я навалял пиз//лей местному кретину на районе, привыкшему разъезжать на отцовском джипе и распространявшему среди местной студоты всякую спайсовую дрянь. Этого лоховского дилера после стычки со мной начала охранять ватага таких же, как и он дегенератов. А это значило, что передвигаться по улице к магазину мне нужно было короткими перебежками, ближе к полуночи, когда риск нарваться на джип с быками был предельно минимальным.
То есть, что я делал? Тупо зависал в общажной комнате, писал на заказ тексты, когда было влом чуть менее, чем полностью и дрочил на видосы с xHamster. Запивая всю эту бодягу сомнительной по качеству водярой. У меня в то время даже соседа по комнате не было, так что, – и попиз//ть толком не с кем было.
Уровень постепенного одичания накатывал волнами, сумеречные зимние дни ничем не отличались от кромешного тухлого ада ночей, а от доширака тошнило примерно так же, как после литра выжранного в одно жало говна.
Я дичал. Я реально дичал. Перестал бриться, не стригся, голову не мыл. Иными днями тупо лежал на диване, забив даже на то, чтобы открыть бутылку водки, которая уносила хотя бы в отрывочный, полный всякой хероты сон.
И вот была у меня в комнате кошка. Не живая, конечно же, с живой маятни больно много. А вот эта, что на картинке, – что-то вроде глиняной копилки, с отбитой лапой. Хрен его знает откуда она у меня взялась в общаге, стояла на тумбочке, никому не мешала.
Я с ней разговаривать начал. Забыл добавить, что фишка кошки в том, что её под каким углом не поставишь, – возникает чувство, что она за тобой наблюдает. Вот даже если её поставить как бы жопой к себе, то всё равно чувствуешь, что она смотрит, смотрит немигающе, упрямо, и как будто немного с укоризной. Взгляд и добрый, и одновременно недобрый. Такой странный взгляд.
Так вот, я начал с ней разговаривать. Ну там, рассказал о своей жизни, о своих тайных грешках и пороках, о нетайных грешках и подавно рассказал. Исповедался в общем вчистую. Но потом она стала меня задалбывать своим взглядом, и я начал материться на неё. Орать и ху//сосить по-всякому. Но это не помогало, – кошка понимала, что мне нелегко и заранее прощала всё, что я ей выскажу. И она к тому же знала, что кроме ругани я ничего ей не сделаю, – не разобью, не выкину её, не отдам кому-нибудь (да и некому было, это она тоже знала).
Потом я попытался о ней забыть, и спрятал её в картонную коробку под столом. Это, кстати, ненадолго помогло мне, – я на пару дней бросил пить и вновь начал усиленно работать по интернету. Я уже даже подумал, что чёрная полоса проходит, и я снова возвращаюсь в строй. Но нет..., это было временное просветление.
Потому что в один момент я понял, что соскучился по кошке, и я достал её из коробки. Поставил на тумбочку, свернул с бутылки пробку и просто сказал – «Ле хаим». Тогда мне показалось, что кошка мне подмигнула…
А я на самом деле не ошибся. Потому что на следующий день кошка уже не подмигивала. Она заговорила. Приятным, чуть позвякивающим женским голоском она спросила:
– Ян, тебе не надоело?
Сказать, что я ох//л в этот момент – значит ничего не сказать. Да, я ох//л, и от неожиданности смахнул бутылку на пол (она, конечно же, разбилась, ополоснувшись на пол дурнопахнущей жидкостью). Но я вообще-то не испугался на самом деле, хотя вполне понимал, что глиняные кошки разговаривать не умеют. Просто… в этот момент это было как-то неожиданно. Поэтому я и переспросил:
– Не надоело что?
Кошка замолчала кажется на день или два, уже не помню. Я начал внимательно поглядывать на неё, как бы поджидая момент продолжения диалога (а в том, что он не закончен я был уверен). И опять же – не ошибся.
На этот раз кошка решила выступить в роли своеобразного морального ментора, занудного надзирателя моей пропащей души. Вот что она говорила:
– Смотрю на тебя, и диву даюсь. Взрослый, вроде бы нормальный парень, с головой, наполненной идеями, и такое бля//тво. Ну, не стыдно тебе? Второй месяц лежишь тут, блюёшь-бухаешь, а на улице, между прочим, жизнь проносится семимильными шагами. Твоя жизнь, Ян. Она там, а ты – здесь.
Я глянул с дивана на кошку. Она всё так же зыркала на меня немигающим взором со своей тумбочки, вымуркивая приятным женским голоском свои назидания. Что мне оставалось делать? Только оправдываться, маскируя оправдания бычьей упрямостью.
– Вот что, тётя кошка… Мне, конечно, льстит, что вы решили завязать со мной общение. Но всё же – не в таком тоне, полегче пожалуйста. Помните, что это вы у меня в гостях находитесь, а не я к вам пришёл на светскую беседу. Так что, прекращайте свои моральные басни, я на них всё равно не клюну.
– Кто к кому в гости пришёл – это совершенно неважно. Если уж мяукать по совести, то в гости сюда, в эту задрипанную общагу, ты пришёл, Ян, а я тут стояла до тебя. Да-да, припоминай получше. Но не в этом же дело. Ты знаешь почему я решила заговорить с тобой? Это редко случается, когда я заговариваю с человеками.
Я не знал, и со вздохом лёгкого утомления откинулся головой на подушку.
– Решила я тебе напомнить, что ты – венец творения, сделанный из мяса и костей, наполненный свободой воли, а не глиняная какая-нибудь безделушка с отбитой лапой. И следовательно, можешь делать в этой жизни всё, что захочешь. Но ты же, как самое распоследнее мерзкое дерьмо, лежишь как в хлеву, жрёшь доширак и пьёшь голимую муть. Ты жалок.
Что я мог на эти справедливые замечания ответить? Только:
– Ой, иди в жопу.
Кошка в жопу, естественно, не пошла, но обиженно замолчала, неподражаемо замерев в своей невозмутимой позе немого укора. Молчала день, два, три. А потом я не выдержал сам:
– Что молчишь, тварь? Да, я свинья и не достоин звания венца творения. Ну и хуле теперь? Что мне, бичевать морально себя до скончания веков, или может вообще самоубиться что ли? Вот уж не дождёшься. Да я и выплыву, и без твоих сопливых моральных наставлений, немаленький.
Кошка молчала целую неделю, а я продолжал разлагаться, отвисая в каком-то уже галлюциногенно-горячечном алкогольном полу-космосе.
Что интересно, я совсем не воспринимал говорящую свою кошку в качестве отдельного элемента этого синюшного делириума. Потому что она им не была, – она как-то сама по себе жила в своём уголке на тумбочке. И разговаривала со мной не по причине просыпающихся внутри меня психических движений души, а потому что просто могла разговаривать.
Так вот, она всё же заговорила как-то.
– Давай расскажу тебе об истории своего рождения, это интересно…
– Не, неинтересно. Тебя произвели на какой-то вшивой барахолке в Таиланде, я видел по наклейке. Наверняка у косоглазых даже форма отливки под тебя есть. Так что раскиданы по миру все твои родственницы, притом заметь – полноценные родственницы, у них-то с лапами всё в порядке.
Кошка в этот раз не обиделась, а мягко возразила.
– Это неправда. Что твоя наклейка? Наклейку мне посадил Федюня в своём магазинчике, куда меня сплавили вместе с другим откровенным барахлом, которое стекалось к нему за бесценок. Но то барахло и – за бесценок, а то – я. Меня, кстати, зовут Антиселекта. И это имя образовано от римского…
Я зарылся звенящей от её настойчивого мяукающего воркования головой в свою вонючую, пропахшую потом и грязью подушку. Депрессия вновь накрыла целиком и полностью. Ничего не хотелось, даже общаться с этим симулякром искусственной коммуникации.
Сейчас мне жалко, что я решил отказаться от откровений Антиселекты – это был наверняка большой и длинный, насыщенный интереснейшими подробностями storytelling. Годный для настоящей вещи (даже Вещи). Вещи, имеющей свою мифологию, философию и определённый мессендж, – он же цель, предназначение. Какой я всё-таки был придурок в этой своей алкогольной депрессии, мешавшей мне воспринимать мир во всей его красоте и яркости. Даже глиняную кошку выслушать толком не смог…
Антиселекта после этого заговорила всего один раз, тогда, когда я уже почти выбрался из той глубокой душевной задницы, куда я себя загнал тогда.
Было это в один из тех ранних мартовских дней, когда мир внезапно освещается обещанием какого-то обновления, биения новой жизни, даруемой людям в виде второго шанса начать всё сначала. За приоткрытым окном мутно блестела под пробивающимся из-за облаков, невнятным солнечным светом московская урбо-панорама.
Я сидел на табуретке, мрачно докуривал сигарету, про себя додумывая какую-то неясную, мимолетную, бытовую мысль… Всё было вроде бы хорошо, жизнь налаживалась, я устроился на работу, договорился в универе о всех пересдачах, а девки мне пока были не нужны. Почти всё в кайф, да.
Внезапно я отчётливо и внятно услышал её мякаующий, воркующий голосок:
– Ну что, Ян, теперь ты понял?
Стремительно вскинув в сторону тумбочки голову, я угрюмо ответил:
– Понял.
* * *
Антиселекта с тех пор больше никогда со мной не заговаривала. Она, кажется, думает до сих пор, что я всё же из короткого общения с ней чего-то такого особенного для себя вынес, сделал кое-какие выводы. Нюхнул суть, грубо говоря.
Но это неправда. Я обманул тогда, этим мартовским погожим днём свою Антиселекту. Я ни х//я не понял.
В чём бы кошка и сама убедилась чуть позже, не подари я её тем летом на волне эмоционально-влюблённого движа своей новой тёлке.
Прощай Антиселекта, где-то ты теперь пропадаешь, у какого Федюни на складе?
#пять
