Что же делать?», — думаешь, — «ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ? Когда всё — дерготня, беготня, пшик. Ладно бы деньги хоть интересовали — примитивный, да всё-таки вектор, а так… А так — ё-к-л-м-н и забыть». Бывали, бывали и такие внутренние вихри. Бывали и покруче.
Потом появился промежуточный вариант: браться нужно за ту работу, результатами которой хочется поделиться. Скажем, на той же стене в соцсети. Сохраняя ссылку/ фотографию/текстик, человек как бы впускает это в свою жизнь, заявляет: «Это — я, это — моё». А когда тратишься на то, что с собой забирать не хочется, ты получаешь даже не банальную трату времени, а потенциальное натирание мозоли невроза — скучно и стыдно вкладывать силы в мелкое и чужое.
Шумел я о своём открытии, значит, налево и направо, народ кивал, но, как говорится, безмолвствовал. Ну как же? Ну что же? Друзья, мы же аквалангисты! За нашими спинами висит конечный объём воздуха! Выплыть и дозаправиться не получится. Давайте же решим, чему посвятить оставшиеся дыхания. Слушатели соглашались: да, мол, красиво, — но на пользу эта красота почему-то никому не шла.
И я бы, что называется, плюнул, да не плевалось. Мне стало интересно: раньше плевалось, а теперь нет? Вспомнилось время, когда окружающее пространство — что в видимом, что в невидимом мире — казалось чудовищно зыбким. Откровенно говоря, само существование невидимого мира ежедневно ставилось под сомнение, когда чудилось, что никакого утверждения, никакой тверди как таковой и быть не может, когда на вопрос «А я есть?» ответ не всегда находился… Вспомнилось и подумалось: «Так в чём же разница?».
Когда я вёл математику, я страшно гордился своей придумкой про ввод числового ряда. После появления на доске «1, 3, 5, 7» я оставлял свободное место, а дальше писал «11». Ученики, естественно, догадывались, что в окошечке должна быть девятка.
Дальше все числа, кроме неё, я стирал, поднимал вверх палец (тогда я считал это крайне важным) и говорил о том, что самой по себе девятке грустно и одиноко, что, вполне возможно, она и не уверена в том, что она девятка, но как только появляется внятная последовательность чисел с заданным шагом, то и нам, и самим числам становится намного спокойнее — можно прогнозировать, можно попробовать удостовериться, что всё на своих местах.
От сливы рождается слива, а от таракана — таракан. Почему же человек, как только встаёт на ноги, старается отгородиться от своих родных и в лучшем случае говорит им, что у него «всё будет по-другому». Тут ученики, конечно, хмурились — ну, так себе заход, соглашусь. Однако именно на уроке математики очередной любопытный товарищ стал мучить меня вопросами про четвёртое измерение и произошло кое-что любопытное. Про четвёртое измерение я, естественно, ничего не знаю и не знал, о чём и сообщил классу. Такой ответ ученикам показался неправдоподобным. Нехотя я стал вспоминать сложную алгебру, с которой ненадолго встретился в институте — там вроде бы четвёртой координатой было время.
Ну, хорошо. Про три координаты, три степени свободы всем понятно? Вперёд-назад, вправо-влево, вверх-вниз. В пространстве-то двигаться больше и некуда, вроде бы поэтому его и принято называть трёхмерным. А четвёртым измерением иногда называют время. Как это? Спросите у математиков. Я вот не знаю, но могу привести догадку. Только математикам меня не выдавайте — засмеют.
Представим себе (насколько получится) какую-нибудь деревеньку лет 200 назад. Выберем дом. Поставим над ним нашу видеокамеру. Из дома выходит сапожник. Работа у него важная, ошибаться в ней нельзя (материалы-то больно дорого стоят). Поэтому он внимательный, аккуратный, знающий себе цену, ну и ещё какой-то. Вполне себе конкретный. Скажем, 30-40 лет назад из этого дома выходил другой сапожник, обладающий схожими качествами (пусть он был выше, волосы его имели другой оттенок, но качества его угадываются). А лет через 30-40 из этого дома выйдет новый сапожник… Даже если в наши дни его потомок работает не сапожником, а, скажем, верстает сайты, то наверняка он такой же внимательный и аккуратный. В каком-то смысле, не производя движения ни по одной из координат в пространстве, мы всё-таки какое-то движение наблюдаем. Ну или наблюдали его до определённого момента.
Вот тогда-то мне и захотелось перечитать бабушкину тетрадку про историю нашей семьи. Я её и раньше листал. А тут захотелось нащупать родовую твердь.
Бабушка, как математик, пыталась всё систематизировать. Записи она начала с истории своих родителей. Её папа, Мрачковский Аник Андеевич, украинец, пограничник, попал на Сахалин, разделённый тогда с Японией. Там он встретил Разину Парасковью (по поводу первой «а» — это не опечатка) Ивановну, которая, родившись «в селе в северной части России», рано осиротела и во время голода 30-х годов завербовалась на Дальний Восток, где закончила рабфак и учила безграмотных читать и писать. А в 1937 г. «мама с отцом и мной были на Украине, я сильно болела дизентерией, врачи дали окончательный ответ — безнадёжна. Вылечила меня безграмотная украинская старуха заговорами за 3 раза». Я перечитал эту историю несколько раз и до сих пор не знаю, как такое могло произойти. Но тогда мне, наверное, впервые показалось, что всё это (а «всё это», извините, привело ко мне) совсем не зря.
Потом они перебрались в Таганрог, где прадед служил начальником охраны завода «Красный гидропресс», «ходил в полувоенной форме». В 1941 г. «он отправил нас в эвакуацию с заводским эшелоном, а сам по заданию остался — взорвать завод. Сделать это удалось, когда немцы владели городом. Подрывники выехали на машине из проходной и отправились в порт — там их ждал катер. Немцы ехали по пятам».
Он нашёл семью в эвакуации, в Петропавловске, но когда из вывезенных материалов вновь выстроили подобие завода, отказался от «брони» и отправился на фронт танкистом. Погиб 2 февраля 1945 г. при взятии польского города Познань. Из данных о рождении Аника Андреевича известен только год — 1910. Дожил ли он до 35? Парасковья Ивановна и года своего рождения не знала, мед.комиссия сказала «1910-е». Она работала в типографии, в которой в 1953 г. произошёл пожар. Более 60% ожога тела. Бабушка в свои 17 лет «сидела возле неё и через “подушку” давала ей кислород». Главврач вывел её в коридор и сказал, что «мама жива только благодаря кислороду, что этим продлеваются её муки, а при мне никто не решится перекрыть кран. И тогда я закрыла кран сама».
Естественно, я процитировал только крупицу. В разваливающемся блокнотике, исписанном в грустные 90-е годы, спрятано ещё столько всего, что когда я его перечитываю, то опять натыкаюсь на какие-то новые развороты — чего только стоит папа деда Олега — Иван Никанорович, капитан корабля, писавший стихи (блокнот 1921 г. с его текстами мы с папой недавно нашли) и угодивший в конце 30-х в лагерь за то, что покрыл опоздание своего помощника на судно.
Благодаря чудесной встрече со своим «однокашником по мореходному училищу», подтвердившему, что дед — опытный моряк, из лагеря он попал на фронт, после войны вернулся, в конце концов его назначили начальником таганрогского порта, но «характер не позволил ему сидеть на берегу, и он снова ушёл плавать». Или его жена, Анастасия Кирилловна, которая 2 года провела в оккупированном Таганроге с больным ребёнком на руках — зимой по замёрзшему проливу она ходила выменивать в деревнях украшения на продукты. А есть родители прадедов. А есть родственники по мамимой линии — потомки запорожских казаков.
То, что «семья» разбивается на 7 «я», известно любому ребёнку, но недавно я узнал о новой трактовке этого слова. Есть я. Есть родители (о них нам, как правило, что-то известно), деды (чьё поведение нас часто удивляет), прадеды (вспоминать о них раз в год — явно маловато). Есть (ну, или будут, могут быть) дети, внуки, и правнуки. То есть, если я знаю своих родственников хотя бы на три поколения назад и на три вперёд, у меня всё же есть семья.
ХХ век научил нас всё забывать — имена, пароли, явки. Но, может быть, в том-то и дело, что при выборе рода деятельности стоит оглядываться не только на то, чем хочется поделиться с миром «от себя», но попробовать заменить «стену личной странички» на «стену родовой группы», учитывая что до тебя твоей стеной руководили другие администраторы, совершавшие свои ошибки и открытия, очерчивающие собой круг определённых проблем, тратившие выделенный им кислород на вполне конкретные действия. И теперь ты в ответе за расстрелянного и расстрелявшего, чудом выжившего и загубленного, реализовавшегося и не успевшего этого сделать.
А что если все они сидят себе сейчас в тёмном кинотеатре и наблюдают на экране то, что видят твои глаза? В этом случае — находятся ли они в аду или в раю — во многом зависит сам знаешь от кого.
Источник: newtonew