Рок-н-ролл тяжело отвоевывал себе место в мире "высокой культуры" — скандальными были и первая диссертация, и первая монография, и первый учебный курс в университете... Сейчас этим уже никого не удивишь. Последний бастион — Нобелевская премия по литературе. Которую Бобу Дилану дали, конечно, со скандалом: как так, грязными рок-н-ролльными башмаками — в святая святых!
Дилану, впрочем, не привыкать покушаться на святое: ему обрубали провода на фестивале в Ньюпорте, куда он приперся с "дьяволовым топором" — электрогитарой, ему кричали: "Иуда!", а потом еще раз и еще, когда он снова и снова переизобретал себя, обгоняя время. Тодд Хейнс снял про него прекрасный байопик — "Меня там нет", где Дилана играют шесть разных актеров, в том числе Кейт Бланшетт. Которому из Бобов дали Нобелевку, непонятно.
Но тот калашный ряд, куда он влез свиным рылом, тоже штука неоднородная. С кем его там сравнивать — с Йейтсом или с Шолоховым? С Иосифом Бродским или с Тони Моррисон, которую тот же Бродский, по слухам, называл "у*бищем"? И при всей этой неоднородности Нобелевка присваивает себе звание верховного судии "высокой культуры". Причем именно высокой в самом нехорошем, снобском смысле: Нобелевку никогда не получали (и долго казалось — не получат) авторы “жанровой” литературы — детективщики, авторы фантастики и фэнтези (полвека назад организаторы премии показательно отказали Толкину). И, конечно же, как и положено такой организации, она стабильно отстает от эволюции литературы лет этак на 20-30. А от рок-н-ролла — и на все 70. Но вот же: Чак Берри еще не успел преставиться, как до организации, которая полагает себя приемной комиссией Великой Мировой Литературы, дошло наконец: рок — здесь, он — сила, с которой следует считаться.
Считаться в ее понимании — вписать в официальный канон. Особенность "высокой культуры" в ее бюрократизированной форме — в том, что она считает свои критерии мастерства единственными и полагает: все должны страшно радоваться, что подошли под них. При этом забывает, что и организация-то, в общем, очень молода (чуть больше 100 лет по меркам культуры — ничего), да и та форма культуры, которую она была призвана кодифицировать и защищать, прожила немногим дольше и благополучно выродилась в школьную программу. О чем, кстати, Дилан и заговорил в своей обязательной лекции.
Дилана, который с Нобелевским комитетом вообще всячески пытался не общаться, прочитать положенную лекцию заставили шантажом — пригрозив отобрать уже присужденные деньги. Как школьника, его поставили на табуретку: пока не прочитаешь стишок, Дед Мороз конфету не даст. Да еще и заставили фактически оправдываться за свое избрание: основной темой лекции можно назвать "Что, черт возьми, я тут делаю и причем тут вообще литература?". Дилан дал себя уломать, но все-таки заставил себя слушать на своих условиях: вместо лекции записал 27-минутный сингл под названием "Боб Дилан под ненавязчивую фортепианную музыку притворяется серьезным нобелевским лауреатом".
Притворяется, кстати, очень хорошо: Washington Post даже назвала это "диссертацией на тему литературных влияний" на Дилана. И сначала может показаться, что он честно пытается разобраться в том, как же он все-таки тут оказался. Вспомнив своих великих учителей — Бадди Холли, Ледбелли, Вуди Гатри, он переходит, наконец, к своим отношениям с литературой.
Со всеми главными книгами в своей жизни, ностальгически начинает Дилан, он познакомился в начальной школе... И вот тут становится понятно, что вся эта нобелевская лекция — никакая не диссертация, а восхитительная ядовитейшая пародия. Потому что говорить он будет не о Каммингсе и не о Рембо. Открыли тетрадки, записываем: "Моби Дик" Генри Мелвилла, "На западном фронте без перемен" Ремарка и "Одиссея" Гомера.
Тут дело, конечно, в том, что "Моби Дик" и "На западном фронте без перемен" для американского ученика — это не просто школьная программа, это THE школьная программа: война и мир с мертвыми душами в одном флаконе. Недаром именно "На западном фронте" назвал в качестве своей любимой книги Дональд Трамп: вроде и интеллигентненько, но не настолько, чтобы оскорбить реднека, просиживающего штаны в баре Алабамы и ненавидящего всех "левых элитистов-интеллектуалов", которые умеют читать не по слогам. Даже этот самый реднек наверняка когда-то краем уха, да отловил что-то про "ужас войны" и "гимн человечности", пока листал комиксы под партой. Примерно так же Путин называет своими любимыми авторами Толстого и Достоевского — ну, естественно, кого же еще.
И говорит о них Дилан на уровне даже не школьного сочинения, а пересказа с “Брифли” (читается с благородной хрипотцой под тихий фортепианный перебор за шесть минут): он пошел, она сказала, короче, все умерли. А потом еще и добавляет, что You Ain't Talkin' To Me Чарли Пула — это куда более удачное высказывание на тему ужасов войны, чем 500 страниц этого вашего Ремарка. Как минимум потому, что короче. А еще под Чарли Пула можно танцевать. Когда Дилан доходит до "Одиссеи", пародия становится откровенной: он пересказывает сюжет, как угрюмый шестиклассник из неблагополучного района, мечтающий поскорее отделаться от надоедливой училки и сбежать пить пиво за гаражами:
"Это странная история про приключения взрослого мужика, который пытается добраться домой с войны. Добираться далеко, и ему все время что-то мешает. Он обречен странствовать. Его все время уносит в море, и он все время чуть не гибнет. Здоровенные камни раскачивают его лодку. Он выводит из себя не тех людей. В его команде есть скандалисты и предатели. Он все время пытается кого-то спасти. Он вроде путешествует, но все время где-то останавливается".
Отлично затроллено, Боб.
Он намеренно и демонстративно игнорирует все "литературное" и "поэтическое", что могли бы оценить старперы из Нобелевского комитета и будущие авторы диссертаций по поэзии Боба Дилана: никакого гекзаметра, никаких языковых штудий, даже в "Одиссее" его интересует только история о том, как мужик долго-долго едет домой. Отстаньте от меня, шведские марьванны, как бы говорит Дилан, я школьную-то программу по литературе с грехом пополам освоил (притворяется он двоечником, ковыряя в носу, — конечно, притворяется, это вам скажет любой литературовед, который вычитает у Дилана отсылки и к Блейку, и к битникам, и к Каммингсу, и к Паунду, и к Элиоту, и к Брехту, и к французским символистам... Но притворяется хорошо, вкусно, с наслаждением). Если эта самая официальная литература с чего-то вдруг решила дать ему денег, он готов их принять — но не собирается скрывать своего к ней презрения.
Он почти проговаривает прямым текстом, когда комментирует цитату из Джона Донна, сложную, кучерявую, с древнегреческими отсылками: "Я не знаю, что это значит, но звучит круто". И то же самое, говорит он, относится к его песням. Он не знает, что все это значит, и ему неинтересно это знать.
Вы так ничего и не поняли, посмеивается он между строк, если считаете, что мои стихи — это каком-то образом более великая поэзия, чем "Уап-па-пи-ду-ба-бада-бам-бум!".
“Песни, в отличие от литературы, должны исполняться именно как песни, их нельзя читать”, — заканчивает он свое эпическое fuck you всем снобам от литературы и Нобелевскому комитету в частности. Боб Дилан смотрит прямо в Аид, откуда ему в глаза продолжает смотреть бессмертный Бадди Холли — и это пострашнее всех комитетов.