Меня тут спросили, почему я нормально не рисую и не хочу ли я написать шедевр типа Джоконды. Нормальные такие вопросы. Попробую рассмотреть мои картинки с разных сторон.
а) Сравнивать двух художников по материалу довольно глупо — оператор колцентра и бэкэнд-программист тоже используют компьютер, но это их никак не равнит. Следовательно между абстракционистом и пейзажистом нет ничего общего.
б) Пейзажист использует краски и плоскость холста, что бы создать иллюзию природного ландшафта, он воспроизводит природу с целью затронуть чувства зрителя и пригласить его к созерцанию красоты природы — неба, деревьев, реки. Работа такого художника в большей части состоит в поиске натуры и в точности передачи тех частей, что непосредственно затрагивают человеческие чувства. Он убирает из естественной картины лишнее и показывает то, что считает необходимым.
в) В других направлениях искусства пейзаж может играть символическую роль. Он может обозначить конкретное географическое место изображаемого сюжета, может служить дополнительной характеристикой в портрете, мол вот в таких обстоятельствах жил этот человек. Так природа может быть использована как символ и отсылать воображение зрителя к вещам и явлениям за рамками картины. Для прочтения таких картин у зрителя должен быть накоплен определенный культурный багаж к моменту взаимодействия с картиной. Так образуется линейная преемственность в жанрах и формируется особый язык, которым пользуется автор в данном направлении.
г) Используя определенный язык искусство перешло в область символического и стало элитарным. Как например дворяне говорили на французском, а крестьяне не понимали их речи. Но после известных событий общество отказалось от такого искусства и в нашей с вами европейской цивилизации пошел раскол в двух направлениях: народное искусство, которое самым прямым образом выражало конкретное сообщение зрителю и искусство, целью которого стало уничтожение языка как такового. А уже после промышленной революции и появления интернета о линейной истории искусств говорить не представляется возможным. Язык в живописи разбился на сотни диалектов, вавилонская башня модернистов рухнула.
д) Мои работы называются абстрактным экспрессионизмом довольно условно, поскольку я использую наследние Кандинского или Твомбли совсем в других условиях и с другой целью. Первые абэкс произведения разрушали символическое в языке и обращали внимания зрителя к красоте непосредственно таких элементов как линия, пятно и цвет. Они вступали в спор со своими современниками, они работали с тем наследием, что у них есть. Мне же досталось пепелище этой войны, в котором не осталось ни языка, ни символа, ни диалога. На мой взгляд, в культуре, мы перешли от цифрового первобытного к цифровому средневековью, где любая даже самая маленькая община изолированна от общего, не имеет линейной истории и формирует собственный язык в своих локальных чатах или корпоративных институциях. Причем на одного человека таких плоскостей может приходиться несколько.
е) В таких условиях больше не может быть великого художника, и не может быть шедевра. Поскольку что принимается в одной социальной группе как «годнота», в другой может просто не существовать. Поэтому современный художник каждый раз рисует одну и туже картину и каждый раз создает шедевр. Больше нет ни одного критерия, применив который мы могли бы одну картину назвать шедевром, а другую говном. Творчество художника больше не воспринимается как линейное восхождения от первой картины к последней. Или в контексте единой культуры — от одного художника к другому. Сегодня нельзя назвать одного художника больше другого. Каждый из них говорит на своем языке и говорит со своей референтной группой.
ё) Существует еще такой критерий оценки, как рыночный. Этот дороже другого. Но боюсь на рынке искусства картина теряет все свои качества кроме цены. То есть цена делает картину товаром и тем самым обнуляет все остальные ее критерии значимости. Нас не интересует что изображено, как это сделано, нас интересует только текущая цена и прогноз ее роста. Например одна моя картина была продана за 300 000 рублей, другая за 5 000, но это совершенно ничего не говорит ни о самих картинах, ни обо мне. Рассуждать таким образом об искусстве, все равно что сравнивать двух программистов между собой по росту а не по тем знаниям, что у них есть. Рынок и культура не совместимы, поскольку рынок ставит в асбсолют стоимость товара, а все остальное превращается в инструмент манипуляции стоимостью.
ж) Таким образом отвечаю на вопросы: рисование «нормальных» человеческих фигур, а так же коней, черепов, кувшинов и деревьев не является нормальным в рамках тех целей, которые я преследую в диалоге с выбранной референтной группой. О том, что же именно я делаю, будет чуть позже. Не хочу ли я написать шедевр? Боюсь в сейчас и даже в обозримом будущем у нас такое состояние культуры, что шедевр не возможен, шедевр каким его могли определить ранее не может быть создан. Даже Джоконда более не шедевр, а просто памятник культуры, исторический артефакт и музейный экспонат.
Тогда, что ты делаешь, зачем это все, хватит страдать хуйней и займись делом! Спрашивает меня зритель и это тоже хороший вопрос. Вот несколько пунктов:
а) После того, как линейная история искусств была разрушена и мы вошли в цифровое средневековье, исчезли институции, которые могли определять человека художником и называть одно искусством, а другое не искусством. Таким образом я называюсь художником условно. Так меня называет очень небольшая группа людей. Другая группа называет меня дизайнером, а есть еще люди которые зовут меня папа, сын, брат, друг и так далее. Социум разбит на множество изолированных групп, которые в каждом человеке пересекаются, но не влияют друг на друга. Например, дома никому не интересно что же я такое делаю для искусства, а на работе никто не спрашивает как дела у моего отца.
б) Так вышло. Из всего многообразия книг на полках отца в детстве меня больше всего впечатлили лингвистический словарь, научпоп про строение мозга и книга по истории искусств. Наряду с технически сложными картинами реализма меня удивили примитивные репродукции Пикассо, а потом и Кандинский. В силу особенностей своего мышления мне всегда было трудно читать художественную литературу, я плохо воспринимаю художественный образ, может это дислексия или я просто туповат, но мне до сих пор трудно аппелировать к означаемому в символе, я могу обращаться только непосредственно к тому, что лежит передо мной. Например я до сих пор не могу запомнить не только таблицу умножения, но и автора и название моей любимой картины.
в) Так я полюбил творчество Сая Твомбли, на картинах которого я вижу только мазки, черточки и воспринимаю это сразу на чувственном уровне минуя весь языковой аппарат. Да, для меня это словно музыка. И музыку и картины я воспринимают каким-то одним органом чувств и любое касание символического для моего мозга болезненно. Я не могу слушать песни на русском языке, Гроб, Высоцкий, русский реп для меня просто не доступны, мне трудно читать стихи. Но когда дело доходит до конструкций и абстрактных понятий, взаимосвязей я получаю настоящее удовольствие.
г) Практически все, что я делаю в области визуального творчества — это попытка развидеть символическое и прикоснуться непосредственно к самой примитивной драматургии цветного пятна, и даже больше, теснее, прикоснуться и почувствовать мелодию пустого и наполненного пространства, услышать звонкое дребезжание тонких линий, которые задевают друг друга в рисунке, почувствовать гравитацию тяжелого и плотного пятна фигуры, которая гулко ударяется о край листа, проиграть эту мелодию задом наперед бегая глазами от одного пятна к другому и самое чудесное — услышать всю симфонию голосов цвета целиком.
д) К сожалению я обделен культурным багажем и фактически не участвую в мейнстрим игре символического, где сейчас расцветает всеми видами направлений искусства постмодернизм. Как в музыке, где есть Битлз, потом Радиохед и кто-нибудь сейчас продолжает рокенрол и собирает стадионы. К сожалению я не смог этого усвоить и остался там с краю, где играют непопулярный фриджаз. То, что меня интересует, вот эта тончайшая, невидимая музыка пятен, скрытая рифма объемов, мелодия цвета, все это не может быть востребовано в большей степени, чем сейчас, и разделить это с более чем десятью людьми вряд ли получится.
е) Что же я делаю? Я импровизирую несколькими примитивами в поисках нового, интересного звучания для одного и того же сюжета. Все мои картины — это пустое пространство разделенное линией и двумя пятнами. Противостояние большого и малого, противостояние целого и частей, противостояние конечного и продолжающегося. Я работаю с пространством листа, как музыкант с воздухом в помещении. Это может быть графичекий танец или визуальная поэзия, как это называется, я до сих пор не знаю. Но определенно точно, в моих картинах нет ни моря, ни неба, ни эмоций зрителя, ни высказывания, ни концепции, ничего такого. Там только композиционная драматургия пятен и больше ничего.
ё) Хуйня? Наверное. Но меня так прет, что я не могу остановится. Видели когда-нибудь джэм сэйшн саксофонистов для маленькой толпы в подвале? Полезно ли это для общества? Спасу ли я планету от глобального потепления? Заработаю миллион? Напишут обо мне в википедии? Наверное нет. Не уверен даже, что это вообще кому-нибудь нужно, включая меня. Но как я уже писал в первой части, у меня нет больше критериев, по котором я бы мог все это оценить и ответить на такие вопросы, а те что были, себя сильно обесценили. Поэтому камень снимает шляпу: — Гх!