«Европейский диалог» в рамках проекта «Россия Европейская» проводит серию разговоров о ценностях и ценностных установках россиян и европейцев. В беседе с Эдуардом Понариным, заведующим Лабораторией сравнительных социальных исследований ВШЭ, мы выяснили, как религия до сих пор влияет на ценностные различия в Европе, почему в России растет запрос на большую национальную идею и как власть этот запрос использует
Прежде чем перейти к вашим прикладным исследованиям, скажите, пожалуйста, что вы и ваши коллеги-социологи вкладываете в понятие ценностей?
Ценности — это цели человека, осознаваемые им в наиболее абстрактном, обобщенном виде. Это такие долгосрочные установки, которые определяют наше поведение в различных жизненных ситуациях. Почти в каждый момент принятия решений, если только нет обстоятельств непреодолимой силы, люди стремятся к тому, чтобы их ценности совпадали с принятым решением.
Ваша лаборатория вместе с известным социологом и создателем одной из базовых социологических школ Рональдом Инглхартом участвует в проекте по исследованию ценностей World Values Survey (WVS). Расскажите подробнее, что это такое.
Рональд Инглхарт
Это проект по межстрановому исследованию ценностных установок людей, в основе которого лежит большая анкета — в ней около 300 вопросов. С их помощью измеряются разные психологические установки, есть вопросы о политике, об экономическом положении, но основной блок — вопросы о ценностях. База данных этого исследования находится в открытом доступе на сайте проекта. Если забить в Google «World Values Survey», вы увидите несколько миллионов ссылок. Эти данные например, активно используют журнал The Economist и связанный с ним аналитический центр Economist Intelligence Unit (EIU), Всемирный банк, разные подразделения ООН и еще тысячи исследовательских групп и ученых по всему миру.
Проект стартовал в 1981 году. Тогда в нем участвовало относительно немного стран, в основном европейских. Но приблизительно каждые пять лет проводится новая волна исследований, и круг стран расширяется. На данный момент в опросе хотя бы раз успело поучаствовать более сотни стран. Сейчас идет седьмая волна исследований, и ориентировочно она охватит 60 с лишним стран. В этом смысле World Values Survey — самый старый межстрановой проект из ныне существующих.
А как Россия участвует в этом проекте?
Первый опрос в рамках WVS провели еще в СССР в 1981 году, — но там была нерепрезентативная выборка, только по Тамбову, и сильно сокращенная анкета. А с середины 90-х годов Россия участвует в проекте уже официально и на регулярной основе. Последняя волна исследований была в 2017 году; ее, как и предыдущую волну, проводили мы в нашей лаборатории.
О каких ценностях идет речь, что именно измеряется? Например, в одном из наших прошлых интервью Владимир Магун рассказывал, как они измеряют базовые ценности на основе методики Шалома Шварца. А на какую методику опираетесь вы?
Методикой Шварца мы тоже пользуемся. Помимо этой шкалы, в анкете есть вопросы, на основе которых определяется индекс постматериализма Рональда Инглхарта, есть 12 вопросов, на которых основывается индекс эмансипативных ценностей Кристиана Вельцеля, и еще ряд других шкал.
Индекс постматериализма Инглхарта основан на четырех блоках вопросов. Он, грубо говоря, делит людей на две категории. Если люди предпочитают экономическое благополучие и безопасность — они материалисты. Если же для них предпочтительней свобода и права человека, то они постматериалисты. За этим стоит теория, которая родилась еще в 1970-е годы: если у человека удовлетворены базовые экономические потребности и потребность в безопасности, только тогда его начинают интересовать и другие вещи. Это происходит, потому что люди перестают ценить то, что у них уже гарантированно есть. Допустим, мы не ценим кислород, хотя он очень важен, — мы просто о нем не думаем. И вот когда каким-то сегментам общества или всему обществу в целом гарантируются выживание, экономическое благополучие и безопасность, люди начинают задумываться о более высоких вещах, о свободе и о других ценностях. Таким образом, для счастья людям на разном уровне развития нужны разные вещи.
Шкала Вельцеля более сложная. Она состоит из четырех блоков по три вопроса в каждом, на основе которых тоже составляются индексы ценностей. За этим стоит теория, которая развивает теорию Инглхарта, но имеет больший масштаб. Она довольно подробно изложена в его недавно переведенной на русский язык книге «Рождение свободы» (Freedom Rising). Инглхарт начинал свою работу, наблюдая за людьми из стран Запада, и отметил тенденцию, которая появилась в 60-е годы: в разных странах ценности младшего поколения очень отличались от ценностей старшего поколения. Молодые люди были в большей степени постматериалистами, потому что выросли в более благополучных условиях. У Вельцеля замах всемирно-исторический, он пытается показать, каким образом наличие ряда ресурсов связано с ценностями. Когда люди темны, бедны и невежественны, ими легко управлять, потому что они разобщены. Их ценности связаны с традиционным обществом, они доверяют только родственникам и близким людям, а чужим не доверяют и поэтому не могут с ними объединяться. Кроме того, они не ценят права и свободы: те становятся нужны, только когда у людей появляются такие ресурсы как высокий уровень образования, квалификации и др.; права нужны, чтобы получать от них выгоду.
В этом смысле существует два типа равновесия. Первое устойчивое состояние — это авторитарный режим, при котором население может быть, условно говоря, «зомбировано», потому что разделяет традиционалистские представления, не доверяет другим, сосредоточено на собственном выживании. А второе равновесие появляется, когда люди осознают необходимость в правах и свободах. Тогда меняется природа правительства в стране и возникает самовоспроизводящийся цикл, при котором растут и свобода, и экономика, и уровень демократии.
Все эти шкалы дают представление о том, какие ценности есть у конкретных обществ и государств?
Поскольку исследования проводятся с 1981 года, можно изучить динамику как по разным странам, так и в пределах одной страны. К примеру, европейские страны располагаются в разных местах шкалы Инглхарта, и различия есть не только между Восточной и Западной Европой, но и между Северной и Южной. Причем деление здесь не столько географическое, сколько религиозное.
Диаграмма Инглхарта. Источник
Религия играет настолько важную роль, что до сих пор определяет ценностные различия между странами?
Теории модернизации, связанные с именами Инглхарта, Вельцеля и других исследователей, работающих в этой парадигме, говорят о том, что все же экономика служит первопричиной сдвига: только когда у людей повышается уровень жизни, у них меняются ценности — общество становится более секулярным и постматериалистическим, то есть двигается по карте ценностей вверх и вправо. Подобное изменение ценностей, в свою очередь, способствует как политическим изменениям, так и дальнейшему экономическому росту. Но в то же время этот процесс происходит по-разному в разных культурных зонах, и изначально, да, это прежде всего связано с религиозными традициями.
Многие исследователи обращали внимание на то, что модернизация началась в протестантской Европе. Может быть, в Италии она начиналась раньше, но затем прекратилась. А вот протестантские страны Северной Европы в раннее Новое время начали быстро развиваться. Там возникла капиталистическая система, которая позволила этим странам опередить Италию и другие страны Южной Европы. Существуют различные объяснения этому явлению. Классическое объяснение Вебера заключается в том, что особая религиозность протестантов способствовала накоплению капитала, потому что для них обладание капиталом означало богоизбранность. При этом у них был очень скромный образ жизни, они предпочитали деньги не тратить на себя, а вкладывать их в производство или торговлю для увеличения капитала, — это и способствовало развитию капитализма.
Тут стоит также отметить, что именно протестантская религия способствовала массовому распространению чтения Библии: считалось, что каждый верующий должен ее читать. А в католической и православной традиции существовал особый класс людей, которые имели на это монополию; мирским людям было даже опасно читать Библию, так как они могли не так ее понять и впасть в ересь. Когда люди становятся массово грамотными, это создает новые возможности (ресурсы по Вельцелю), потому что за простой грамотностью следует ученость, а за ученостью — развитие науки и техники. А уж за этим следует осознание необходимости расширения своих прав, чтобы эти ресурсы свободнее использовать.
Протестантская религия, создавая сообщества в сущности равных грамотных людей, объединяла разрозненные общины в нацию, читающую на родном языке Писание, а затем и газеты, и тем самым тоже позволяла экономическим и политическим основаниям модернизации появиться раньше. Или взять страны Дальнего Востока — Китай, Корею, Японию, Вьетнам, — где сильна конфуцианская традиция со своим культом образованности; их национальные особенности, вероятно, тоже способствуют экономическому успеху этих стран даже в наше время.
Если не углубляться в историю, а поговорить о динамике, которая наблюдалась у европейских стран с 1980-х годов, — куда они мигрируют по шкалам ценностей?
На протяжении большей части этого периода экономическое положение в Европе было хорошим, даже улучшалось. И в соответствии с положениями теории модернизации эти страны двигались по карте Инглхарта-Вельцеля вправо и вверх, в сторону постматериалистических и секулярно-рациональных ценностей.
Однако здесь есть нюансы, связанные с некоторыми восточноевропейскими странами, особенно постсоветскими, которые пережили очень болезненную трансформацию в 90-е годы, — это касается и России. Мы видим некоторое усиление традиционных религиозных ценностей и не видим выраженного движения в сторону постматериалистических ценностей. Это довольно легко объяснить социально-экономической травмой: ВВП у нас в 90-е годы упал на 40%, это больше, чем во время Второй мировой войны. Люди плохо ели, плохо одевались, едва сводили концы с концами. И, разумеется, сейчас они ценят экономическое благополучие и безопасность — то, чего в 90-е годы совершенно не хватало.
Но в последнее время поступательное движение вверх и вправо на культурной карте Инглхарта замедляется и в европейских странах. Потому что, начиная с 2008 года во многих странах Европы наблюдаются кризисные явления, высокий уровень безработицы, рост благосостояния у большинства прекратился и кое-где даже откатывается. ВВП на душу населения может расти, но в силу неравномерности его распределения простые люди немного от этого получают. Соответственно, когда обостряются экономические проблемы, опять же, как предсказывает теория, люди откатываются назад по этой шкале. В частности, мы наблюдаем рост ксенофобии, которая еще и усиливается благодаря притоку мигрантов — скажем, в Германии. В экономическом плане у Германии, особенно по сравнению с другими странами Европы, все хорошо — но беженцы немецким обществом воспринимаются как большая проблема.
Будут ли такие проблемы, как резкий всплеск числа мигрантов и беженцев в Германии, влиять на изменение ценностей? Что будет происходить с ценностями в других странах?
Я думаю, что Германия вполне способна со временем интегрировать мигрантов. Но пока этого не случилось, германское общество крайне взволнованно, мигранты вызывают подозрения, случаются различные инциденты, растет преступность. То есть с экономической точки зрения все неплохо, но безопасности стало меньше, поэтому движение в сторону постматериалистических ценностей может слегка замедлиться.
В странах Южной Европы — в Испании, Греции, отчасти Италии — к проблемам с беженцами добавляются еще и экономические трудности. Нам, россиянам, учитывая тамошний уровень жизни, они кажутся не такими уж и большими, но с их точки зрения это движение назад, и ценности поэтому тоже откатываются назад. То есть там люди вновь начинают ценить экономическое благополучие и безопасность.
Эти тенденции можно отследить только в Европе?
В США происходят похожие явления, в последние лет шесть как минимум. Мы наблюдаем там падение продолжительности жизни — в силу все того же неравномерного распределения богатств. Есть благополучные зоны (Калифорния, например), где жизнь продолжает улучшаться. И есть глубинная Америка, где жизнь не улучшается, а кое-где даже становится хуже. Мы видим начало кризисного процесса, который можно сравнить с аналогичным кризисом в СССР, начавшимся во второй половине 60-х годов. Продолжительность жизни мужчин в России медленно, но верно падала с 1964 по 1999 годы из-за алкоголизма и травматизма, и что-то подобное мы наблюдаем сейчас в Америке: отсутствие перспектив для значительной части населения, а отсюда алкоголизм, наркомания и, следовательно, снижение продолжительности жизни. И все это связано с ценностями. Соответственно, мы видим рост популистских и ксенофобских настроений не только в Европе, но и в США.
А насколько близка Россия на ценностной шкале к европейским странам?
Я уже упомянул, что в силу того, что у нас были тяжелые 90-е годы, в России произошел некоторый откат в сторону традиционных религиозных ценностей. Хотя Россия, по большому счету, остается секулярной страной. Да, в какой-то степени выросло значение религии во всех ее проявлениях. Кто-то ходит в церковь, кто-то верит в инопланетян, кто-то ходит к знахарям и колдунам… Когда людям живется плохо, им хочется какого-то чуда. Потому что положение очень трудное, и им хочется почувствовать себя защищенными, найти какое-то спасение. Также есть территории, где религиозность, безусловно, доминирует, — это Дагестан, Чеченская Республика, Ингушетия. Но в основном Россия остается секулярной страной, на среднеевропейском уровне.
Что касается ценностей постматериализма, то Россия в этом плане далеко позади, но это и понятно. Если говорить о ценностях выживания и самовыражения, то у нас, к сожалению, сейчас ценности выживания: грубо говоря, россияне значительно более жадные и подозрительные люди, чем средние европейцы. И нужно иметь в виду, что после 2008 года рост постматериалистических ориентаций, который происходил с 1999-го, прекратился. Последние 10 лет мы наблюдаем экономическую стагнацию, а в 2015–2016 годах просел и уровень жизни — в связи с девальвацией. Поэтому ожидать роста постматериалистических ценностей сейчас в России не приходится. В этом смысле дистанция между Россией и странами Западной Европы как минимум сохраняется.
Более того, в таких условиях повышается ценность идеологии, которая способна сплотить большие массы людей. Поскольку у нас секулярное общество, это в основном национальная, а не религиозная, идеология. Национальная идеология появилась в эпоху раннего модерна, которому мы сейчас более или менее соответствуем. Тогда массы людей переехали из деревень, где в сельских общинах были плотные социальные связи, в города, где каждый сам за себя, атомизированные индивиды. И появилась идея нации, которая на самом деле создает иллюзию продолжения этой деревенской общины: мы все как бы принадлежим к одному сообществу, значит, все люди как братья и сестры и, если что случится, нация тебя защитит, ты же часть нации, а это лучшая нация, сильная нация и так далее. У нас завершается формирование новой национальной идентичности, и в этом смысле мы тоже отличаемся очень сильно, по крайней мере, от европейского мейнстрима.
Взаимосвязь показателя ВВП на душу населения и уровня религиозности общества. Высокий показатель религиозности обратно пропорционален уровню доходов. Исключения - США и Малайзия. Источник
Какой прогноз можно сделать относительно того, как в России будут изменяться ценности? Когда мы разговаривали с Владимиром Магуном, он сказал, что, несмотря на попытки российской власти навязать традиционные антисекулярные ценности, общество сопротивляется этому и все равно мигрирует в сторону большего рационализма. Подтверждается ли это данными World Values Survey?
Россия, безусловно, остается достаточно секулярной страной. Вернуться в XIX век сейчас не представляется возможным. Да, этой идеологии симпатизируют наверху и пытаются как-то ее продвигать, но успехи здесь небольшие. Поэтому рациональные и секулярные ценности в России — это данность, за исключением восточной части Северного Кавказа.
А вот с ценностями постматериализма — тут вопрос. Как уже было сказано, мы очень сильно отличаемся от Западной Европы по этому показателю. Растет и потребность в идеологии, а религия ее не может удовлетворить. Значит, у нас либо спонтанно снизу, либо организованно сверху, будет усиливаться национальная идеология. Это мы отчетливо видим на протяжении всего постсоветского периода, особенно в последние годы, после событий в Крыму, а может, и еще раньше — после войны с Грузией. Мы видим, что с того момента у людей резко начала расти гордость за страну и одновременно с этим стал расти уровень счастья, несмотря на начавшийся в этот же период экономический кризис. То есть получается, что эта растущая гордость компенсирует экономические проблемы и уровень счастья в результате не падает, а может, и вовсе растет.
И пока что мы видим: эта новая национальная идеология более-менее работает. Думаю, власть будет продолжать ее раскручивать и эксплуатировать патриотизм россиян, что, безусловно, скажется на их ценностных установках.