Каждый день, просыпаясь с головной болью, начинаешь считать дни запоя. Как правило, насчитав 8-10 дней, резко бросаешь. Начинается четырехдневное похмелье, которое проходит ужасно. В очередной раз принимаешь решение: надо ехать в Чечню. Правда, это уже было. Ездил в 1995-м, в 2000-м, в 2001-м, но дальше Ханкалы не попадал. Так и не заключив контракт, пьяный возвращался домой. В этот раз решил все делать через доктора. Зашиться от пьянства и на реабилитацию. В первый раз трезвый, по контракту в Чечню. И денег заработаю, и с пьянкой завяжу. В январе 2003 года вызвал доктора, приехало чудо двухметровое, по виду мясник. Сделал укол и настучал своими кулачищами по моей голове. Сказал, буду пить – сдохну к осени. Повезло с доктором, не пил до осени, собирая документы, проходил медкомиссию на контракт в Чечню. Документы, нужные для отправки по контракту, это как на получение оружия с той разницей, что справки на оружие несешь в милицию, а справки для контракта – в военкомат. В перечень входит справка из милиции о том, что никогда не привлекался. Из психдиспансера - что проблем нет. Из наркологического – о том, что не стоишь на учете. С наркологическим диспансером были небольшие проблемы, т.к. в свое время я там числился, но на учете не состоял. Через подарок справка надлежащей формы была дана. Кожно-венерологический диспансер тоже без проблем выдал справку. Потом сдал анализы в поликлинике по месту жительства и пробегал по 10 кабинетам. Со словами «здоров» тебе выдают справку для военкомата о том, что ты годен для службы по контракту. Хотя пару раз пришлось возвращаться к терапевту, т.к. пьянство не проходит бесследно – давление подскакивало до 150 на 90. Терапевт твердил, что для гор это большое давление, и добро на «годен» не давал. Пришлось перед очередным посещением терапевта за час сделать укол 3х кубиков дебазола. Давление показало 130 на 80 и я стал годен. С документами и справками я отправился в военкомат. Единственная государственная служба, где тебе очень рады. С тобой обращаются как с душевнобольным в психбольнице, смотрят тебе в глаза и готовы ответить на все твои вопросы и выполнять любой твой каприз. Обещают золотые горы, при этом на прямые вопросы: где буду служить, сколько буду получать, и платят ли боевые, дают туманные ответы. Ответы вроде того, что вот недавно вернулся парень оттуда, говорит, зарплата 15 тысяч рублей + боевые. На самом деле боевые 800 рублей + 200 рублей суточные – это я потом узнал от других сослуживцев. Так что мне не врали и говорили почти правду. В других военкоматах, по рассказам сослуживцев, просто врали в открытую, говоря конкретное место службы и обещая зарплату не менее 30 тысяч рублей в месяц. Обо всем этом потом. А сейчас я нахожусь в военкомате и прохожу медкомиссию. Народу много, но это все или призывники, или женщины-контрактницы, идущие служить в войска тыла, связи по месту жительства. Контрактником, уходящим на службу в Чечню, я оказался один на весь Серпуховской район. Меня это нисколько не удивило. В предыдущие свои поездки я убедился, что защищать Родину Москвичи и жители Подмосковья идут из расчета 1 москвич на 10 человек из любого другого региона. Это связано с более обеспеченным материальным положением москвичей и жителей Подмосковья. Москва и Подмосковье — это Америка, а все вокруг – это Мексика. Также быстро пройдя военкоматовскую медкомиссию, как и по месту жительства в своей поликлинике, я захожу в кабинет военкома, где он, посмотрев мне в глаза, как отец сыну, жмет мне руку, и говорит, что нужно пройти еще и окружную врачебную комиссию, находящуюся в городе Железнодорожный. Он рассказал мне о часах приема окружной комиссии и на этом мы попрощались. Больше я его не видел. Потом я узнал о дружеском отношении сотрудников военкомата к контрактникам, едущим на Кавказ. Им всем платили премию в размере 1000 рублей каждому, участвовавшему в отправке. За меня они получили сумму смешную, если бы не их более смешные зарплаты. В 2003м году они получали от 5 до 7 тыс. рублей в месяц. Выбрав день, я отправился в Железнодорожный на окружную военно-врачебную комиссию. Там, на территории воинской части, в одной из казарм, находились кабинеты врачей, освидетельствующих не только контрактников, но и косящих от всеобщей воинской обязанности призывников. Опять пользуясь привилегией сумасшедшего, прошел всех врачей без очереди. Встретил будущих братьев по оружию, отправляющихся тоже на Кавказ со всей Московской области. Их было двое со Ступинского района, перекинулись с ними фразами, о том, что в военкоматах обещают. Понял - у них врут больше. Обещают золотые горы, лишь бы ты не передумал. Получив окончательный вердикт о том, что здоров и к службе годен, отвез его в свой Серпуховской военкомат. Там мне назначили конкретное число сентября 2003го года. В этот день я должен быть в главном военкомате Подмосковья, который находится в центре Москвы. Посоветовали взять еды на двое суток, т.к. могут поставить на довольствие не сразу. С этого момента меня начали мучить сомнения по поводу выполнения договора контракта, который мы подписали в день отправки из Москвы. Вот как это было. В закрытом от постороннего взгляда дворе находится главный подмосковный военный комиссариат. 10го сентября 2003го года нас там собралось аж 13 человек из всего Подмосковья и 1 из Москвы. За исключением меня и еще двоих все были пьяны в разной степени. Нас пригласили по списку наших фамилий в штаб начальника, отвечающего за отправку на Кавказ. Мы расписались в контракте, получили копию контракта, в котором говорилось, что мы поступаем на службу в армию по контракту с окладом, согласно тарифной сетке, на 1 год. Построив нас во дворе военкомата, подполковник, желающий нас поздравить с отбытием, заметил, что нам не 14, как по списку. Была произведена перекличка, двоих по-прежнему не хватало. Умный прапорщик, находящийся рядом с полковником, заметил, что в строю 12 человек, после чего нам было приказано пересчитаться. По-прежнему не хватало двоих защитников родины. Прапорщик был послан за дежурным военкомата, который, по идее, должен был знать все. Пришел пьяный майор. Не знаю, какие у них воинские отношения с полковником, но, не обращая внимания на последнего, майор начал с трехэтажного мата, из которого, если постараться, можно было понять, что мы, еще не будучи на Кавказе, уже все в говне. Так как наша шеренга была тоже подшофе, люди начали возмущаться, мол, не надо всех равнять по себе. Майор обиделся и начал рвать на себе рубаху и звать нас всех драться. Так как я был трезвый и не вступал в дискуссию, то обратил внимание на ботинок, торчащий из-за катушки кабеля, которая находилась в углу двора. Выйдя из шеренги и подойдя к катушке, я увидел, что там находились двое наших сослуживцев. Они не теряли времени даром: за катушкой был накрыт скромный столик, представляющий собой фанеру на двух кирпичах, на фанере стояла недопитая бутылка водки и кусок краковской колбасы. Как я потом узнал, краковская колбаса была верхом благополучия при застольях контрактников. Так вот, эти двое лежали на земле и чудненько спали, пока в 15ти метрах от них разгоралась перепалка между пьяными контрактниками и полупьяными сотрудниками военкомата. Вернувшись к уже разбившемуся строю, и, найдя прапорщика, я отвел его к катушке, после чего он подошел к полковнику, что-то ему прошептал на ухо. Прогремела команда «молчать», «становись». Мы опять выстроились в шеренгу. После этого полковник послал майора в дежурку, оттуда он принес копии контрактов этих двух субъектов. Полковник публично порвал эти контракты и отдал распоряжение о вызове милиции для сдачи этих пьянот к ментам на поруки. Так как эти пьяноты уже не были военнообязанными, все это было сделано быстро для того, чтобы показать нам, что с нами церемониться никто не будет. После этого нам дали сопровождающего прапорщика и отправили уже 12 человек на Курский вокзал на метро, где мы должны были ждать нашего поезда на город Курск. Все сопроводительные документы, в которые входят личные дела, билеты и документы о постановке нас на довольствие, находились у сопровождающего нас прапорщика. В списки о постановке на продовольственное довольствие числилось по-прежнему 14 человек. И это только начало воровства на всех этапах контракта. Прибыв на Курский вокзал, мы стали сталкиваться с группами контрактников, которые прибыли из других регионов. Каждая область держалась отдельно, пока кто-то не принес весть о том, что есть бабка, которая меняет наш сухпай, выданный нам в военкомате, на водку, хоть и паленую, но которая горит. Об этом нам сказал шустрый малый из Смоленска. От каждой группы отделились страждущие и понесли свои сухпаи к благодетельнице. В сухой паек военного контрактника входит тушенка, каша с мясом, сахар, чай, галеты, горох толченый. На десерт пакетики изюма и сухого молока. Все это бабка меняла на бутылку водки, при себестоимости разбавленного водой спирта 8 рублей. Сухой паек, как мы потом узнали, на Кавказе покупали по 200 рублей. Контрактники возвращались в зал вокзала с водкой. После этого начались знакомства и братания с другими регионами. При этом на москвичей смотрели, как на инопланетян, пока москвичи не стали пить со всеми. В пьяной беседе выяснилось, что москвичи – такие же, как и все остальные: тверские, смоленские, рязанские и т.д. Конечно, никто им не верил, все понимали, что у москвичей блажь, и они те деньги, что получают на Кавказе, могут заработать у себя в Москве, работая сутки через трое в охране. Но пока была общая водка, объединяющая алкоголиков разных регионов России, и было выпито немного, все было хорошо. Косились только на нас – тех, кто не пил вообще. Нас было четверо непьющих. Как потом оказалось, трое не пили, пока не доедут до Кавказа. У них была такая же история, как и у меня – ехали по 3му-4му разу, но из-за пьянки не могли добраться даже до Ханкалы. Среди пьющей толпы таких тоже было полно, но им было наплевать. Сопровождающие исчезли в комендатуре при вокзале, и наша объединенная команда, которая насчитывала в общей сложности 120-160 человек, гудела в зале вокзала. Ожидающие гражданские потихоньку покидали зал, после того как в разных углах начали бить морду кому попало и мочиться в эти углы. Попытки какой то мамаши вызвать пропавшую милицию закончились для нее пинком под жопу. Ждать поезда оставалось еще часов 12, поэтому многие москвичи и жители Подмосковья начали отъезжать домой. У кого то из них кончились деньги на водку, кто-то просто решил сгонять к подруге, попрощаться на дорожку. Нам, трезвенникам, оставалось перезнакомиться, т.к. до дома и обратно мы потратили бы 6 часов ходу и трезвыми головами понимали, что резону нет. Трезвенниками оказались жители Подмосковья: я – Другин Г.В. из Серпухова, Круглов И.А. из г. Электростали, Горохов из Пушкино и Лёха из Клина. При знакомстве в таких обстоятельствах задают один вопрос: «ты какого хрена поперся в эту долбаную Чечню?». Ответы разные, но суть одна – потерялся. Моя история, как уже говорил, была проста – завязать с пьянством и доделать с пятого раза хоть что-то мною начатое. Короче, я из потерянных. Были и зажравшиеся. Это была осень 2000го года. Ехал я контрактником через перевалочный пункт, который находился в городе Ельце, что в Смоленской области. С нами в команде находилось четыре москвича. Они держались отдельно, на них были разгрузки (жилетки под магазины автомата Калашникова), ножи и всякая необходимая мелочь для боевых действий. Они ехали не за деньгами. Они ехали убивать, и все равно кого. В Ханкале, не дождавшись наших покупателей из Итум-Кале, они сели в конвой, который шел в Грозный, и уехали, ни с кем не попрощавшись. Для них мы были убогими. Вот они и такие как они были в каждом призыве. Они и есть зажравшиеся. Но это касалось только москвичей. Остальные контрактники из других областей России ехали конкретно за деньгами. Возвращаюсь в зал вокзала Курский сентября 2003го года, где мы дожидались поезда и, коротая время, делились причиной нашей поездки. Следующим из нашего общества трезвости был Круглов И.А. Будучи смуглым и с правильными чертами лица, прямым носом, он был похож на студента института нефти и газа. На самом деле это был игрок, индивидуальный авантюрист, врун во благо своего состояния. А в остальном на него можно было положиться, если не знать всего того, что мною перечислено. Круглов был в Чечне с декабря 99го по февраль 2000го. Участвовал во взятии Грозного. Все, что ему досталось после боя – это был матрас пружинный на броню БТР. И с десяток банок вина из разбитого погреба. Те деньги, которые он получил за 3 месяца контракта, по приезду в Москву он спустил в игровых автоматах. После чего устроился в родном городе официантом, где и жил на чаевые. К 2003му году ему надоело проигрывать зарплату и чаевые официанта в игровых автоматах, он вспомнил, что в Чечне нет игровых автоматов и там за год контракта он избавится от дурной привычки. Именно по этой причине он оказался с нами на вокзале. Следующим был Горохов. Эта удивительная личность еще в областном военкомате привлекла мое внимание. Все мы прибыли из своих военкоматов без сопровождающего, документы были у нас на руках, и их мы сдали в окружном военкомате. С Гороховым была совсем другая история. Во-первых, с ним была представительница его военкомата из г. Пушкино. И потом, с его слов, мы поняли, что то, на что мы потратили от месяца до трех (сбор медицинских справок) он сделал за один вчерашний день. Когда он явился с военкомата и попросил его отправить на Кавказ с первой группой контрактников, выложив перед представителем военкомата 5 тысяч рублей, ему подготовили все необходимые документы к следующему дню без его участия. А причина такой его спешки была банальна для сентября 2003го года. Ею были бандиты, которые хотели его убить, т.к. он был бизнесменом средней руки и имел продуктовый, хозяйственный и строительный магазин в городе Правдинский Пушкинского района. Фактически, все эти магазины, мебельная фабрика, заводик по производству рубероида, принадлежали его жене. Все это имущество было построено и куплено на её деньги. Эта выдающаяся женщина в прошлой советской эпохе была старшим инспектором ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности) – страшная организация для воров, занимающих должности, связанные с распределением продовольствия товаров народного потребления, тяжелой, легкой, рыбной промышленности, сельского хозяйства и т.д. В обязанности жены Горохова входил контроль финансовой деятельности всех государственных магазинов Московской области. До 1985го года это была относительно честная организация, но с приходом генсека Горбачева М.С., при котором появилось понятие «социальная справедливость». Это понятие госслужащими было понято, как девиз («Куй железо, пока Горбачев»). С этого момента почти все чиновники стали брать взятки. Жена Горохова, занимающая такую должность, была просто обязана начать доить магазины, через которые начали проходить потоками неучтенные товары. За то, что она закрывала глаза на беспредел, ей давали деньги пачками. Но тогда она еще не была Гороховой, с ним она станет жить только в 1996м году. А до этого, в начале 90го года, к ней пригрелся один из будущих бригадиров сильнейшей московской бандитской группировки «Солнцево». Так у нее появился капитал на будущий семейный бизнес. И будущая крыша бизнеса в лице бывшего сожителя. Когда у нее появился Горохов, она уже по-дружески рассталась со своим бандитом. К этому времени она уже имела 2 магазина и платила своей крыше 10% от прибыли по знакомству. Это было почти бесплатно. Так мало платить никому не приходилось. По приходу в жизнь Елены Горохова, бизнес начал расширяться, благодаря энергичности Горохова. Построены строительные магазины, открыта мебельная фабрика и заложен маленький рубероидный завод. Имея 2 высших образования, все технические вопросы он решал сам, что кардинально сокращало расходы на запуск любого придуманного им производства. Обладая харизмой и связями жены, он очень быстро перезнакомился с элитой не только города Правдинска, но и с авторитетами города Пушкино, при этом его за глаза из зависти называли жирным хохлом. А главным авторитетом Пушкинского района был генерал-майор, начальник Пушкинского районного управления внутренних дел. И вот с этим чертом в погонах он ходил в баню, где по пьяни генерал убеждал его перестать платить «солнцевские проценты», а за малую фиксированную плату перейти под его крыло. Мент обещал Горохову порвать любого, кто покусится на его бизнес. Горохов поверил, но не убедил жену Елену. В этом вопросе у нее было больше опыта и женской интуиции, которая ей подсказывала: если в Москве передел собственности идет в пользу МВД и ФСБ при поддержке Лужкова и Путина, то Подмосковье – уже не Москва, и с бандитами надо жить дружно. Да еще если они берут по-родственному всего 10%. Но Горохова это не убеждало. Он уже верил в свою звезду и генерала-начальника РУВД Пушкинского района. Здесь, наверное, играл не последнюю роль факт, о котором он знал – что бригадир «солнцевских» в свое время был любовником его жены. Короче он поверил менту, а в России ментам верить нельзя. Горохов для начала решил привезти под крышу мента то производство рубероида, которое он построил сам, практически без помощи жены. В следующий приезд кассиров-бандитов за налогом на существование бизнеса Горохов объяснил им, что это производство имеет другую крышу в лице мента, генерала и начальника РУВД Пушкинского района. Бандиты обычно не убивают золотых курочек, несущих им яйца, а забивают стрелку (назначают встречу) с проблемой, которую они обычно решают с помощью оружия. Бывает, что они договариваются на словах, но бывает это редко. В тот же вечер Елене, жене Горохова, позвонил бывший любовник, бригадир «солнцевских», и сказал, что её жирный хохол (так называли Горохова за глаза) совершил глупость, из-за которой может пострадать весь её бизнес. Поэтому, помня их отношения в прошлом, он ей поможет выйти из этой ситуации, обойдясь малой кровью, и спасти своего жирного хохла. Для этого надо в течении суток заплатить штраф – 10 000 долларов США и налог, который теперь с 10% увеличивается для всего её бизнеса до 20%, как в общем то и для всех. Таким образом бригадир и бывший любовник пытался спасти её в лучшем случае от разорения. После этого разговора она побежала к супругу Горохову и стала убеждать его в необходимости немедленного выполнения поставленных бандитами условий. На это Горохов сказал, что время бандитов кончилось и надо менять крышу, и чем раньше – тем лучше. Тем более, что у них теперь крыша – генерал. Всю ночь они ругались, но женщина она слабая, если еще её трахнуть в процессе ссоры, то она с ним и согласится. Но внутренне она понимала, что это начало конца. Зная, что вечером приедут бандиты к его дому за деньгами и штрафом, Горохов позвонил генералу РУВД и обратился за обещанной помощью. Генерал выслал ему патрульную машину для охраны дома Горохова и с тем, чтобы показать бандитам, что платить уже есть кому и им здесь делать нечего. Когда приехали бандиты, менты уже стояли у его дома, для бандитов это был ответ на их требования. Бывший любовник и настоящий бандит Елене больше не звонил – он умыл руки. Но звонок в дом Елены и Горохова был. И звонил просто бандит – не друг и не враг. Он просто сказал, что пока они будут разбираться с их новой крышей в лице генерала РУВД г. Пушкино, им включен счетчик. Это подразумевает, что каждый день разборок будет стоить в течении последующих дней 10 000 долларов за день, при любом раскладе. Т.е. кто бы не остался крышей, платить штраф Горохову все равно пришлось бы. С этого дня кликухе Горохова «жирный хохол» прибавилась приставка – «тупой жирный хохол». И теперь эту кличку говорили не за спиной Горохова, а прямо в лицо. И первым, кто так с ним стал разговаривать, был местный бандит и по совместительству сосед по земельному участку. Их коттеджи стояли рядом. Если раньше этот местный браток знал, что у них «солнцевская» крыша и вел себя прилично из уважения к сильнейшей бригаде бандитов России, то теперь, зная, что жирный хохол попутал масть (переметнулся), и что за него уже не вступятся «солнцевские», он начал его опускать. Каждый раз, проходя или проезжая мимо Горохова, этот местный бандит, зная, что менты, к которым переметнулся Горохов, не выстоят против «солнцевских», пытался его как-нибудь подколоть. Это было тем более понятно, что «солнцевские» связались с соседом для того, чтобы он предоставил свой дом и участок «солнцевским» боевикам, которые должны были провести устрашающую акцию. Акцию провели на следующую ночь после объявления ультиматума. Из автоматов Калашникова были расстреляны все стеклопакеты дома, общий ущерб от расстрела был около 9 тысяч долларов. Стеклопакеты из пластика и алюминия в 2003м году стоили дорого. Самое ужасное в этой ситуации для Горохова и его Жены, лежащих на полу дома и ожидаюших окончания обстрела, было то, что менты, охранявшие дом Горохова по указанию начальник РУВД Пушкинского района, даже не вышли из патрульной машины, когда мимо них проходили люди с автоматами. Наступила тишина. Горохов пытался дозвониться до генерала РУВД. Генерал поднял трубку только через 3 часа. И на рассказ Горохова об обстреле дома ответил, что будут приняты меры, хотя возникли непредвиденные проблемы со стороны московских ментов. Москвичи предупредили генерала, что он связался не с теми. Но генерал обещал раздавить любого в своем районе и плевать ему на предупреждения московских ментов. Жнем приехала еще одна патрульная машина. Генерал не приехал, хотя и обещал. Горохов осмелел и вышел из дома во двор участка, где стояли машины его и жены, обе с порезанными шинами. Горохову стало страшно. Несмотря на охрану ментов, бандиты были на участке, а значит могли зайти в дом и убить. Жена, Елена, пыталась дозвониться до своего бывшего любовника, он не отвечал. Горохов интуинтивно почувствовал, что попал, и что генерал РУВД — это туфта. Он не поможет, нужно искать способы решения проблемы самому. Платить он не хотел, хотя можно еще было отделаться 20 тысячями долларов штрафа. Горохов решил позвонить депутату, телефон которого ему дал знакомый по бизнесу. Депутат госдумы, выслушав Горохова, сказал: «Плати штраф, потому что мои услуги стоят 50 тысяч долларов и 50 тысяч долларов – в ФСБ, которое разрулит эту ситуацию». Наш герой сказал, что подумает, на что депутат ответил, что думать не надо или сразу «да» или больше чтоб Горохов не звонил. После этого повесил трубку. Горохов понял, что дело дрянь, после звонка, который раздался по истечении 3х часов. На том конце провода голос сказал, что штраф его возрастет завтра до 70 тысяч долларов. А также стал угрожать несчастным случаем, который произойдет с ребенком. На отговорки Горохова, что у него нет таких денег, голос предложил переписать один из магазинов на него. Рядом стояла жена и всё слышала. У неё случилась истерика, Горохов в очередной раз пытался связаться с генералом РУВД, но тот опять не отвечал. Тогда он позвонил к нему в кабинет, трубку подняла секретарь. На вопрос Горохова о местонахождении генерала секретарь ответила, что он взял срочный отпуск и уехал в Карелию на рыбалку. Теперь сомнений не было даже у тупого Горохова: генерал его подставил. Он еще не знал, что генерала отправили в отпуск перед увольнением. У «солнцевских» бандитов в корешах был премьер-министр России Касьянов, решающий любые проблемы «солнцевских», так как был у них на содержании, и независимо от стоимости проблемы, был обязан решать их. После звонок Касьянова в МВД России этого генерала РУВД г. Пушкино и сняли с должности. Горохов обо всем этом пока не знал. Обо всем этом он узнал лишь в Чечне от жены, по телефону, как и о том, что генерал угорел в собственной бане, случайно или нет – бог знает. Его жене, в отличие от Горохова, уже давно стало ясно, что нужно делать. Она, выскочив из ворот, и поймав машину, поехала к своему бывшему любовнику-бандиту, кстати, у ворот их дома не было ни одной милицейской машины. На следующий день Елена подписала бумаги о передаче продуктового магазина в городе Правдинске на подставное лицо «солнцевских» бандитов. Таким образом, она спасла свою жизнь, жизнь ребенка и оставшийся бизнес. Вернувшись под крышу «солнцевских» братков, она стала платить налог в размере 40% от выручки. Жизнь самого Горохова, со слов его бывшего знакомого-бандита, была под угрозой. Замочить его могли в любое время – бандиты не прощают тупое упрямство баранов, возомнивших себя львами. Горохов был и остался упрямым жирным тупым хохлом. Для бандитов он был потенциальной проблемой и решать одну и ту же проблему 2 раза – не в правилах российских бандитов. Как только жена рассказала Горохову о том, что ему грозит, Горохов понял, что на какое-то время надо скрыться. Выбор у него в принципе был. Он мог уехать на Украину, где жила его предыдущая семья, он мог уехать в Сибирь, где в советское время работал инженером. Но все эти варианты предполагали то, что ему нужны будут деньги, а он и так подставил свою жену, поэтому он выбрал контрактную службу в Чечне, где платят, кормят бесплатно и куда, как ему казалось, бандиты не сунутся. Поэтому, за сравнительно небольшие деньги, местный военкомат сделал ему личное дело и отправил с первой оказией. Так он оказался рядом с нами. Но его личная история на этом не заканчивается. А пока вернемся в зал Курского вокзала, к четвертому трезвеннику из города Клима – Лёхе. Он выглядит, как молодой боксер Валуев, двухметровый, с широкими плечами, он вызывал уважение независимо от того, пил он с компанией или нет. Так как Лёха перенес сотрясение мозга на срочной службе, то на гражданке, где он пробыл 3 года, у него не складывались отношения с работодателями. Пытался работать он и охранником, и продавцом, и работником коптильного цеха, но в конце концов всем своим хозяивам он говорил в глаза то, что он о них думает, а если еще и выпьет пару пива, то мог и морду набить. Естественно, с любой работы его выгоняли. В Клину он жил в трехкомнатной квартире, которую нужно было ремонтировать. За деньгами на ремонт этой квартиры он и ехал в Чечню. Из четверых трезвенников только у Горохова было богатое прошлое. О нем можно было написать отдельную книгу. У Круглова И.А., одного из нашей четверки, было черное прошлое, он сидел 6 месяцев в СИЗО за разбой. Поэтому он оказался в декабре 99го года в Чечне. Это его спасло от 7 лет общего режима на зоне. Такой выход устроил ему адвокат за 5 тысяч баксов, которые заплатила адвокату бабушка. Впрочем, процентов 70 от общего количества контрактников были те, кто скрывался от реального тюремного срока. У кого убийство на бытовой почве, у кого воровство. Была куча ментов, уволенных за разные провинности. В нашей команде, состоявшей изначально из 160 человек со всей России, человек 90 были бывшие менты. Свою принадлежность к органам они скрывали и только в пьяной беседе проскальзывала их ментовская сущность. Мент в России это не профессия, это состояние души. И это состояние государственного мародера было присуще каждому менту, начиная с 80х годов и достигшее апогея к концу 90х, и принявшее характер затяжной болезни в 2000х. Уволенные менты ищут работу там, где можно мародерствовать без ущерба для своего здоровья. Чечня предполагалась для них клондайком. Но они еще не знали, что в 2003м году в Чечне был уже наведен порядок во всех отношениях. Между федералами и местными жителями был заключен мир, оплачиваемый деньгами из бюджета России. Просто зарабатывать не в характере не только бывшего мента, но и действующего. Поезд на Курск, в котором мы должны были ехать, прибыл на вокзал в 23:45. Команда строится на перроне вокзала прозвучала достаточно громко, но последующие за этим построение и перекличка показали, что из общего числа 160 человек присутствуют 145. Таким образом, мы «похудели» еще на 15 человек. Меня это нисколько не удивило, т.к. я помнил свои личные предыдущие поездки в Чечню. Число отставших и тех, кто приехал просто попить водки и смотаться домой, порой доходило до 40% от общего числа контрактников. Ждать, а тем более искать отсутствующих, никто не собирался. Были розданы билеты в плацкартные вагоны, при этом мы ехали вперемешку с гражданскими пассажирами. Наша четверка получила билеты в один вагон, где мы поменялись местами с гражданскими, чтобы ехать в одно купе. Хорошо, что поезд был ночной, пьяный галдеж продолжался еще пару часов, потом все уснули. В Курск мы приехали в 7 утра. На непохмеленных контрактников, выползавших из вагонов, было страшно смотреть. Они были похожи на бомжей, высланных за 101й километр. Чудеса организации по отправке к месту дислокации удивляли все больше и больше. Нас прямо на вокзале города Курска стали сажать в маршрутки, человек по 20 в каждую. При том, что маршрутка рассчитана на 15 человек. Здесь, в маршрутке, мы и узнали, что нас везут в военный городок под городом Курском. Назывался он поселок Жуково. После 30 минут тряски по ужасным дорогам города Курска мы выехали на его окраину. Проехав по трассе Курск-Москва километров 20, мы въехали в поселок Жуково. Выгрузившись из маршруток, мы прошли километра 3 лесом и оказались в совершенно пустой войсковой части. Там была лишь рота охраны и более никого. Нам выделили 2й этаж казармы, находящийся напротив плаца. Здесь нам предстояло пробыть 2 недели. Но об этом не знали ни мы, ни те, к кому мы прибыли. На еще в поезде объяснили, что в течении двух дней нас под Курском нас должны переодеть в военную форму, и отправить в город Моздог. В течении 5 дней всех устраивало валяться пьяными на кроватях, так как в течении этих 5 дней еще оставались деньги и гражданская одежда. Все это в течении этого срока было обменяно в соседней деревне Сахаровка на самогон. Пока нас строили только на завтрак, обед и ужин. Многим, кто продал или поменял одежду на самогон, и по этой причине находились в трусах, приносили еду и выпивку в казарму. Все были уверены, что те сутки, что проходят в пьяном безделье, будут полностью оплачены, и что контракт начинается от того числа, которое указано в контракте, подписанном еще в военкомате. Многие готовы были весь год контракта провести в казарме поселка Жуково. Ночь пятых суток положила конец нашему балдежному состоянию, мечте тунеядца. Еще вечером группа из 12 человек отправилась в деревню Сахаровка. Там их ждал самогон и пара девок, которые давали потрахаться за этот самогон. Из 12 в деревне остались пятеро – кто сильно пьян, кто на девках. Семеро бойцов, забрав недопитый самогон, решили ехать в Курск, где, как они думали, каждому будет по девке. Заскочив по дороге в казармы и передав долю самогона тем, кто продал остатки своей одежды (на их деньги и гуляли самые хитрые), эти семеро направились пешком в поселок Жуково. Из этого поселка ходила маршрутка на город Курск. Дорога из воинской части до поселка Жуково проходила через лес, где можно было незаметно пройти по тропинкам. А можно по асфальту, где была вероятность встретить или патруль или кого-нибудь из нашего воинского начальство. Бойцы выбрали асфальтированную дорогу, так как были пьяны и быдловская наглость перла из них. Но на этом тернистом пути им попался не патруль, не наше начальство, а где то на подходе к поселку Жуково их остановила патрульная машина с милиционерами, которые потребовали предъявить документы. Ментов было четверо, наших семеро. Каждый из нашей семерки имел при себе военный билет, в котором стояла печать, свидетельствующая о том, что он снят с воинского учета по месту жительства. Каждый из семерых прекрасно знал, что с момента снятия с учета и подписания контракта они были военными и гражданским ментам не подчинялись. Кто был потрезвее понимали, что, если их менты заберут, то это залет. Кто был потрезвее и крикнул: бей ментов, спасай Россию!!! Всемером очень быстро избив четырех ментов, которые были с оружием, решили вернуться в казарму. Один из пьяных контратников, пинающих избитых ментов на земле, крикнул, что это им от горного спецназа. Лучше бы он молчал, как и все остальные. Это высказывание про горный спецназ было доложено начальству оклимавшимися после избиения ментами. Ментовское начальство сделало правильный вывод, зная, что в воинской части находятся контрактники, отправляющиеся на Кавказ. Позвонив войсковому начальству среди ночи и объяснив ситуацию, менты попросили провести опознание среди контрактников. Менты привезли двоих милиционеров, запомнивших наших бойцов, для опознания. К этому времени из поселка приехали наши сопровождающие и командиры войсковой части. Было 2 часа ночи. Мы все догадывались, что что то должно было произойти, еще час назад, когда прибежали наши семеро алкоголиков и стали убеждать и дневальных-срочников, и нас, что они из казармы никуда не уходили. В 2 часа ночи нас построили в коридоре казармы для опознания. Те семеро пытались прятаться в третьей шеренге нашего построения, но наше начальство для лучшего обзора для избитых ментов скомандовало: «1я шеренга вперед на 3 шага, 2я шеренга вперед на 2 шага». Появились широкие проходы между шеренгами, что было очень удобно для опознания. Избитые менты очень плохо запомнили лица и поэтому узнали только троих из семерых. При этом одного узнали по затылку, другого по сбитым кулакам, третьего по одежде. Этих троих мены забрали, нас отпустили спать. Минут через 40 нас построили опять. Как оказалось, кто-то из этих троих, за обещанную свободу, заложил остальных четверых. И обещанная свобода для этой суки, заложившей собутыльников, стоила того. Менты им шили нападение на сотрудников милиции при исполнении. А также попытку завладеть оружием сотрудников милиции для последующих уголовных дел. Поэтому сука их и вложил. Но еще не знал, что менты свои обещания о свободе и не собирались выполнять. А срок им светил от 5 до 8 лет. Наше начальство в ту же ночь порвало контракты с этими семерыми, уже бывшими, контрактниками в одностороннем порядке. Офицеры сдали их ментам с условием, что министерство обороны в лице воинской части поселка Жуково не будет упоминаться ни в одном протоколе. Теперь, когда контрактники стали чисто гражданскими лицами, менты их начали прессовать по полной форме. Дней через 5 мы узнали, что троих выкупили родители, на остальных завели уголовное дело. Это происшествие кардинально изменило наш распорядок дня. В 8 утра этого же дня нас подняли строится на зарядку. На что с нашей стороны послышались вопли типа «кому там жить надоело!?» и так далее. Когда мы услышали голос командира части, вещавшего о том, что если через 1 минуту мы не будем стоять на плацу, со всеми, кто останется в казарме, контракт будет разорван. На плац мы высыпали, конечно, не за 1 минуту, а минут за 10. И, кончено, не все. Человек 10 остались лежать на своих койках. Там же, на плацу, была произведена перекличка. Те, кто не отвечал, соответственно, находились в казарме. Комчасти был отдан приказ о том, чтоб личные дела отсутствующих были принесены ему в кабинет. Пока мы на плацу делали имитацию зарядки, с теми десятерыми, кто остался спать, контракты порвали. Потом из этой десятки человек 8 просили не выгонять их из части, потому как они действительно не слышали ни команду, ни угроз командира, так как были пьяны. Но их уже никто не слушал. Им были выданы бесплатные проездные документы, и они были оправлены домой. Из 145 нас осталось 128 после 6го дня контракта. При этом, мы даже еще не переоделись в военную форму. С этого дня нами стали заниматься и строить на перекличку 4 раза в день. На восьмые сутки мы стали возмущаться тому, что нас не переодевают и не отправляют на Кавказ. Нас стали пугать, что зачинщиков скандала отправят домой. Мы, взяв свои сумки, все вышли на плац и сказали, что, если нас не переоденут и не отправят на Кавказ, мы сами порвем контракт с министерством обороны. Наше командование не ожидало такой сплоченности, и потому, обеспокоившись, что мы так и сделаем, заверило нас, что переоденут нас завтра. На следующий день нас не переодели, пообещав опять завтра. При этом, чтобы нас не раздражать, не было построения до вечерней проверки. На десятые сутки пребывания в воинской части, наконец-то нас повели на склады для получения формы. В обмундирование входили летние и зимние комплекты, как то: трусы, майки, теплые рейтузы, гимнастерка и штаны, зимний бушлат, ватные штаны, шапка зимняя и летняя кепка. Когда дело дошло до портянок и сапог, контрактники начали возмущаться, но получать сапоги. И только моё вмешательство и напоминание, что в вещевом аттестате нет сапог, а есть ботинки высокие, на шнурке, и носки к ним остановило этот процесс. К этому времени я уже имел авторитет среди контрактников, как образованный человек, организовавший выход контрактников на плац с требованием нашей скорейшей отправки. В чем меня поддержали мои приятели-трезвенники. Я потребовал от уже получивших кирзовые сапоги сдать их обратно на склад. Были те, кто орал, что надо брать то, что дают, на что я ответил, что большинство за ботинки-берцы. У меня состоялся разговор с начальником вещевого склада, в котором я ему объяснил, что никто кирзачи брать не будет, на что он, поорав и попугав нас, закрыл склад и пообещал доложить об инциденте командиру части. Через полчаса пришли наши сопровождающие. Те, кто с нами приехал из областных военкоматов. Они стали упрашивать, чтобы мы получили кирзачи, и тогда, мол, завтра нас посадят на поезд и отправят на Кавказ. Мы им объяснили, что мы требуем то, что нам положено по пищевому аттестату. Двое из шести сопровождающих приняли нашу сторону, хотя им тоже хотелось побыстрее избавиться от нас. Но для этого нужно было передать нас в подчинение войсковой части, в которой мы находились. Прошло четыре часа, мы сидели у склада и многие стали плакать о том, что нужно идти на попятную и соглашаться на сапоги-кирзачи. Я уже знал этот народ, достаточно было сказать, что они трусливые суки, если так поступят, и они сразу заткнулись. Пришло время обеда. В общей сложности мы сидели 8 часов у склада. За это время приходили от прапорщика до полковника и пугали нас, но мы сидели и ждали. За полчаса до ужина прибыл начальник вещевого склада с двумя солдатами. Открыв склад, майор стал вызывать контрактников по списку. Первые, вышедшие со склада, улыбаясь, несли ботинки-берцы и 3 пары носок. Вот так мы настояли на своем. Солдаты, сопровождающие начальника склада, сказали мне, что мы первая партия контрактников, отстоявшая себе право ходить не в сапогах из кирзы, а ботинках-берцах, которые намного легче и удобнее сапог. Уважение большинства контрактников ко мне раздражало так называемых местных лидеров, особенно из Калужской области. Один чувак, отслуживший 2 контракта по полгода в разные годы войны с Чечней, считал себя авторитетом. Разговаривал нарочито громко, командовал своими земляками, напиваясь, брал гитару и, не умея играть, бренчал на ней, орал песни и провоцировал нас, трезвенников, на драку. Будучи сам ростом мелким и без зубов, открыто нас не задевал. Однако по-пьяни подбивал своих калужских и орловских, которым я не нравился, на драку с нами, но у тех хватило ума не встревать. А вот Мишу, будущего нашего повара из Рязани, он, напоив, направил к нам на разборки. Но Миша был хитер, как все рязанские мужики. Он выпил водки с калужскими нахаляву и пошел якобы на разборки с нами. При этом сам улегся на свободную с нами кровать и уснул. С утра он ушел в деревню Сахаровка менять зимнее обмундирование на самогон. Предстояло двое суток трястись в поезде до станции Прохладная и он хотел запастись на весь путь. Вместе с рязанским Мишей ушли все алкоголики. Перед уходом, Миша знакомился с нами: мною, Гороховым, Кругловым и Лёхой из Клина. Он рассказал, что калужанин травит на нас земляков потому что считает себя негласным лидером. Как оказалось, его раздражал не только я, но и Горохов, которого из-за возраста и солидного вида назначили командиром нашей команды. Мы решили поквитаться с калужскими при первой же возможности. Которая и выпала в поезде Курск-Прохладная, но об этом после. Следующим днем после получения формы, вернувшиеся из деревни Сахаровка стали пить самогон. Казарма гудела пьянством до вечерней проверки. На ней мы узнали, что завтра мы перезаключим контракт с частью, в которой мы находились уже 2 недели, а послезавтра в ночь – на поезд. Услышав о новом контракте, задумались только те, кто не пил. Остальным было все равно. На следующий день, после завтрака, мы пошли перезаключать контракт. Тут я понял, в чем заключается махинация. Контракт надо было подписать завтрашним числом. Я попытался привлечь внимание контрактников, объяснив им, что за 14 дней, проведенных в этой части, нам не заплатят. Меня никто не слушал. Потом в бухгалтерии мне объяснили, что деньги мы получим в городе Моздоке. Затем меня вызвал командир по воспитательной работе и с сарказмом в голосе сказал буквально следующее: «хоть ты и не пьешь, но мы найдем повод вышвырнуть тебя из контракта». По тону его речи я понял, что это не шутка и решил больше не выступать. Тем более что с собой у меня было 11 тысяч рублей на всякий случай. Выйдя из кабинета «комиссара», я направился подписывать новый контракт. После того, как контракты были подписаны гороховым, Лёхой и Кругловым, я предложил им съездить в Курск на экскурсию, пообещав оплатить маршрутку туда и обратно. Они согласились. Мы пошли по тропинке, чтобы не попасться на глаза начальству. Уходя, мы предупредили нашего сопровождающего о том, что едем в Курск, чтобы позвонить домой. Он махнул рукой – ему было наплевать, после подписания нами новых контрактов он за нас не отвечал. Пройдя через лес к поселку Жуково, мы сели на маршрутку и через полчаса были в Курске, на улице Советской. Здесь мы пофотографировались на фоне огромного православного храма, сходили на рынок и через час поняли, что все города похожи друг на друга. Отличительной чертой, как нам показалось, было то, что все девушки и женщины Курска ходили в брюках и джинсах. Ни одного платья и ни одной юбки мы так и не увидели. Нам стало грустно и мы вернулись в родную войсковую часть. На следующий вечер нас построили в военной форме и после переклички отправили на кпп, где за воротами нас ждало 4 машины «Урал». На них нас и отправили на вокзал города Курск. Прибыли на вокзал за полчаса до отхода поезда. Все было сделано для того, чтобы мы не затарились водкой на вокзале. Сухие пайки, которые нам должны были выдать на трое суток, были якобы забыты. Новый сопровождающий в звании капитана уверял нас, что пайки нас догонят на следующей остановке. Не наврал. В этот раз нас не раскидывали по всему поезду, где были свободные места. Министерство обороны купило целый плацкартный вагон. В нем то мы и поехали, тихо и мирно, так как самогон был у тех немногих, кто пил в одну харю и в тихую. Весь вагон ждал встречи с машиной, которая подвезет к следующей станции сухой паек. Остановка должа была произойти через полтора часа. Поезд должен был простоять 20 минут. За это время мы должны были перекидать с машины в вагон около двухсот коробок. Поезд простоял на станции 10 минут и последние коробки закидывали, когда он уже отправлялся. Миша из Рязани успел в темноте не только откинуть коробку с шестисуточной нормой сухого пайка, но и поменять в палатке этой богом забытой станции коробку на шесть поллитровок водки. В вагон заскочил он уже на ходу. Поменянную водку он пришел пить к нам, трезвенникам. Для него 3 литра водки было недостаточно, чтоб делиться с кем бы то ни было. Правда, он налил нам пару рюмок, как людям, похмелявшим его в тяжелую минуту. Поезд наш шел через Старый Оскол, Новый Оскол, затем через Украину мы выскочили на Ростов-на-Дону, на Минеральные Воды, а там и конечная для нашего поезда – город Прохладный. В пути все как обычно – на первых долгих станциях менялось все, что не успели поменять на предыдущих, на водку. По всему поезду ходили пьяные контрактники и искали, с кем выпить нахаляву, подраться или трахнуться, если подвернется свободная женская попа. Проводника (молодого парня) напоили в лоскуты и не давали ему выходить из этого состояния. Пока он спал у себя в служебном купе, ушлые ребята продавали одеяла, подушки и матрацы, числившиеся в этом вагоне. Плата, которую они за это получали, была обычной паленой водкой. Приехали в город Прохладный под утро. На часах было около четырех. Построение перед вокзалом города Прохладного и последующая за этим перекличка выявила, что в нашей команде из 128 человек, севших на поезд, осталось 109. Земляки пропавших контрактников мне объяснили, что те, кто сбежал, преследовали одну личную цель: получить обмундирование и в нем сбежать домой. Из тех 19 человек, что массово покинули поезд, были те, кто контракт заключал только для последующего хищения военной формы. За это никто их не преследовал, с ними просто расторгали контракт в удобное время для командира и финансиста войсковой части, с которой был заключен контракт. Многие фамилии людей, с кем был порван контракт, потом попадались в финансовых документах при получении зарплаты и в городе Моздоке, и в городе Итум-Кале, где мы несли службу. Это были не последние, кто покидал нас, не предупреждая наших сопровождающих, пьянствовавших на протяжении всей поездки и не видевших или не желающих видеть дальше своего стакана. На вокзале города Прохладный нам было объявлено, что до города Моздок мы поедем на электричке, которая прибудет через 10 часов. Разместив нас в зале вокзала, сопровождающие отправились в местную военную комендатуру. Большинство контрактников, уставших от пьянства в поезде, завалились спать на скамейках в зале ожидания. Наша четверка отправилась погулять по городу. В процессе прогулки мы поняли, что город Прохладный это поселок городского типа с ужасными дорогами. Провинциальные города России, типа этого, вызывают тоску и безысходность своей убогостью. Мы вернулись часа через 3 и завалились спать. Часов через 5 мы проснулись от гула в зале, создаваемого местными жителями, стоявшими в очереди в билетные кассы. Они были недовольны тем, что все скамьи зала вокзала заняты контрактниками. Еще через полчаса пришел наряд милиции и попросил нас покинуть зал, так как поступила информация о заминировании вокзала. Мы покинули здание, а еще через 15 минут мы узнали, что под предлогом угрозы взрыва нас попросту выкинули на платформу, чтобы мы не мешали местным жителям дожидаться своих поездов. Кто то попытался вернуться, но менты выставили караул из сотрудников с автоматами на входе и выходе. Оставшиеся 4 часа мы просидели на платформе вокзала. В 14 часов прибыла электричка, которая шла на Моздок. Время в пути – 3 часа. Мы заняли свободные скамейки в электричке и отправились в путь. В пути произошел очередной пьяный скандал. Пара молодых подвыпивших контрактников настойчиво требовали от осетинок любви и ласки. Пассажирки не растерялись и вызвали ментов тревожной кнопкой, которая находится в каждом вагоне электрички. На приход ментов и их замечания озлобленные контрактники ответили трехэтажным матом. Ментов было двое и они предложили этим двоим пройти с ними. На что контрактники, ехавшие в этом вагоне, вступились за своих «влюбленных» сослуживцев. Менты, видя, что на них прут около 20 пьяных мужиков, схватились за пистолеты. И только вмешательство сопровождающих и одного контрактника, прошедшего Афганистан, и поэтому имевшего авторитет среди сослуживцев, сумели остановит разбушевавшуюся толпу и попросили ментов убрать пистолеты в кобуру от греха подальше. Гражданские покинули этот вагон, а менты разделились: один встал с одной стороны вагона, другой перекрыл выход с другой стороны. Из вагона через стеклянные двери было видно, что один из них разговаривает по рации. Мы сразу поняли, что на этом история не закончится. Славный город Моздок встречал нас взводом ментов, оцепившим всю платформу вокзала. Выходя из вагонов электрички и видя такое количество ментов с автоматами, многие из нас поняли, что здесь мы долго не задержимся. Нас построили в колонну по 3, после чего была произведена перекличка личного состава. Менты сгруппировались вокруг нашей колонны и под их охраной мы покинули платформу. Пройдя насквозь здание вокзала, мы оказались на привокзальной площади. Сопровождающий отстал от нас и разговаривал с майором милиции, рядом с которым стояли те 2 мента, что сопровождали нашу электричку. К нам, расположившимся на площади вокзала, подошел сопровождающий и объявил, что вскоре мы все отправимся в палаточный военный лагерь, расположенный в 6 км. от города Моздок. После этого он подошел к тем двум контрактникам, из-за которых чуть не произошло столкновение со стрельбой в электричке. Чтобы их не напугать, он их попросил оставить вещи на площади, а они, мол, ему нужны, чтобы написали объяснительные. Все трое зашли в здание вокзала, а минут через 20 сопровождающий вышел один. Не давая нам задать ему вопросы, он приказал строится в колонну по 4. После построения был отдан приказ «шагом марш» и мы направились по дороге, ведущей на окраину города. Чтобы не мешать движению, мы без команды разбрелись по тротуарам и уже маленькими группами двигались за сопровождающими. Здесь, в Моздоке, я уже был в октябре 2001го года. Тогда нас встречали на машинах «Урал» и за 15 минут доставили в палаточный лагерь. Сейчас, в 2003м году, мы шли пешком. Зная, сколько надо будет пройти, я попросил отстать от общей толпы Горохова, Круглова и Леху. Потом мы поймали частника-таксиста, который за 100 рублей довез нас четверых до КПП воинской части. Здесь, у КПП мы сидели и ждали нашу колонну, которая подошла примерно через час. На КПП сопровождающий показал наши документы часовым. Часовые куда-то позвонили, потом подняли шлагбаум и пропустили нас дальше. Пройдя вдоль военного городка и казарм, мы свернули в поле, на котором находились спортивный городок и склады. Оставив их слева, мы прошли к палаточному городку, у которого был свой КПП, где нас пропустили без всяких вопросов. Здесь, между двумя рядами палаток (всего рядов было 3), на импровизированном плацу мы и остановились. Из палаток стали выходить контрактники и, подходя к нам, искать земляков. Скоро вокруг нас собралось человек 500. Из их разговора было понятно, что они находятся здесь больше двух недель, и в ближайшее время ожидается отправка в Ханкалу, где нас должны будут разобрать представители разных комендатур Чечни. Где-то через полчаса к нам подошел незнакомый лейтенант. Он приказал всем вновь прибывшим идти за ним. Через главную кухню и солдатскую столовую он нас провел на поле, где и приказал построиться. Далее лейтенант провел перекличку по списку. После чего дал команду садиться на сумки и ждать дальнейших указаний. Скоро пришел сопровождающий нас из под города Курска капитан. Вместе с ним пришел местный майор. В руках у них были листы бумаги со списками. Как я уже говорил, лагерь контрактников состоял из 3х рядов палаток. В каждом ряду было по 7 палаток. Отдельно и ближе к центральному КПП стояла отдельная палатка – это была санчасть. Рядом с ней палатка хозвзвода, которая выполняла функцию продсклада. Еще была отдельная палатка на противоположной стороне от центрального КПП. Она использовалась, как гостиница, а также в ней ночевали хитрые контрактники, так как в ней находились пружинные кровати. Такие же кровати стояли в двух палатках третьего ряда. Там спали офицеры. Остальные палатки были оборудованы нарами из досок, которые были пущены по всей длине. Ширина палатки была метров 6. Таким образом между нарами оставалось пара метров для прохода и установки печей. Длина палатки – 8 метров. Рассчитана на 30 человек личного состава. В списках, которые держали офицеры, содержались фамилии тех, кто только что прибыл, и тех, кто здесь уже находился 2 недели. Далее здесь вновь прибывших распределяли по взводам и ротам, имеющим определенные специальности, и придавали им порядковый номер. Вызывая по фамилиям, и назначая по конкретным специальностям в ту или иную роту, нас отправляли в палатки, называя её номер. Нашу четверку раскидали по разным ротам и палаткам. Горохов, который был самым старым (ему было 39 лет), попал во взвод разведки. В разведке он похудел килограмм на 10, потому как этот взвод гоняли на марш-броски и стрельбы каждый день. Им обещали, что в Чечню они тоже пойдут в разведку. И там им будут закрывать каждый день, как боевой. А это, к средней зарплате 15 тыс. в месяц, добавка 800 рублей в день. Поэтому многие мечтали служить по этой специальности, а те, кто там уже был, держались за это место. Только я и Круглов попали в одну палатку и числились стрелками. Леху из Клина взяли мотористом на боевую машину пехоты. Потому как у него были права. И поселили его в палатку к водителям. Во всех палатках уже было больше народу, чем она вмещала. Вместо положенных 30 человек в палатках проживало человек по 50. Поэтому нам, вновь прибывшим, пришлось втискиваться в ряды уже лежащих бойцов. Все спали на боку, чтобы перевернуться тоже требовались определенные усилия. На утро, стоящая в разных ротах, наша команда потерялась среди других бойцов. Потом я узнал, что в этом лагере специально раскидывали по разным ротам вновь прибывших. А по нашей команде был специальный приказ раскинуть по разным ротам. За то, что, получая военное обмундирование, мы вытребовали себе ботинки-берцы вместо кирзачей. Кстати те, кто уже был в лагере, носили сапоги, и, завидуя, спрашивали нас, как нам удалось выбить ботинки. Здесь мы узнали, что были команды, которые получали по 700 рублей «подъемных». Распорядок дня в лагере был таков: в 8 утра – подъем, перекличка, в 9 утра – завтрак. Завтрак всегда был по меню один и тот же: чай, перловка, кусочек масла, 2 кусочка сахара. Потом нас строили на развод. Развод – это построение для получения задания. Рота разведки уходила на спортгородок, водители шли кататься на БТРах, а из нас, стрелков, набирали наряд по столовой и отправляли ставить палатки под ленинскую комнату, палатку для обучения саперов и палатку для разбора-сбора оружия. Все эти палатки мы установили в течении последующих двух недель. Обед был в 14:00. Меню: щи, перловая каша, компот. Ужин в 18:00: каша, чай. В 21:00, после вечерней поверки, отбой. Все эти 2 недели наша четверка по возможности проводила вместе. Просто уходили из своих рот и встречались в магазинчике войсковой части, который был в 500х метрах от лагеря. В этом магазинчике, торговавшем колбасой, молоком, хлебом, печеньем и т.д., был угол, где висела военная форма, обувь и знаки отличия. Здесь мы и покупали вермишель «Ролтон», тушенку, колбасу, и этими продуктами лечили свои желудки после того, как попробовали армейской еды. У представителей других регионов России были не такие требовательные желудки, как у нас, а вот Москвичи и жители Подмосковья в лагерь ходили только за кипятком, хлебом и маслом. К тому же наша четверка была из тех, кто очень часто бегал в туалет первые сутки питания в армейской столовой. И все-таки, еда, состоящая из перловки и тухлой капусты, сыграла злую шутку не только с нами, но и со всеми контрактниками военного лагеря. В один из дней на парашу побежал весь лагерь. Гадили везде, потому как не успевали донести ношу до туалетов. Мы в тот день несли службу, поэтому, воспользовались объявленным карантином, и отпросились в город Моздок на почтамт – позвонить родным. Город Моздок достаточно красив, по сравнению с городом Прохладный. Взяв такси, мы направились сначала на рынок, где купили ребятам, оставшимся в лагере, водки. А потом поехали на почтамт. Позвонив домой, отправились в лагерь. В лагере уже отменили карантин. Грешили на дезинтерию, но, сделав анализы, убедились, что это отравление едой из солдатской столовой. Поварами были срочники из войсковой части. Они воровали из наших запасов с разрешения прапорщика, отвечающего за обеспечение нас продуктами. Контрактники стали прессовать поваров и выяснили, что котлы, в которых готовили пищу, не мыли двое суток. А при сентябрьской жаре 25-28 градусов еда даже без мяса затухла. Но они, чувствуя запах, все равно готовили. С котлами из-под чая было еще страшней: чай засыпали на старую заварку раз в 3 дня. Потом, через неделю, вычерпывали заварку ковшом, освобождая место для воды. Котел не мыли вообще. Поваров били всю ночь, под утро их увезли в госпиталь. Из офицеров никто не вступался – знали, будет мятеж. С утра следующего дня поварами стали контрактники. В меню нашей столовой появились макароны, гречка, пшено и даже мясо. Первый раз за 10 дней было подобие настоящего чая. У нас, в России всегда сначала нагадят в душу, потом разгребают.
Предыдущий мой приезд в Моздок в октябре 2001 года был другим. Во-первых, лагерь для контрактников насчитывал всего 3 палатки, в которых размещалось 120 человек, а не 600, как сейчас. Кормили нас сухарями, в военную форму не переодевали. Все пять суток, что мы находились в лагере, мы жили, продавая одежду срочникам. Именно тогда я, пьяный, облазил все окрестности воинской части. Я узнал о карьерах, находящихся в двух километрах за воинской частью. Карьер был длинный, более шести километров. Он был заполнен водой и выглядел как озеро. На это благодатное место в 2003 году я отвел своих трезвенников и Мишу из Рязани ловить рыбу. На следующий день, благодаря Мише, весь берег карьера был усеян контрактниками. Некоторые ловили рыбу, но большинство просто купались, загорали и пили воду.
Находясь в лагере, наша компания (я, Горохов, Круглов и Лёха) хотела переправиться в Ханкалу раньше других. Мы надеялись записаться с командированными в вертолёт. Наши надежды основывались на моем опыте 2001 года. В то время нас отправляли на одном вертолете, который называли коровой, за размер. «Корова» была рассчитана на 80 человек, реально же загружали 120, и через 20 минут мы были в Ханкале. В период с начала 2001 по осень 2002 года, из-за перегруза, вертолёты падали, гибли люди. С тех пор контроль за посадкой в винтокрылую машину был усилен, погрузка осуществлялась строго по счёту, вертолёты падать перестали, вместе с тем наше желание улететь стало неосуществимым. Невозможным стало уехать из Моздока с конвоями воинских частей ФСБ и федералов, т.к. и здесь порядка стало значительно больше по сравнению с 2001-м годом. Нам ничего не оставалось, кроме ожидания общей отправки.
Вместе с нами в палатке жили парни из Краснодара. Слушая вечерами их беседы, я понимал, что Россия никогда не пропадет. Краснодарцам было года по 20-22, они мечтали о том, что будут делать по окончании контракта. Один мечтал заняться фермерским хозяйством, выращивать бычков. Другой хотел купить трактор. Кто-то желал обзавестись грузовиком. Все они считали себя казаками, и к войне у них было отношение крестьянское, несуетливое. Я, 36-летний, смотрел на этих ребят, что были моложе меня на 15 лет, с радостью. Радостно мне было от того, что в России есть не только алкоголики, но и выросло целое поколение настоящих мужиков, желающих работать по-настоящему, без дураков. Таких нужно беречь и помогать им доступными кредитами, а не создавать ситуацию в стране, при которой нормально заработать можно только убивая других. А воевать должны психи, алкоголики и потерявшиеся в жизни люди – хоть какая-то польза будет от них.
Один раз за 2 недели нас свозили на стрельбище, находящееся километрах в пяти от военного аэродрома. Аэродром же, в свою очередь, располагался от нас примерно в километре. На стрельбы привезли сразу 600 человек. Стреляли до вечера. Рота, расстреляв по 2 обоймы на каждого, возвращалась в лагерь.
При аэродроме стояла медсанчасть, размещающаяся в командно-штабных прицепах. При санчасти имелся стоматолог. Я, воспользовавшись такой удачей, наконец удалил зуб, мучивший меня, заплатив стоматологу 50 рублей за заморозку. Ещё при аэродроме были вещевые склады, на которых можно было заказать за 200 рублей пошив кепки по нужному размеру.
За двое суток до отправки нам сообщили о том, что будет выдано должное довольствие (700 рублей за прошедший месяц). Конечно, лагерь «загудел» о том, что опять обманули. Чтобы не было мятежа, соврали, что это «подъемные». НА следующий день выдали кому по 700 рублей, кому по 1200. Про тех, что получили 1200 рублей объяснили, что они не получали деньги в воинских частях, где переодевали в военную форму. До отправки оставались сутки. Эти сутки лагерь пил водку и бил морды. А еще за трое суток до этого события был пущен слух о том, что любой контрактник может за 200 рублей выбрать комендатуру, в которой хотел бы служить. Многие, в том числе и мы, понесли деньги «ответственным» лицам с тем, чтобы нашу компанию определили в одну комендатуру. В день получения денег мы узнали, что нас развели – списки, закрепляющие личный состав, были составлены еще в Москве. Наша команда, составленная в Курске, целиком будет отправлена в Итум-Кале. Воровство и вымогательство денег у контрактников будет с нами на протяжении всей службы.
За двое суток до отправки вернулись люди, которым пришлось возвращаться в свои военкоматы за недостающими справками в личных делах. Среди них был и тот самый калужанин, который не давал нам спать в п. Жуково под Курском. Отправили его домой за справкой из милиции. Эту справку мы вытащили из папки, воспользовавшись тем, что личные дела всех контрактников находились в двух огромных хозяйственных сумках и были доверены нам, как непьющим. Таким образом калужанин был нами наказан, т.к. за справкой из милиции домой ему пришлось ехать за свой счет. Свои же личные дела мы держали в своем багаже. К такому решению мы пришли после одного произошедшего эпизода. Дело в том, что когда наша четвёрка, прибывшая в лагерь Моздока на такси, ждала идущих пешком, у КПП нам повстречался контрактник, который поведал о том, что командиры, отобрав у нас личные дела, исключили возможность нашего самостоятельного переезда из Моздока в Ханкалу. Папки со своими личными делами мы вернули, убедившись в невозможности покинуть Моздок самостоятельно.
День отъезда был через сутки после получения денежной выплаты. Соответственно, большинство страдали похмельем. Их приходилось буквально грузить в «уралы», предназначенные для доставки нас на вокзал. Впрочем до самого вокзала нас не довезли, высадив метров за 800 до него. Здесь между домами был проход к ж/д полотну. По нему мы и вышли к вагонам. Вагоны были похожи на те, в которых перевозят скот. Внутри были деревянные скамейки из обычных электричек, по четырём углам, под потолками были небольшие окна, примерно 50x50 см, чтобы не задохнуться в пути. Расстояние от Моздока до Ханкалы 680 км. мы преодолели за 12 часов, т.к. сапёры, ехавшие на открытой платформе, останавливали поезд каждый раз, когда обнаруживали на полотне подозрительные предметы. В этих вагонах счастлив был только тот, кто пьяный спал, или тот, у кого была вода – духота была страшная. Терпели часа три, потом раздвинули ворота, послав подальше сопровождающих, запрещавших такие вольности. Уехав из Моздока в обед, в Ханкалу прибыли уже ночью. За те 2 года, что меня не было, изменился не только Моздок, но и станция Ханкала. В 2001 году это был разрушенный до основания посёлок. Сейчас даже при свете привокзальных фонарей было ясно, что Ханкала отстроилась.
Выгрузившись из вагонов, мы направились с сопровождающим за железнодорожные пути, где находился палаточный лагерь Ханкалы. Пройдя через несколько рядов железной дороги, перебравшись через ров, мы оказались на дороге, которая вела нас вглубь палаточного лагеря Ханкалы. Лагерь в 2003 году тоже отличался от лагеря в 2001 году, естественно, в лучшую сторону, хотя бы потому, что не стало такой грязи. Но самой главной отличительной чертой стала тишина. Дело в том, что в 2001 году ночами с аэродрома Ханкалы поднимались вертолёты и расстреливали окружающие Ханкалу холмы. Днём туда шли солдаты и дежурили до вечера, охраняя личный состав лагеря от снайперов чеченских повстанцев. В то время выйдя ночью из палатки можно было видеть зарево ночных боёв в районе ст. Ханкала. Было неспокойно – выстрелы и разрывы слышались круглые сутки. Сейчас всё было по-другому – ни выстрелов, ни разрывов, ни гула вертолётов и ночных бомбардировщиков, ничего этого не было. Тишь и благодать создавали обманчивое впечатление полного покоя. Не изменилась лишь цена на водку. В мой прошлый приезд мы её покупали в одном из не полностью разрушенных домов города за 50 рублей. Цена на водку в Чечне за 2 года не изменилась.
Теперь же, пройдя военный лагерь почти насквозь, мы вышли на довольно обширную поляну. Слева от нас в ряд стояли вагоны-рефрижераторы , снятые с колес, которые использовались как магазин, склад, ремонтные мастерские. С противоположной стороны, так же в ряд стояли сараи – это были столовая и спальное помещение для срочников. На самой поляне были видны фундаменты 6x6 метров, по ним можно было понять, что здесь когда-то стояли палатки. Поляна заканчивалась рядом колючей проволоки и обустроенным в ней КПП, за которым располагались 2 ряда палаток. В этих палатках размещались контрактники, сам КПП охранялся срочниками. Завидев нашу команду, контрактники высыпали из палаток и из-за колючей проволоки пытались до нас докричаться в надежде найти своих земляков среди нас. НА этой поляне нас построили. На построение пришли два полковника и один майор, также присутствовали два капитана, сопровождавшие нас из Моздока. На построении была произведена перекличка. После этого нам объявили, что кормить бесплатно нас не будут, и что с завтрашнего утра нас отправят на работы по разборке деревянных строений лагеря, т.к. лагерь перебирается в город Ведено. Это заявление было встречено нашим возмущением, мы ответили, что это не входит в наши обязанности, и работать мы не будем. В ответ офицеры сказали нам, чтобы мы шли отдыхать, а завтра с нами будут разбираться по поводу нашего неподчинения. Пройдя через КПП, мы отправились размещаться в палатки. Палатки оказались 12-метровыми в отличии от 8-метровых моздокских. Правда в них уже жили, но не так много, как в Моздоке, поэтому и нам хватило места на нарах. После размещения оказалось, что соседняя палатка осталась пустой. Тех, кто приехал до нас, оказалось всего человек 30. Они хотели ехать в конкретные ими выбранные комендатуры и ждали конвоев именно из этих мест. Это было связано с тем, что контрактники, уже бывшие в Чечне, знали, что зарплаты там платят без задержек и ставят по 15 дней боевых ежемесячно. Именно поэтому опытные люди стремились попасть в такие комендатуры как г. Грозный, Шали, Урус-мартан, Ведено.
На следующее утро наша команда была построена для переклички и отправки на работу по разбору строений старого лагеря. На построении я стал возмущаться, мой голос подхватили еще человек 15. Всем недовольным была дана команда выйти из строя, мы вышли. Остальным приказали отправляться на работу. Ну а с нами, недовольными, велась беседа в жёстком режиме прессинга, конкретно нам угрожали отправкой домой за свой счет. Но мы стояли на своём, отказываясь работать бесплатно. И всё было бы хорошо, если бы 10 человек нас не предали после того, как нам сказали собирать вещи для отправки вечером домой. Они отправились работать, а мы, наплевав на угрозы, отправились в палатку спать. Вечером никто никуда нас не увёз. На следующий день нам пятерым поставили задачу по уборке территории, чем мы и занимались до самой отправки. Каждое утро собираясь на работу, нам завидовала эта толпа дегенератов, которая не могла понять, что они выполняют чужую работу, за которую им никто не заплатит. Прошло три дня. Нас погнали на вертолётный аэродром, который находился по дороге в 41ю дивизию, размещавшуюся между Грозным и Ханкалой. На аэродроме мы просидели до вечера, потом пошли спать в палаточный лагерь Ханкалы. На следующий день из нашей комендатуры были отправлены 200 человек в Шали. С ними уехали и те 30 человек, которые были в лагере до нас. Ещё через день на перекличке вызвали 300 человек и отправили на аэродром, в вертолётах их перебросили в Веденский район. В палатках опустело, нас осталось человек 100. Это были все те, кто ехал с нами из Москвы. Мы уже знали, что нас отправят Аргунское ущелье, в Итум-Кале. Те, кто не хотел туда ехать, выкупали личные дела и уезжали в Шали, Урус-Мартан, Ведено, Грозный. Я тоже не хотел в Итум-Кале, но мои друзья решили ехать туда, куда везут. Да и из этой сотни контрактников 6 человек остались в Ханкале. Один стал водителем – водовозом на «урале». Четверо молодых бойцов попросились в десантный полк, стоявший в военном лагере Ханкалы. Самое смешное, что шестым был наш Лёха. Он каким-то образом попал посудомойщиком в офицерскую столовую. Лёха предлагал и мне остаться с ним, но, помыв один день посуду и бесплатно нажравшись офицерских харчей, я вернулся к Горохову и Круглову.
Оставшиеся 94 человека были одеты в бронежилеты и погружены на конвой, приехавший за продовольствием в Ханкалу и возвращающийся сейчас в Итум-Кале. Человек по 5 запихнули в бронированный «урал», кого-то загрузили в КШМ (командно-штабная машина), кого-то в БТР (бронетранспортёр) на восьми колесах, кого в БМП (боевая машина пехоты) на гусеницах. Так часов за 8 мы, закрытые и ничего не видящие, донеслись до славного города Итум-Кале. Хорошо, что перед отъездом, мы зашли в офицерскую столовую к Лёхе. Он нам с щедрого офицерского стола, а точнее, с противней, насыпал жареных котлет, рыбы, наполнил фляги компотом, нарезанный хлеб завернул вместе с сахаром. Поэтому поездка в БТРе для нас хоть была и неудобной, но не голодной. Едой мы поделились со стрелком и водителем БТРа. Они нам немного рассказали об Итум-Кале, т.к. сами были из Ушкалоя (посёлок за 8 километров до Итум-Кале). Гарнизон Ушкалоя и комендантская рота, располагающаяся в бывшем советском санатории, относилась и подчинялась командованию из Итум-Кале. Экипаж БТРа сообщил нам, что у них в Ушкалое больше бардака и живется им соответственно легче в плане дисциплины, чем тем, кто служит в Итум-Кале. Темнело, когда мы, переехав мост через реку Аргун, въехали через ворота КПП на территорию Итум-Калинской комендатуры. Итум-Кале – это районный центр Чеченской республики, он занимает всё Аргунское ущелье. В Итум-Калинский район входят много горных сёл. Такие как Ведучи, Гухой, Зумсой были постоянно на слуху, именно сюда постоянно посылали контрактников для обеспечения контртеррористического прядка. То же самое делала комендатура Ушкалоя. Их влияние простиралось до Шатойского района и заканчивалось на селе Борзой. Каждое утро, в четыре часа сапёры нашей Итум-Калинской комендатуры уходили для разминирования единственной дороги вдоль реки Аргун до Ушкалойской комендатуры, а Ушкалойские сапёры разминировали участок дороги до с. Борзой. В этом заключалось основная, ежедневная работа сапёров и стрелков двух наших комендатур Итум-Калинского района. Дорога из Ханкалы до Итум-Кале шла вдоль реки Аргун, а начиная с Шатойского района проступали горы. В горах дорога во многих местах была не шире кабины «камаза». Особенно узко, с нависающими над автомобильными колоннами скалами, было сразу после п. Шатой. Переехав реку Аргун с левого берега на правый, мы попали в Аргунское ущелье, упиравшееся в грузинскую границу гор.
Сам Итум-Кале делился на старый и новый. Новый Итум-Кале располагался в долине, зажатой со всех сторон горами. Дома городка в период 199-2001 годов были разрушены до основания процентов на 80 от общего числа домов. В 2003 году, когда мы приехали, почти все дома отстроились заново, была построена новая школа, новое здание МВД. Новый Итум-Кале и старый город разделяла река Аргун, граница шла по мосту. Вот за этим мостом, на небольшом горном плато размером 800x500 м. и размещалась наша комендатура. Проехав через мост и миновав КПП, мы остановились напротив одноэтажного каменного дома, переоборудованного из частного здания под нужды военкомата. В нём жили и работали командированные российские офицеры. Напротив военкомата, за колючей проволокой по всей длине плато, располагался автопарк. От ряда домов его отделяла дорога, уходящая в горы, в горах и раскинул свои строения старый Итум-Кале. Расположив дома комендатуры между старым и новым городом, военные контролировали местных жителей и проверяли их автомобили, проходящие через КПП.
Дома комендатуры были каменными, почти все одноэтажными с хорошими бетонными подвалами. Жилых домов было три. Один большой двухэтажный занимал высший офицерский состав, кроме того там располагался штаб, кабинет военного коменданта, финансовая часть, пост дежурных. По обеим сторонам двора этого дома шли одноэтажные подсобные помещения. В одном их этих помещений, примерно метров 20 в длину, жили офицеры и прапорщики штаба. В другом, находящемся напротив, разместился продовольственный склад. Сам двор выполнял функцию второго плаца. Первый плац был перед одноэтажным домом поменьше, своей формой напоминавшим букву «у». В этом здании постоянно обитал наш ротный командир со своим штабом. К дому примыкало крыло размером 4x5 метров т отдельный вход. В этом крыле было устроено спальное помещение с двухъярусными кроватями, где и располагались бойцы рем. взвода и аккумуляторщик, отвечающие за ремонт автомобилей. Во дворе третьего дома, стоящего ближе всего к дороге стояла палатка 12x6 м., в которой на двухъярусных кроватях размещался личный состав хоз. взвода. В его число входили повара, наряд по кухне, кладовщики, водители автомобилей, привозившие продукты и дрова, банщик (он же – дезинфектор), топливозаправщики, стрелки, сопровождающие конвои. Всего в хоз. взводе было до 30 человек. В самом доме жили сапёры, бойцов 20, кроме того в доме был вещевой склад, а в подвале дома были расположены стрелки и водители зенитных установок на базе автомобиля «камаз», водители м стрелки БТР и БМП. Плато подымалось в горы под углом 20 градусов и заканчивалось одним жилым домом, где обитали местные жители. При доме имелся магазинчик. Дорога огибала этот дом и поднималась в горы под углом 45 градусов. На холме стояла мечеть, с боку от неё расположился взвод разведки. С холма они спускались только на утренние и вечерние построения. Метров 30 отделяло здание военкомата от еще одной хоз. постройки. В мирное время это был коровник, теперь же он выполнял функцию офицерской столовой. Между военкоматом и офицерской столовой находилось небольшое здание 4x5 м., являвшее собой санчасть. В пяти метрах от санчасти стояли две палатки. Одна была солдатской столовой, другая была отдана под кухню.
Темнело в Аргунском ущелье рано, примерно в шесть часов вечера. Мы прибыли на территорию Итум-Калинской комендатуры 10 октября 200 3 года в сумерках. Остановились сразу за КПП, напротив здания военкомата. Я, Горохов и Круглов выбрались из БТРа и направились к толпе, стоявшей возле санчасти, думая, что там происходит построение нашей команды. Когда подошли, оказалось, что это солдаты не из нашей команды. Они стояли не толпой, а кругом, внутри которого на плащ-палатке лежал человек. Первым впечатлением в сумерках было то, что лежит раненный. Однако чуть позже, когда глаза привыкли к темноте, мы увидели, что у лежащего грудная клетка разорвана, тело посечено осколками, ноги были неестественно выдвинуты, кисти рук отсутствовали. От увиденного бросало в дрожь, кто-то из нас, отойдя в сторону, блевал. Из разговоров старослужащих было понятно, что привезли человека час назад. Расспросив бойцов подробнее, мы узнали, что ещё днём по тревоге были подняты стрелки и сапёры и направлены в село Гухой для облавы и задержания бандитов. К БТРу, зенитной установке и «Уралу», в котором ехали 20 солдат Итум-Калинской комендатуры, присоединились командированные красноярские менты, жившие в новом здании МВД. Менты ехали на двух «УАЗ»-ах впереди колонны. Перед въездом в село Гухой, сразу за двумя ментовскими автомобилями прогремел взрыв, «Урал», ехавший за ними, чудом не взорвался. Он остановился перед воронкой от взрыва. Из кабины вышел командир инженерно-саперного взвода, старший лейтенант Сидоренко Александр Викторович. Он направился к пластиковой бутылке, лежавшей в кювете в трёх метрах от воронки. Колонна заняла позицию для боя: в вероятную сторону нападения бандитов были повёрнуты стволы зенитной установки, другую сторону контролировал крупнокалиберный пулемет БТРа, бойцы, ехавшие на его броне, и пассажиры «Урала», соскочив на землю, оцепили колонну по бокам, заняв позиции за колёсами техники. Кто-то из оцепления, видя нагибавшегося за бутылкой Сидоренко, крикнул ему, чтобы тот не поднимал её. Старший лейтенант служил в Чечне второй год, был профессиональным сапёром, поэтому для всех так и осталось загадкой, почему он всё-таки поднял эту злосчастную бутылку. Взрыв произошел в руках у сапёра, именно поэтому ему оторвало кисти рук, а грудь и лицо были страшно изуродованы. Знавшие Сидоренко давно, плакали. Он только что вернулся из отпуска на родину, где молодая жена родила ему ребенка. Такой гнетущей картиной нас встретил первый вечер в Итум-Кале. Прервала прощание с сапёром команда незнакомого майора о том, чтобы прибывшие из Ханкалы шли спать на свободный койки. Толпа вокруг тела стала редеть. Майор, отдавший приказ, был командиром комендантской роты Скоблов Константин Валерьевич. По его команде старослужащие роты погрузили труп Сидоренко в будку санитарного «ГАЗ» 66. Меня колотило то ли от холода, то ли от увиденного. Круглов, Горохов и я были поселены на свободные койки в подвале дома, половина которого была приспособлена под вещевой склад, а половина отдана под спальное помещение сапёрного взвода. Тут стояли десять кроватей в два яруса, из них три были свободными, т.к. хозяев отправили в усиление караула на ночь. Таким же образом были освобождены и другие койки в разных спальных помещениях, для того чтобы разместить нас, вновь прибывших, на ночь. Спали все плохо, лично мне снился труп лейтенанта.
В 8 утра следующего дня нашу команду построили на плацу во дворе дома. С крыльца командир роты объявил, что будет называть фамилии из нашего списка. Названные должны будут пройти собеседования с комиссией, состоящей из командиров взводов. По результатам собеседования и состоится зачисление бойцов в тот или иной взвод. Собеседование проходило в здании штаба комендантской роты, куда вызывали по одному. Чтобы остальные не болтались без дела, им были поставлены задачи: поставить палатку 6х6 м. рядом с палаткой хозвзвода, разгрузить прибывший вчера конвой, оборудовать спальные места в палатке и в помещении, стоявшем напротив штаба. В этом помещении в мирное время у чеченцев был склад под зерно для скота и домашней птицы. Все эти работы заняли время до обеда. Прошедшие собеседование, находили следующего, а сами присоединялись к работающим. Однако, были и те, кто не участвовал в общем строительстве, внаглую отлынивая от работы. Их запоминали, чтобы вечером или ночью поговорить с ними другим языком, т.к. человеческий язык эти скоты не понимали. Вообще вся гражданская и военная система в России держится на тех немногих, кому не западло убирать мусор, там, где живёшь, и строить там, где построить невозможно.
Когда подошла моя очередь зайти в штаб на собеседование, я уже знал из рассказов бывших там, что меня ожидает и как себя вести. На первой минуте собеседования я узнал о сопроводительной записке, составленной командованием военного лагеря Ханкалы о моей персоне. В ней были изложены подробности бунта, поднявшегося с моей подачи и категорическом отказе от работ по разбору военного лагеря. В комнате, за длинным столом сидели восемь офицеров, в углу, за малым столом, со стопкой папок наших личных дел сидела женщина-сержант и солдат-контрактник. Они находили нужную в данный момент папку и приносили её к длинному столу, к сидящей за ним комиссии. Среди офицеров был и капитан, сопровождавший нас от самого Моздока. Это был будущий командир комендантской роты Русских С. В., он менял майора Скоблова К. В., закончившего двухлетний контракт в Чечне. Так за столом одновременно сидели два командира комендантской роты №1090 – будущий и настоящий. Они занимали центральные места за столом. По бокам от них сидели командиры взводов: командир первого взвода – капитан Иванов А. П., командир второго взвода – капитан Герега Ф. Г., командир третьего взвода – Арсланов И. Р., командир взвода разведки – Лагуточкин В. В., командир инженерно-сапёрного взвода Сидоренко был убит вчера, и вместо него за столом сидел его заместитель. Также присутствовали: начальник медицинской службы – капитан Рытов М. Ю. и командир хозвзвода – прапорщик Смирнов А. Н.. Члены комиссии быстро просматривали личные дела, передавая папку из рук в руки, после чего она возвращалась к капитану Русских. Он некоторое время выжидал, пока кто-нибудь из ком. взводов не изъявит желание взять к себе бойца. Если же бойца никто брать не хотел, то Русских сам решал, куда его направить, задав вопрос солдату о том, где бы он сам хотел служить. Мною сначала заинтересовался командир разведвзвода, но узнав, что мне 37 лет, свой интерес быстро потерял. Так что капитану Русских выпала честь назначить меня туда, куда он хочет. Он и назначил меня на должность дезинфектора. На мой вопрос о том, что это за должность, капитан Русских ответил, что это банщик, и что я буду отвечать за помывку личного состава комендантской роты №1090. Так же он предупредил меня о том, что через два дня я буду отправлен в Ханкалу, в 41ю дивизию, стоящую там постоянно, где в течении двух недель буду обучаться работе на дезинфекционной душевой установке. После этого мне сказали: «Свободен, зови следующего». Собеседования продолжались до ужина, с перерывом на обед. Перед следованием на ужин нас, вновь прибывших, построили в составе тех подразделений, в которые мы были назначены. Так я оказался в хозвзводе, располагающемся в огромной палатке во дворе дома, ближнего к дороге. Горохов попал в третий взвод, в отделение ремонтников автомобилей на должность аккумуляторщика. Его отделение в десять человек размещалось в боковой веранде штаба ком. роты 1090. Круглов был назначен фельдшером медчасти, но числился во втором взводе, располагавшемся в сарае напротив штаба, где были устроены двухъярусные нары, позволявшие одновременно разместиться тридцати бойцам. Вот так нас раскидали в разные взвода. Последние три дня до моего отъезда на учёбу, мы встречались на утреннем разводе и вечерней проверке.
Хозвзвод, куда я был зачислен, отличался от других подразделений тем, что пьянствовали здесь каждый вечер. Деньги на водку брали с помощью «разводки». Суть «разводки» заключалась в том, что вновь прибывшим бойцам предлагалось «проставиться», но т.к. наличных ни у кого уже не было, то старослужащие брали на себя покупку водки, с тем, чтобы вновь зачисленные с первой зарплаты отдали деньги за водку. За водкой посылали дежурную машину «ГАЗ» 66 бортовой, водителем которой был окончательно спившийся человек. За каждый привоз водки ему наливали стакан с каждой компании. В день могло быть до пяти компаний из разных взводов. Т.к. он был единственным дежурным водителем, его могли поднять в любое время суток, чтобы съездить, например, к пограничникам, жившим на самом верху Аргунского ущелья, или в другие сёла и объекты Итум-Калинской комендатуры. В то время через КПП можно было проехать без сопровождающего. Поездка на рынок Итум-Кале и обратно занимала минут пятнадцать. В тот вечер он привёз бутылок двадцать водки. Повар принес пятилитровый чугунный котелок с жареной картошкой, кладовщик продовольственного склада отметился тушёнкой и рыбными консервами. Компания намечалась многочисленной. В неё входили человек двадцать, включая вновь поступивших бойцов, бойцов-старослужащих, а также прапорщиков (старшины роты, начальника столовой и командира хозвзвода). Кстати жили прапорщики в расположении вместе с нами, поэтому вся их жизнь проходила у меня на глазах, и я с уверенностью могу сказать, что старшину роты прапорщика Куянова Флюра Аликовича и начальника столовой прапорщика Алёхина Александра Викторовича за десять месяцев контракта трезвыми я видел раз пять.
Нас, вновь зачисленных в хозвзвод, было трое, но я отказался участвовать в пьянке сразу. На меня очень зло покосились все алкоголики взвода. На каждого из их компании приходилось чуть меньше литра водки. Для старослужащих это было немного. Однако пойло было с сюрпризом, о котором молодые бойцы не знали. Поэтому когда они, напившись, легли спать, старослужащие ложиться не спешили. Они ждали, когда вновь прибывшие, ничего не подозревающие ребята начнут ссаться во сне от этой палёной водки. В тишине было хорошо слышно когда один не смог подняться с кровати второго яруса и начал мочиться сверху на нижний ярус. Это был тувинец по фамилии Монгуш. Как только звук струи дошёл до ушей пьяных водителей и банщика, они повскакивали со своих мест, стащили с верхних кровати Монгуша и стали его избивать ногами. Потом подняли его и стали ему, немного протрезвевшему, внушать мысль о том, что он попал на деньги. Будто у них в хозвзводе за это происшествие выставляется штраф в 3000 рублей. Монгуш был крепким парнем, и будучи полупьяным, послал их вместе с их штрафами. Его держали двое, двое же других били его ногами и руками. После того как он осел в руках держащих, его опустили на пол и продолжили избивать уже вчетвером. Однако Монгуш так и не согласился выплатить штраф. Его затащили на ближайшую свободную кровать и оставили до утра. В этот момент к этой четверке подошёл Лавров («шестёрка» банщика Руслана) и сообщил, что второй из пополнения обоссался под себя. «Провинившегося» подняли с кровати ударом кулака и заставили громко признать свою вину и также громко обещать выплатить штраф по первому требованию. Уснули все под утро. В 8 утра нас разбудил прапорщик Алёхин криком: «подъём!», больше похожим на слово «пойдём». Кричал он раз десять, пока с кроватей не начали вставать. Здесь в свете палаточных лампочек ком. взвода Смирнов и заметил Монгуша. Впрочем, не заметить его было невозможно. Тувинец был весь чёрно-синий от побоев. Пьяные ублюдки били его «берцами» по всем частям тела. Смирнов принял сразу решение о том, что Монгуша надо спрятать от вышестоящего начальства. Смирнов даже сначала не заметил, что у другого бойца заплыл глаз. Но на фоне сплошного синяка тувинца это были сущие пустяки. Наш прапорщик отвёл этот сплошной синяк к нач. мед. службы капитану Рытову. За обещание Смирнова проставиться водкой и продуктами, Рытов взял Монгуша в лазарет и в свою очередь обещал не сообщать два0три дня коменданту о происшествии. Вернувшись в палатку хозвзвода, прапорщик распорядился оставить второго подбитого бойца дежурным по палатке.
После завтрака состоялось первое построение личного состава комендантской роты 1090 с учётом пополнения. Прозвучали доклады ком. взводов ком. роты о наличии состава. Ком. роты, пока ещё майор Скоблов произвёл развод личного состава, отправив кого на уборку территории, кого в автопарк, кого по списку на патрулирование со взводом разведки. В списке оказались и бойцы из нашей бывшей команды. Они получали оружие и отправлялись к автопарку, где их уже ждали «БТРы» и «БМП», а за КПП стояла «БМП» взвода разведки, на которой уже сидели разведчики. После того как бойцы погрузились на технику, присоединились к разведчикам, им была придана «ЗУ» (зенитная установка на базе «Камаза»). Вся эта колонна направилась в посёлок Зумсой, где по данным разведки скрывались бандиты, и нужно было провести зачистку. ПО пути к ним присоединились две «БМП» из Ушкалойской комендантской роты. Посёлок Зумской находился в одном из малых ущелий общего Аргунского ущелья. Чтобы попасть в посёлок, нужно было пересечь реку Аргун по мосту, построенному ещё при Екатерине II в 1789-м году. Этот мост был серьёзным испытанием не только для водителей, но и для бойцов, остававшихся на технике во время проезда по нему. Если «БМП» и «БТРы» проходили по мосту с допуском до краёв моста с обеих сторон сантиметров по пять, то для «Камаза» ЗУ, который был шире – это было смертельное испытание. Колёса автомобиля свисали с краёв моста сантиметра по три с каждой стороны. Водитель «Камаза» Володя служил по контракту второй срок, и был достаточно опытным. Из-за того, что пил каждый день, он не хотел ехать домой, тем более что в Вологодской области, откуда он приехал, работы не было. С собой в поездку Володя непременно брал бутылку водки. Проезжая по Итум-Кале, он выпивал полбутылки до моста и полбутылки при возвращении обратно. Когда я спросил его о том, смог бы он проехать по мосту трезвым, он мне честно ответил, что даже не попытался бы. Да и в остальных случаях по Аргунскому ущелью водители-контрактники частенько ездили пьяными, чтобы заглушить свой страх – автомобили «Урал» и «Камаз» широкие, колёса свисали над обрывом пропасти, ехать надо было со скорость. 80 км/ч. И только огромные колонны из 200 автомобилей, перевозящие продукты, боеприпасы и горючее, двигались со скоростью 40 км/ч по ущелью. Водителями в таких случаях были солдаты срочной службы 41й дивизии. Однако и они умудрялись выпить граммов по сто перед дорогой по Аргунскому ущелью.
Я не попал в группу, отправившуюся на зачистку п. Зумсой. Меня отправили к бане, где я должен был принять дела от банщика Руслана, у которого кончался срок контракта. Край предгорья, где находилась наша комендатура, был обрывистый, высотой метров 5. На этом краю, в одну линию с КПП была установлена баня. Парилка бревенчатая, 2х3 м., внутри, по бокам, полати, в левом углу каминок с камнями, нагревающимися через печь. Сама печь дверцей для каменьев выходила в раздевалку. Всё это было под огромной (6х12 м.) палаткой. Раздевалка и душевая разделялись деревянной дверью, через душевую входили в парилку. Сама душевая представляла собой большую комнату, обитую деревом, на высоте двух метров или шли трубы, держащиеся на металлических подпорках. Трубы имели шестнадцать сосков с навинчивающимися на них душами. От конца трубы отходил резиновый шланг, уходящий под полог палатки и присоединяющийся на улице к дезинфекционно-душевому прицепу. Дезинфекционно-душевой прицеп (ДДП) – это вагончик размером 1.5х2 м. В нём по центру котёл на 200 литров воды. Вода нагревается до состояния пара с помощью пламени от форсунки, работающей на солярке. Сразу за стоящим вертикально котлом находится горизонтально висящий на опорах накопительных 50-литровый бак. Через него нагретая паром вода подавалась в трубы душевой. Еще в ДДП имелся отсек для дезинфекции одежды, белья, матрасов паром или специальными препаратами. Вот на этой установке я и должен был научиться работать. Ещё в мои обязанности входило обслуживание установки, т.е. накопление и накачка пара. В соседней палатке размером 6х12 м. была прачечная. В ней буквально переел нашим приездом установили стиральную машину на 50 кг. Белья и сушилку для белья. Часть палатки была отгорожена стенкой из оргалита, там, на столах, складывали просушенное и проглаженное бельё. Если баню обслуживали два человека, то прачечную, учитывая дизелиста, отвечающего за подачу электричества на стиральную машину с прицепа электростанции, - пять человек. Прачечная начала работать только после моего возвращения с обучения, проводившегося в 41й дивизии. В задачу банщика входило: напилить дров по размер печки, наколоть их, и раз в неделю, в субботу, натопить парилку и к приходу личного состава на помывку, нагреть воду для душа. Со среды до субботы пилил брёвна и колол дрова, чтобы они просохли. Но это мало помогало. Брёвна в своём большинстве были из тополей, они не горят, а только чернеют, при этом тепла не дают. Берёзы привозили мало, поэтому задачей моей и моего помощника Козлова из Нижнего Новгорода было из кучи тополей, привозимой конвоем, выбрать берёзовые брёвна по восемь метров длиной и толщиной сантиметров в 30. Если нам удавалось спрятать таких брёвен десять-двенадцать, тогда нам хватало на две субботы провести хорошо натопленную, нормальную баню, а также для нагрева форсунки котла ДДП. Когда же берёзы не было, приходилось топить тополем, жара он не давал, поэтому те, кто приходил помыться, оставались недовольными. В мой адрес постоянно слышался мат. Сначала я не понимал, как бывший банщик справлялся с этими наездами. Оказалось всё просто. Во-первых, он пользовался хорошими отношениями с водителями, служившими в нашем хозвзводе. Они, привозя берёзу, сначала заезжали к дровяному складу бани, где и разгружали её в первую очередь, а оставшиеся брёвна везли в другие места. Кроме того он знал, что первыми мыться и париться приходит разведвзвод, от которого можно было схлопотать по морде. Именно к их приходу он растапливал баню, отмывал их, а после хоть трава не расти. Ко всему прочему в начале своего контракта он сумел украсть более пятидесяти ящиков с тушёнкой из машин, останавливающихся у нас для ремонта и везущих продукты наверх ущелья пограничникам. Тридцать ящиков он сразу отдал в разведвзвод за то, чтобы разведчики заступались за него в случае возникновения конфликтов с бойцами из других подразделений. Таким образом он и купил себе спокойствие. Ярким примером сложившейся ситуации была наша первая помывка, которую обеспечивал старый банщик Руслан. На улице был +2 градуса, ветрено. Мы разделись в чуть тёплой раздевалке и прошли в душевую. Между душевыми трубами стояла почти остывшая печь, в парилке было только что не холодно, вода из душей текла чуть теплее воды в реке Аргун. Кто то стал возмущаться и обзывать банщика ублюдком, скотом и т.д. Через пару минут в душевую, где все были голыми, вошли четверо одетых, здоровых и пьяных парней, с ними был и Руслан. Он с порога поинтересовался, кому тут не нравится баня. Все молчали, лишь один пожаловался на то, что вода вообще-то холодная, на что сразу получил в нос. Тот же, кто материл банщика, спрятался за спинами других, ожидая окончания разборки. Банщик перед уходом сказал, что через десять минут отключит воду, т.к. уходит на обед. Никто не возмущался. За те три месяца, что я был банщиком, я наслушался о себе всяких гадостей, получил пару раз по морде – за меня никто не вставал. Здесь царила уголовная система поведения, пропитавшая все структуры власти в России. Те, кто находился у определённых кормушек, собирал вокруг себя стаю таких же ублюдков, и , пользуясь своей многочисленностью и сплочённостью, прессовал одиночек. Кормушки могли быть разными, в зависимости от занимаемой должности. Самыми многочисленными постами в каждом взводе были водители. Они торговали соляркой, потому у них всегда были водка и закуска. Те из стрелков, кто пытались создавать свою стаю, неизменно терпели фиаско, т.к. их постоянно раскидывали на выполнение разных задач, а водители всегда были вместе либо в автопарке, где обслуживали автомобили, либо в поездках в Ханкалу за продуктами, дровами, топливом и т.д. Однако самыми крутыми были разведчики. Их было около 30 человек. Жили и питались они отдельно. Если кого-нибудь из них задевали, то на разборки приходил весь взвод и бил обидчика. То, что происходило внутри их подразделения, мы узнавали по слухам, или на утреннем разводе, или по следам побоев на лице кого-нибудь из них. Но сор из своей избы они не выносили. Ещё были дружны сапёры, но многие из них были ранены или в отпуске, оставшиеся же были уже не так дружны. К тому же они очень уставали после разминирования дорог, которое происходило каждый день. Больше половины сапёров набрали из нашей команды. Это были молодые ребята, лет по 20-23. Психика многих из них не выдерживала таких нагрузок. Их по очереди отправляли в медсанчасть 41 дивизии Ханкалы. Существовала группировка рем. отделения. Всего рем. отделение насчитывало восемь человек. Из них шестеро держались дружно, остальные не прижились. Среди не прижившихся был и наш Горохов. Вообще рем. отделение слыло теми ещё чудиками, постоянно попадающими в различные переплёты. За неделю до нашего приезда эти клоуны сидели в своём спальном помещении вокруг импровизированного камина, пили водку и играли в карты. При этом один из них вертел в руках гранату наступательного действия. Почти в ту секунду, когда один из участников застолья сделал мудрое замечание, что владелец гранаты сейчас докрутится, граната падает на пол, чека выскакивает, происходит взрыв в закрытом помещении. Собутыльников раскидывает взрывной волной, осколки разлетаются в основном в направлении двери. Из всей комнаты лишь один был ранен в правое плечо, остальные получили царапины от осколков. Дверь всю изрешетило. Ни к нашему приезду, ни потом её так и не отремонтировали. Раненого в плечо отправили в госпиталь Ханкалы, остальные лечились в нашей медсанчасти. После этого про них говорили «дуракам везёт», и авторитет их в роте был сомнительным. Вообще со стороны старослужащих оказывалось давление на новичков. Это происходило до той поры, пока мы не врубились во все тонкости службы по контракту. Главное же в службе было не допускать так называемых залётов (косяков). Косяком считалось любое неправильное поведение, отражавшееся на жизни личного состава взвода или на его командире. Примером тому были сами старослужащие, прибывшие в комендатуру на три или пять месяцев раньше нас. Был в хозвзводе водитель водовозки Володя. Этот деятель умудрился зимой вместо тосола налить в радиатор воду, после чего двигатель машины разморозило. Потом его посадили на бортовой «КАМАЗ», ходивший в составе конвоя в Ханкалу. При передаче автомобиля его предупредили, что коробка подтекает и надо следить за уровнем масла в ней. Предупреждение он игнорировал и как-то, возвращаясь из Ханкалы, естественно, угробил коробку. Так он и стал водовозом на «УРАЛЕ» и дальше Итум-Кале не выезжал. За свои косяки он был наказан рублём, к тому же на весь срок службы получил кликуху «косяк». Как я потом узнал, все эти крутые старослужащие сами в своё время косячили, бывали биты и поставлены на деньги. Причиной всех косяков в основном была водка.
Мне было сложнее из-за того, что я не пил и не курил, что не способствовало возникновению тёплых отношений с сослуживцами во взводе. Однако в силу обстоятельств мне приходилось находиться в палатке хозвзвода, хотя возможность перевестись существовала. Тот второй, кому подбили глаз и оставили дежурить, чтоб не платить штраф, попросил перевода в другой взвод. Ему пошли навстречу. Но там он продержался до первой пьянки и опять накосячил. Его перевели в медсанчасть, где он пробыл две недели. После очередной пьянки (пили спирт) был избит собутыльниками и переведён в управление связи. Это подразделение состояло наполовину из контрактников, наполовину из солдат срочной службы. Поселили этого косячного бегунка со срочниками, коих он пытался строить. Но они устроили ему «тёмную» (накрыли одеялом и избили). После нескольких таких экзекуций «косячник» вёл себя терпимо до окончания своего контракта. Ещё несколько человек меняли один взвод на другой. Как правило переводились из хозвзвода, т.к. из-за пьянок и залётов все заработанные деньги уходили на погашение долгов и штрафов. Были и те, кто просто боялся спиться.
На третий день моего пребывания в комендантской роте, я был вызван в штат, где мне вручили командировочное удостоверение, продовольственный аттестат и приказали быть у КПП после обеда. Меня отправляли на обучение по специальности дезинфектора в 41ю дивизию города Ханкалы. На КПП я узнал, что поедем мы в фургоне «УРАЛА» втроём. Вторым был раненый боец, а третьим был труп старшего лейтенанта Сидоренко А. В. Все эти три дня он пролежал в кунге санитарной машины на базе ГАЗ 66. Т.к. температура днём поднималась до 20 градусов тепла, труп Сидоренко в пластиковом мешке превратился в гнилое месиво. Когда мы перегружали его из кунга ГАЗ 66 на борт «УРАЛА», от вони и от того, что жидкий труп перемещался из одного угла мешка в другой, мы чуть не завалились вместе с ним. Кое-как запихнув его в фургон, мы узнали, что едем все вместе. Наш «УРАЛ» влился в колонну пустых машин конвоя, и на скорости 90 км/ч вся колонна до темноты неслась до какого-то села, перед которым имелась просторная поляна. Там мы и заночевали. С рассветом двинулись в путь, и через четыре часа добрались до Ханкалы. Здесь наша машина вышла из колонны и поехала к моргу 41й дивизии. Сдав труп в морг, мы поехали в палаточный лагерь Ханкалы.
Здесь по командировочному мне выделили койку в палатке, рядом жили новые контрактники. Я чисто формально поинтересовался, есть ли кто-нибудь из Подмосковья. Оказалось, что эта команда целиком была из Сибири. В обед я пошёл в офицерскую столовую, чтобы узнать судьбу Лёхи из Клина, оставшегося здесь посудомоем. Меня ожидал сюрприз. За четыре дня, что меня не было в Ханкале, с моим другом произошли неприятности. Во-первых, он стал пить, а с его сотрясением мозга это должно быть исключено. Во-вторых, по пьяни он далеко послал своего начальника столовой, потом пытался отобрать оружие у патрульных, за всё это его на два дня посадили под арест, а после отсидки назначили вечным дежурным по палатке хозвзвода военного лагеря Ханкалы. Здесь, в палатке, я его и нашёл. После разговора с Лёхой, я понял, что вижу его в последний раз, т.к. он подал заявление о разрыве контракта. Заявление ему подписали, выплатили деньги за неделю и дали проездные документы до Москвы. Он хотел было ехать к нам в Итум-Кале, но я его отговорил, потому что в части он сопьется очень быстро, а ещё его изобьют, а с его головой лучше ехать домой. Он послушался меня и на следующий день уехал с колонной, идущей во Владикавказ. В палаточном лагере я провалялся суток трое, пока меня не вызвали на КПП, где дежурный, спросив о цели командировки, отправил меня с каким-то прапорщиком в 41ю дивизию Выйдя на дорогу, разделявшую воен. лагерь и аэродром, мы поймали попутку, которая довезла нас до одного из КПП дивизии. От КПП пешком мы дошли до одной из двух казарм ОБМО (отдельного батальона материального обеспечения). При нашем появлении в казарме дневальный подал команду: «Дежурный на выход», выскочил сержант-срочник, сопровождающий меня прапорщик попросил его позвать ротного командира. Вскоре пришёл ротный, это был молодой (лет 25) ст. лейтенант. Посмотрев в мой командировочный, он провёл меня в помещение, и после того как я сдал свой автомат в «оружейку», мне показали койку в одном из кубриков казармы.
41я дивизия стоит в Чечне ещё с советских времён, занимая 10 гектаров площади квадратной формы. Одноэтажные казармы (12х30 м.) похожи на добротные коровники богатого колхоза. Между рядами казарм располагается огромный плац, на котором происходят построения дивизии. Ближе к г. Грозный находится военный городок. В него входит многоэтажное здание общежития, в котором живут прикомандированные военные с семьями, и 4 пятиэтажки с живущими в них офицерами дивизии. Ещё в городке присутствует вагончик, в котором функционирует телефонный узел. С него звонили домой и срочники, и офицеры, и контрактники. Очередь в две телефонные кабинки была часов на шесть. Посередине территории находилась офицерская столовая, штат дивизии, чуть сбоку отдельная столовая для прапорщиков, солдатских столовых было две. Одна рядом с плацем – это был огромный ангар, вмещавший одновременно человек триста, другая солдатская столовая располагалась в одоном корпусе со столовой для прапорщиков. Кормили во всех столовых по-разному.
Офицерская столовая занимала здание, похожее на кинотеатр. Здесь был просторный холл с раздевалкой и туалетным помещением. Пройдя холл насквозь и минуя двойные двери, попадаешь в огромный зал с хрустальными люстрами, столы накрыты белоснежными скатертями, над залом по всему периметру плывут балконы. На входе в зал тебя встречает дежурный по столовой – лейтенант или капитан. Он проводит посетителя к свободному столику, украшенному графином с минералкой, четырьмя искрящимися чистотой стаканами и подставочкой для специй. Как только ты садишься за стол, подлетает официантка лет тридцати, с шикарной грудью и низким декольте, в кружевном фартуке и в юбке с открытыми коленками. Одно появление официантки будит всевозможные аппетиты. Посетитель заказывает блюда из лежащего на столе меню и через пару минут официантка, виляя бёдрами, приносит на подносе заказанное. Выбору блюд и обслуживанию уступают многие московские рестораны. Все эти подробности я, младший сержант, контрактник, узнал с помощь одного мелкого мошенничества, но об этом ниже.
Моими соседями в казарме кроме солдат-срочников были два контрактника. Один был из Астрахани и служил банщиком в н-ской комендатуре, звали его Виктор, другой был из Владикавказа, тоже будучи банщиком, служил в н-ской комендатуре, этого звали Аскер. После знакомства мы решили погулять по территории и случайно вышли на здание офицерской столовой. Понимая, что здесь кормят только офицеров, мы всё-таки решились на авантюру проникновения в эти закрома. Не долго думая, мы посетили в военном городке магазин, где купили так называемые обманки. Обманки – это широкие тренчики, на которые надеваются отстёгивающиеся погоны кителя. На обманки офицеры и прапорщики прикрепляют звёздочки, а сержанты – лычки. Многие офицеры и прапорщики рисовали ручкой звёздочки на обманках, этим мы и воспользовались. Всей нашей троице было за тридцать, поэтому мы присвоили себе звания капитанов и майора. После этого мы отправились в офицерскую столовую, где нас встретил дежурный, капитан. Он провёл нас к свободному столику. Здесь я и узнал всё об офицерской столовой и её меню. Меню было разнообразным и не уступало шведскому столу. Одних котлет было четыре вида, мясо в горшочке, каша, макароны, картофель, рыба, курица и т.д. Мы совершили ошибку, начав заказывать всего и много, на нас обратили внимание. Мы успели вкусно и сытно пообедать, но это был первый и последний раз. Когда мы пришли на ужин, дежурный попросил нас предъявить офицерские книжки. Мы сказали, что забыли документы в общаге и что сейчас вернёмся вместе с ними. Не трудно догадаться, что обратно мы не вернулись. В общем, отделались мы лёгким испугом. Испуг прошёл быстро, и к вечеру опять захотелось кушать. Поэтому мы вывернули обманки наизнанку и нарисовали звёзды прапорщиков. После чего направили свои стопы в столовую для прапорщиков. Столовая прапорщиков отличалась от офицерской как ад от рая. Вход в столовую осуществлялся через железные двери задней части одноэтажного, казарменного типа здания. Здесь тоже был холл с обшарпанными стенами, в котором сидел дежурный – солдат срочной службы. Мы прошли мимо него сразу в зал столовой. Зал был прямоугольной формы со стенами, окрашенными в серый цвет. У противоположной от входа стены стояли шесть сдвинутых вместе столов, выполнявших роль прилавка. Справа стояли столы со стоящими рядом скамьями. За ними нам и предстояло ужинать. Мы подошли к прилавку. На первых двух находились тарелки и кружки, подносов не было. НА остальных присутствовали котёл с кашей, котёл с мясом, ведро с квашеной капустой и котёл с компотом. Солдат черенком накладывал еду в тарелки. Щедро накладывая кашу, мясо клал экономно. Стоя в очереди, мы обратили внимание на то, что те из посетителей, кто просил мяса побольше, получали желаемое, а те, кто молчал, обходились тем, что дали. Выбрав первый вариант, мы получили в свои тарелки мяса больше, чем каши. Выбора в столовой не было никакого, зато мясо отпускалось большими кусками. Но отдавая должное мясу и квашеной капусте, накладывать которую можно было без ограничений, поужинали мы неплохо. По пути к выходу к нам подошёл дежурный и попросил нас завтра утром зайти к начальнику столовой. Мы естественно пообещали. Была первая неделя октября, вечера на равнине Чеченской республики стояли ещё тёплые. Вернувшись после ужина в казарму, мы застали в нашем спальном кубрике ещё троих контрактников, присланных из разных комендатур Чечни для обучения работе на ДДМ. Мы с ними познакомились. Один из них был молодым, двадцати одного года, парнем спортивного телосложения по имени Гриша. Родом он был из Уссурийска, прислан же комендатурой города Шали. По его поведению и повадкам было видно, что человек «повёрнут» на войне. Ещё больше я в этом уверился, когда этот Гриша отказался сдать в оружейную комнату свой автомат и гранаты. Своё оружие он хранил под кроватью. Второй был родом из Волгоградской области, звали его Игорь, служил в Курчалоевской комендатуре. Он тоже отказался сдать свой пулемёт 7,62 в оружейку. Третий оказался солдатом-срочником по имени Валера. Ему было 19 лет, и служил он в полку постоянной дислокации г. Шали. Этот своё оружие сдал. Часа полтора перед сном мы пытались уговорить Гришу и Игоря сдать оружие на хранение. Дело в том, что они были пьяны и собирались пить дальше. И нам совсем не хотелось проснуться ночью от выстрелов пьяных дебоширов. Через полтора часа, не поддавшись на наши уговоры, они ушли в ночь пьянствовать вместе со своим вооружением. Уром же мы обнаружили своих соседей спящими на кроватях в обнимку с автоматом и пулемётом. Мы с астраханцем и осетином, умывшись, пошли завтракать в столовую для прапорщиков. Заходить к начальнику столовой нам не пришлось, поскольку его просто не было на месте. Вернувшись в казарму после завтрака, мы узнали, что нас ждут в ленинской комнате. Пройдя в неё, мы сели за парты. Рядом с нами за партами уже сидели проснувшиеся наши соседи, четверо солдат-срочников, и две девчонки лет двадцати, которые тоже были контрактницами. У одной из них было блядское лицо и хорошая фигура, звали её Вика. Её беззастенчиво кадрил Гриша из Уссурийска. Её полненькую подругу по имени Настя развлекал разговором Игорь из Волгоградской области. Оружие они всё-таки сдали утром, когда протрезвели.
За центральным столом комнаты сидел майор, на которого никто не обращал внимания. Прошло минут десять, наконец майор встал и, приказав замолчать, представился нашим преподавателем по изучению дезинфекционно-душевых установок. Затем он представил прапорщика – своего помощника в организационных вопросах. После этого прапорщик собрал с нас продовольственные аттестаты для постановки нас на продуктовое довольствие. Он объяснил нам, что питаться мы будем в столовой срочников. Майор приказал нам сдать командировочные в штаб ОБМО, чтобы нам поставили время прибытия, а потом и время убытия. Всё это делалось для того, чтобы в наших комендатурах нам начислили зарплату с учётом времени, проведённого в командировке. Наше обучение рассчитано на две недели, первая из которых отводилась на теоретическую часть. Она состояла из лекций, содержание которых мы должны записать в тетради, предварительно купив их за свой счёт. Вторая неделя должны быть посвящена практическим занятиям непосредственно на дезинфекционно-душевой установке.
Аскер из Владикавказа ещё накануне вечером предупредил нас, что будет отпрашиваться у преподавателя домой суток на десять. Он подошёл к майору и, поговорив с ним, вернулся к нам сказать, что его отпустили. Однако перед отъездом он должен был сдать майору экзамен, доказывающий его умение и знание систем ДДУ. Аскер с майором ушли к автопарку, где стояли на площадке четыре ДДУ на базе автомобиля ГАЗ 66 и палатка, выполнявшая функцию душевой. Там он буквально за полчаса развёл огонь и подсоединил все шланги как положено, сдав таким образом экзамен и получив разрешение от майора съездить домой. Следующим утром с колонной, уходящей в Моздок, Аскер уехал. Дальше на автобусе он доедет до Владикавказа.
Четыре дня мы жили в казарме как короли – ложились когда хотели, вставали перед самым завтраком в 8:30. Есть мы с Виктором ходили в столовую для прапорщиков, убедив начальника столовой в том, что мы уже старые для того, чтобы сидеть за одним столом с девятнадцатилетними пацанами в солдатской столовой. Так продолжалось до тех пор, пока Виктор, напившись с Гришей и Игорем, не рассказал им о нашей «халяве». На следующий приём пищи мы пошли в столовую вшестером – помимо Гриши и Игоря с нами были две девки-контрактницы, которых наши ловеласы пригласили. На входе нас встретил начальник столовой. Он ничего не сказал, но по его взгляду я понял, что двоих он потерпел бы, но кормить шестерых он не намерен. После приёма пищи он остановил нас и сказал, что если мы хотим здесь питаться, мы должны привезти ему продовольственные аттестаты. В противном случае мы не должны сюда ходить, в дежурному будет дана команда не пускать нас. Аттестаты из солдатской столовой нам никто бы не отдал. Так и кончилось наше маленькое военное счастье.
Но это был только первый раз, когда Виктор нагадил мне в душу. Несмотря на то, что он был моим ровесником, ума видно не нажил – пил с молодёжью и по пьяни разболтал им, что у меня есть деньги. Они всей толпой стали уговаривать меня одолжить им пару тысяч рублей чтобы купить водки, напоить тех двух контрактниц и оттрахать их. Я не сторонник групповухи, поэтому денег не дал. Но Витя всё-таки выклянчил у меня пятьсот рублей под обещание отдать с зарплаты, которую он собирался получить в финчасти Ханкалы – развёл меня как лоха. Потом ко мне пришли Гриша, Игорь и прихватили с собой двух своих дам, и уже в этом составе стали просить у меня денег и предлагать своё общество в качестве собутыльников. Я им отказал, и они, обидевшись, ушли.
Это была суббота. Начальство из части всё разбежалось, солдаты были предоставлены сами себе. Понимая, что Виктор из Астрахани ведёт себя как и все алкаши, я стал общаться с парнем-срочником Валерой из г. Шали. Он был сиротой, и до 18 лет жил в сиротском доме Оренбургской области. Сейчас, когда до дембеля ему оставалось полгода, он решил остаться в армии, заключив контракт. Поэтому его и послали обучаться работе на ДДУ, хотя управлять ею он мог в совершенстве, т.к. ему часто приходилось выезжать на помывку личного состава, находящегося в засадах и заслонах на горных тропах Шалинского района. Парень был не по годам умный, и уж точно не пил. Во второй половине дня мы с Валерой, пройдя через центральный КПП, по рельсам пошли на рынок Ханкалы. Там я купил себе плеер для прослушивания музыки, а Валере – блок нормальных сигарет и бутылку газированной воды. Вечером нам вдвоём удалось последний раз поужинать в столовой для прапорщиков – была суббота и на входе нас никто не встретил. Посмотрев видео в ленинской комнате казармы, я ушёл спать, не предполагая, что ночь выдастся «весёлой» и выспаться не удастся.
Разбудил меня ночью пьянющий в стельку Виктор. Он бормотал что-то о том, будто их компанию на аэродроме избили наши омоновцы, и что нужно идти выручать Гришу и Игоря, якобы бьющихся там с ментами. Приглядевшись к нему, я увидел ссадину (будущий фингал) под глазом и разбитые губы. На мой вопрос, почему он не остался помогать им биться с ментами, Витя заплакал пьяными слезами и признался, что испугался и убежал. Вскоре я услышал в холле звуки будто бы ударов по деревянным предметам и крики. Я, быстро одевшись, вышел в холл. Там стояли Гриша и Игорь, они были пьяны и немного потрёпаны. «Герои» требовали от дневального, чтобы он открыл оружейную комнату, объясняя, что на них напали и отобрали у них девок. Ментами были прикомандированные к г. Грозный омоновцы, приехавшие в тот вечер на вертолётный аэродром за водкой, которую привезли из Владикавказа на медицинском вертолёте. Забрав водку, они заметили рядом со взлётной полосой группу людей. А проезжая мимо, услышали женский смех. Они тут же остановили свой УАЗик и, подойдя к отдыхающим, предложили выпить. Ментов было шестеро. Это были здоровые, наглые, жирные менты. После того, как они налили всем водки, тон их беседы изменился, они стали внаглую приставать к девицам и предложили им ехать кататься в своём УАЗике. Если бы девки отказались, то эти ментовские ублюдки уехали бы несолоно хлебавши. Однако блядливая Вика открыла свою пасть в том ключе, что она не против покататься с ментами. Этого было достаточно для того, чтобы менты стали практически силой затаскивать их в машину. Гриша же не собирался без боя отдавать девок, он ударом кулака срезал одну из жирных ментовских свиней, после чего начался махач. Виктор после пары оплеух убежал, и против шестерых ментов остались Гриша с Игорем. Они стояли бы до конца, но один из ментов достал ствол, выстрелил в воздух и стал орать, что он замочит федералов как собак, если они не успокоятся. В наступившей паузе омоновцы затолкали Вику в машину и уехали. У её подруги Насти хватило ума во время драки убежать в казарму своего подразделения. А пьяные Гриша с Игорем решили идти на г. Грозный и отбить с оружием в руках Вику. Между Гришей и Викой уже успел произойти секс, и ему хотелось ещё. Пока наши два бойца требовали у дневального ключи от оружейки, а тот им объяснял, что они находятся у дежурного по роте сержанта, на шум выбежал дежурный. Тут же ударом ноги Гриша сбил его с ног и отобрал ключи. Когда они открыли оружейку, завыла сирена, но они успели взять своё оружие. Гриша – свой автомат с подствольником и двенадцатью магазинами с патронами и гранаты, а Игорь – свой пулемёт и цинк с пулемётной лентой на 250 патронов. Они выскочили из казармы и побежали в сторону автопарка. Там, через пролом в стене, можно было, минуя КПП, выйти на станцию Ханкала, далее через поле уйти на Грозный. Сирена в казарме продолжала орать, на тумбочке дневального отчаянно звонил телефон, но дневальный находился в ступоре и не мог взять трубку. К телефону подбежал один из прикомандированных офицеров, которого разбудила сирена. Он уже знал о случившемся и сообщил по телефону о похищении оружия.
Звонили из штаба 41й дивизии, где дежурные увидели на табло сигнал о сработавшей сигнализации оружейной комнаты. После телефонного разговора с офицером, дежурные включили боевую тревогу по всей дивизии. НА плацу в срочном порядке при оружии выстроился весь личный состав всех рот 41й дивизии. Они ещё ничего не знали. По телефону был вызван весь высший командный состав. Вскоре в казарме кроме меня, Витьки, притворившегося спящим и дневальных, никого не осталось. Дежурный закрыл оружейную комнату, сирена была отключена. НА плацу о происшествии уже все знали. Командир дивизии отправил всех спать, оставив на плацу до особого распоряжения караульную роту и батальон разведки. Шёл второй час ночи. В это время все услышали пулемётные и автоматные очереди со стороны посёлка Ханкалы. За десять минут до выстрелов к нам в казарму пришли, нач. штаба, командир ОБМО со своим штабом осмотреть место происшествия. Нас подняли с кроватей и стали допрашивать. Я рассказал суть конфликта контрактников с ментами из-за девиц. Виктор сказал, что спал и ничего не знает. Вот в это время и раздались выстрелы. Надо было видеть лица наших отцов-командиров. Они настолько обоссались от страха, что были буквально в ступоре. Минуты три они просто не знали, что предпринять. И только потом командир дивизии заорал на командира караульной роты, чтобы он гнал всю роту на поимку контрактников-алкоголиков. Офицеры высыпали на улицу и начали отдавать более чёткие команды. На поиски стрелявших был послан также батальон разведки. Минут через пять выстрелы и хлопки гранат прекратились. Пока дивизия стояла на ушах, мы с Виктором пошли спать. Прошло минут сорок, и нас разбудил Гриша, пролезший в казарму через окно. Он был без оружия и сразу стал нас спрашивать, где Игорь? Оказывается, они с Игорем обстреляли блок-пост с десантниками, отказавшимися пропускать ночью пьяных контрактников. В какой-то момент Гриша потерял из вида Игоря. Сейчас он спрятал свой автомат и хотел узнать, что его ждёт, если он сдастся. Я ему ответил, что его будут бить, пока не сделают из него инвалида, поэтому пусть принесёт автомат, а сам едет к себе в Уссурийск. Но он ещё не протрезвел и решил спасать Игоря, ставшего после всех приключений ему братом. Ушёл он через дверь. Заснуть я больше не мог, да и последующие события этой долгой ночи ко сну не располагали. Минут через двадцать на УАЗике приехали менты и привезли Вику. Они завели её в казарму. По её внешнему виду было понятно, что её имели во все места, даже кончики рта были разорваны. Но она смеялась и улыбалась. Её грела мысль о том, что всё это происходит из-за неё. Менты просили нас передать Грише, если он появится, что они вернули Вику. Они сильно обосрались, когда узнали, с кем связались. Вика ушла в свою казарму к Насте, а менты уехали в Грозный. Прибежал дневальный и передал нам команду идти к штабу ОБМО, находящемуся в казарме, стоящей сразу за нашей. Подойдя к штабу, мы увидели там человек десять офицеров и чуть сбоку стоящего Игоря. Он был по пояс голый, без пулемёта и весь синий от побоев. НА нём не было живого места, говорить он не мог, потому что его губы висели клочьями, но он стоял. Пока на нас не обращали внимания, я подошёл к солдату, охранявшему Игоря и спросил, где того нашли. Охранник ответил, что он нарвался на оцепление развед. батальона, вот они его и немного избили. После чего передали патрульной роте, а эти уже били профессионально. Караульная рота – это гестапо. Они бы его прибили насмерть, если бы он не нужен был живым комдиву. Нас шестерых банщиков из разных комендатур построили в шеренгу и стали воспитывать в том духе, что теперь, благодаря Игорю и Грише , мы будем вставать в 6 утра, днём нам отдыхать в казармах будет запрещено, и вообще, вход в казарму до 18:00 будет для нас запрещён. В это время к командиру ОБМО подбежал лейтенант и стал что-то говорить ему на ухо, тот подошел к комдиву и в свою очередь тоже что-то ему нашептал. Комдив подошёл к нам и спросил нас, что мы знаем об этом «Рэмбо». Витька ответил, что Гриша – мастер спорта по кикбоксингу и заядлый охотник. На этом нас распустили. Войдя в казарму, у себя в кубрике мы обнаружили лежащего на койке Гришу. Он нам рассказал, что в процессе поисков Игоря, он наткнулся на патруль из двух офицеров, который разоружил, отобрав пистолеты, а сейчас немного поспит и пойдёт сдаваться. Узнав от нас о том, что Игорь сейчас в караульной тюрьме, он отправился сдаваться немедленно, лтшь бы не оставлять Игоря одного. НА Вику ему было уже просто наплевать. Гришу посадили в караульную тюрьму и относились к нему уважительно. Чтобы скрыть от общественности произошедшее, с ребятами быстро порвали контракт и бесплатно отправили на самолёте по домам. Рэмбо – персонаж выдуманный. А вот Гриша с Игорем – настоящие. Они показали мне, старому цинику и пессимисту, что реальные пацаны в России существуют. За время своей службы в Чечне я не раз убеждался в том, что Гриша и Игорь были не последними.
Для нас, учеников-контрактников, наступили тяжёлые дни. Теперь нас поднимали вместе со всеми срочниками в 6 утра и выгоняли из казармы. До 8 часов утра (завтрака) мы сидели в курилке и досыпали. После завтрака мы шли в другую казарму, где с нами проводили теоретические занятия до обеда. После обеда мы гуляли до 18:00, возвращались в казарму и заваливались спать. Только ленинскую комнату с теоретическими занятиями потом поменяли на занятия практические, которые проводили на улице. Мы изучали ДДУ на базе ГАЗ 66, и к концу второй недели сдали экзамены по теории, а потом и по практике. К этому времени вернулся Аскер из Владикавказа, привёз майору-преподавателю пару сумок со жратвой и выпивкой. Все мы получили дипломы об окончании курсов по управлению ДДУ. Теперь каждый из нас старался узнать о ближайшей по времени колонне, идущей в нужную комендатуру, закрывая в штабе командировочный и отправлялся с колонной в свою часть. Своей колонны мне пришлось ждать три дня. Колонна прибыла в Ханкалу за дровами и загрузившись, мы отправились в Итум-Кале в составе четырёх «УРАЛов». Поездка по горным дорогам оставляет неизгладимые впечатления, особенно если несёшься со скоростью более 80 км/ч. Над обрывами пропасти Аргунского ущелья. Ехали мы часа четыре, так что времени рассмотреть красоты Чечни хватило. Равнина не вызывает сильных эмоций, и только въезжая в Шатойский район, начинаешь понимать неповторимость горных пейзажей. На противоположной стороне реки Аргун, среди гор и буковых аллей, тянутся здания санаториев и профилакториев, построенных в советское время. Для отдыха и лечения советских граждан выбирались лучшие места. До начала борьбы Чеченской республики за независимость, сюда съезжались на отдых люди из всех уголков СССР, получали здесь комфорт многочисленных санаториев и дач, любовались первобытными пейзажами горной Чечни. Зимой горы производят особенное впечатление. В дневное время, когда светит ослепительно яркое солнце, трава, деревья, скалы покрываются растаявшими из снега каплями воды, к вечеру капли прихватывает морозом, и всё Аргунское ущелье превращается в царство снежной королевы. Скалы в свете заходящего солнца переливаются всеми цветами, а трава и деревья, покрытые замёрзшими каплями воды, играют россыпью алмазов и изумрудов. В дополнение к этому с Каспийского моря приносит тёплый ветер, создавая ощущение причастности к этой красоте и способствуя желанию возвращаться сюда снова и снова. Пока же мы мчались колонной мимо сёл, которые в своём большинстве были восстановлены после войны – почти все дома одеты в красный облицовочный кирпич. По пути время от времени в нашу колонну встраиваются гражданские машины местных чеченов. Офицер, сидящий рядом со мной, отпускает замечание, что если бы год назад местная машина позволила бы себе такой манёвр, она была бы немедленно сброшена в пропасть.
Вечером мы приехали в комендатуру Итум-Кале. Я не пошёл докладывать о своём прибытии ротному, отложил эту процедуру до следующего утра. Вместо этого навестил Горохова и Круглова. В палатке хозвзвода шло приготовление к очередной пьянке, повод был – удачно, без происшествий доехали из Ханкалы. К 10 вечера весь взвод был пьян, в общем, жизнь продолжалась.
Утром следующего дня на построении для развода я доложил командиру роты ст. лейтенанту Русских о своём прибытии. Для подготовки к помывке личного состава мне в помощники был назначен сержант Козлов из Нижнего Новгорода. Это был двухметровый парень, худой, с большим черепом. Козлов не знал, где хотел бы служить, поэтому поменял несколько взводов. В наш хозвзвод он перешёл из сапёрного. В деревне под Нижним Новгородом он оставил жену и двух дочерей. В работе парень был незаменим: и печь бани натопит, и дрова напилит и наколет, и уберется в помещении после помывки. Но вот вещи, забытые в бане бойцами, никогда не возвращал – оставлял себе. Полотенца, футболки, тапочки он прятал на потолке парилки, соорудив там хитрый схрон. Как правило на следующий день после помывки прибегали за забытыми вещами, но Козлов, показывая пустые помещения предбанника, душевой и парилки, убедительно доказывал, что никаких вещей здесь нет. За три месяца его службы при бане в его коллекции собрались десятки махровых полотенец, тапочек и перчаток. Кроме этого, будучи бойцом сапёрного взвода, Козлов нащупал слабые доски в стенке помещения вещевого склада, находящегося в одном здании с расположением сапёрного взвода. Вытащив из досок гвозди, он сделал лазейку, через которую было очень удобно наносить визиты. В результате этих визитов у моего помощника были затарены несколько пар ботинок-берцев, новые футболки, трусы, вязаные свитеры и шапки, тёплые рукавицы, упаковка носков, тёплое бельё и т.д. Все эти богатства он хранил в упомянутом схроне на крыше парилки. В декабре 2003 Козлов один, в тихушку, резко исчез. Он договорился с местным жителем о том, чтобы тот отвёз его с пятью вещмешками до Ханкалы.
Вообще время от времени исчезновения контрактников в Итум-Калинской комендатуре случались. Люди уезжали, даже не дождавшись зарплаты. Когда я вернулся с учёбы, я узнал от своих друзей Горохова и Круглова, что из-за общей неблагоприятной обстановки многие хотят уехать. Их держало только одно обстоятельство – зарплату всегда задерживали по полгода. Поэтому всем желающим смотаться приходилось ждать до двадцатого декабря, когда привозили деньги для увольняющихся по истечении контракта, а также для тех, кто ещё в октябре написал заявление о досрочном расторжении контракта. Двадцатого декабря уехали процентов восемьдесят от общего числа контрактников. Среди них была половина бойцов из нашей Курской команды. Написавшим заявления в октябре начислили по четырнадцать тысяч рублей за полтора месяца. Принявшим же решение в последнюю минуту денег не дали, объясняя, что нужно было предупреждать месяца за два. Этим людям приходилось ждать следующего финансового транша. Наш Горохов был в числе решивших уехать в последнюю минуту. Из телефонного разговора с женой он узнал, что бандиты убивать его не собираются, что она одна не управляется со всеми коммерческими делами, и что их дочь по папе очень скучает. После всего услышанного он сделал вывод, что нужно возвращаться к любимой жене в г. Правдинск, т.к. вообще-то за четыре месяца угроза миновала. Когда он пришёл в финчасть, ему сказали, что денег нет, но они могут переслать их на его личный счёт месяца через два. Он объяснил финансистам, что деньги ему нужны на дорогу, но те деньги зажали. Горохову пришлось одолжить у одного сослуживца четыре тысячи, в обмен Горохов выписал ему доверенность на получение своей зарплаты. На этой сделке мой друг терял двенадцать тысяч, но он был согласен на всё, лишь бы побыстрее уехать домой. Вместе с Гороховым, также неожиданно засобирался домой и Миша из Рязани. Это был огромный, медведеподобный человек. По прибытии в часть его хотели направить в разведвзвод, но покопавшись в личном деле, ротный обнаружил строки о его работе поваром в заводской столовой, т.к. с хорошими поварами в комендатуре всегда были проблемы, то его определили в хозвзвод на должность повара. К этому времени я уже вернулся с учёбы из 41й дивизии. Наши койки стояли рядом, и когда он был трезв, мы часто и подолгу разговаривали. В трезвом состоянии он был обычным человеком, когда же напивался, он превращался в чудовище. Первое, что он сделал по прибытии в хозвзвод, это то, что по пьянке подрался с увольняющимся банщиком Русланом. Драка закончилась ничьей и обильной пьянкой. В процессе пьянки они нашли общий язык, но друзьями не стали. Благодаря своей медвежьей осанке Миша держался независимо. Разные мелкие уголовные семейки пытались его приручить, но безрезультатно. Наш «медведь» был хитёр, он шёл на контакт с любым, кто ему наливал, но как только водка кончалась, он переходил к другим приглашающим. Это был единственный повар в Чечне, который, проработав на кухне четыре дня к ряду, направлялся в оружейную комнату за своим пулемётом. С пулемётом он приходил в штаб, где под угрозой расстрела всего штаба, требовал от ротного, чтобы тот направил его на зачистку или другую боевую операцию. Эти операции могли длиться дня два. В это время готовил другой повар. «Захваты штаба проводились Мишей регулярно, через каждые четыре-пять дней. Делал он это когда, продав тушёнку, рыбу или масло чеченцам за водку, напивался, и душа его требовала войны. Не важно, из-за чего должны была быть война, не важно, с кем, главным было пострелять. Стрелять Миша умел, т.к. ещё в 1995м году брал Грозный. Мозги нашего повара были испорчены не только водкой, но и бытовыми семейными проблемами. Он женился на москвичке, она его не прописала в квартире, а устроила на работу по временной регистрации. Сама не работала, сидела дома и тратила заработанные Мишей деньги на всякое фуфло. Он терпел год, а потом устроил пьяный скандал, в процессе которого случайно помял до синевы свою жену. Она написала на него заявление, ч он, чтобы избежать тюремных нар, подался по контракту в Чечню. От этого неудачного брака у Миши была годовалая дочь. В день рождения своей дочери Миша и учудил. После серий «захватов» штаба пулемёт ему уже не доверяли, передав его другому бойцу, а иное оружие временно не выдавали. Ещё до этого дня Миша делился со мной мыслями о том, что у него есть покупатель на автомат Калашникова, и что он когда-нибудь продаст ему один ствол. Автоматы часто у нас хранились под матрасами, т.к. часты были случаи подъёма по тревоге. После Мишиных откровений свой автомат я сдал в оружейку, потому как уже изучил Мишу и сделал для себя вывод, что если ему в голову что-нибудь засядет, то он своего добьётся.
В день рождения своей дочки Миша стащил автомат у Олега из Белгорода и спрятал его на одной из вершин Аргунского ущелья. Вершины охранялись с одной стороны заставой пограничников, а с другой – заслоном из тридцати человек нашей комендатуры. Вот туда, используя как транспорт машину с продовольствием, наш хитрован и спрятал ствол. Миша имел в планах продать оружие за семь тысяч рублей одному знакомому чеченцу после того, как утихнет шум вокруг пропажи. Он был уверен, что долго ствол никто искать не будет, и что в конце концов командование просто скроет факт пропажи автомата . однако он ошибался.
Всё началось с того, что вечером хозяин автомата Олег, вернувшись из наряда по кухне, не обнаружил оного. Пропажу он заметил не сразу, а только тогда, когда, пошатавшись по палатке, улёгся на свою койку. Устроившись на ней, он вдруг понял, что не чувствует привычные выпуклости из-под матраца. Олег громко спросил, не видел ли кто ствол. Вопрос повис в воздухе, никто не откликнулся. Надо сказать, что в роте существовала практика: отправляясь на построение (на которое ты должен прибыть в любом случае с оружием), одалживать автоматы у тех, кто в данный момент, допустим, в наряде. Человек мог взять чужой автомат, но только для построения, т.к. после построения бойца могли послать в караул, посыльным, на боевую задачу. В этом случае взявший в долг оружие должен был вернуть его под матрац, а себе взять из оружейки. Соответственно, первой мыслью Олега было то, что кто-то одолжил у него ствол и не вернул обратно. Поэтому он без паники доложил взводному, прапорщику Смирнову о пропаже. Взводный отреагировал немедленно. Он приказал перевернуть все матрацы и извлечь все имеющиеся в палатке стволы. Затем, сверив номера автоматов, он идентифицировал хозяев. Олега среди них не было. Сначала начались разборки в среде взвода. Стали выяснять, кто, куда, зачем уходил или приходил с оружием. Продолжалось это до отбоя. К этому времени прапорщик Смирнов понял, что автомат сам по себе не появится и пошёл докладывать об инциденте ротному. Через десять минут после ухода взводного было объявлено всеобщее построение перед штабом роты. Это было первое построение из восьми последующих в эту ночь. На построении командир роты отдал приказ о сдаче в оружейку всего оружия. После этого на заставу к пограничникам была послана машина с бойцами, чтобы выяснить, не было ли автомата в том автомобиле, который днём привозил на заставу продукты. Бойцы вернулись через час, ничего не найдя, но от пограничников они узнали, что вместе с машиной к ним приезжал Миша. Потом последовало второе построение, на котором нас просили вспомнить все события в течении дня, связанные с оружием. На третьем построении присутствовал уже комендант Хорошаев. Он объявил нам о том, что если о пропаже узнают в штабе округа, он нас всех расстреляет. Будучи пьяным, он не воспринимал серьёзно случившееся. Последующие четыре построения имели цель просто подержать нас в напряжении. Появилась информация о том, что прапорщик Алёхин видел Мишу, садящегося в машину с продуктами с автоматом, при этом водитель утверждал, что обратно его пассажир возвращался без оружия. Наверх была отправлена группа из старослужащих. К пяти утра они вернулись с автоматом и избитым до полусмерти Мишиным земляком. Всё это время я, знавший настоящего виновника всего этого «торжества», пару раз пытался уговорить Мишу признаться. Тот в пьяном угаре твердил, что всё обойдётся. После того как о случившемся узнала вся комендатура, я понял, что уговаривать Мишу бесполезно, и что бить его будут больно. К утру Миша протрезвел и понял, что надо прятаться. После возвращения группы старослужащих с автоматом его стали усиленно искать. Я открыл баню, где он и спрятался. Ко мне сразу подошла группа преследователей и спросили, не у меня ли он в бане. Моему отрицательному ответу не поверили и потребовали, чтобы я открыл им баню. При этом мне сказали, что если он там, значит я с ним заодно, и меня тоже отлупят. Открывая баню, я понимал, что меня тоже будут бить больно. Спасло меняя то, что Миша не спал, и, услышав голоса на улице, поднял противоположный от входа полог палатки и вышел к реке Аргун. Потом он пробрался в столовую, где его и поймали. Мишу отвели в холодный подвал в здании штаба, приковали наручниками к кольцам, торчащим из стен, и стали его избивать. Били его человек десять из числа увольняющихся контрактников. Все были пьяны, поэтому били чем придется. В ход шли приклады автоматов, дубовые ботинки-берцы, кулаки и т.д.
Наступило утро. Устав избивать Мишу, контрактники ушли спать. Всех остальных построили на утренний развод, где командование объявило об ужесточении дисциплины. Теперь на приём пищи следует ходить строем и с песней. А днём и вечером свободные от нарядов и службы будут собираться в установленной палатке, где вновь прибывший капитан (специалист по воспитательной работе) будет нам запудривать мозги.
Командование своё слово сдержало. В столовую мы ходили строем и с песней, а на развод – под барабан. Очень многих такие условия напугали, посыпались заявления о досрочном разрыве контрактов. Таким образом личный состав хотел напугать начальство – вроде после увольнения выслуживших свой срок контракта в комендатуре никого не останется. Заявления командование принимало, но дисциплину ужесточало. К двадцатому декабря уезжать собрались почти все. Мишу выпустили восемнадцатого декабря. Он был весь синий, глаза опухли от синяков. Будучи трезвым, он становился нормальным человеком и мыслил адекватно. Поэтому он решил уехать вместе с Гороховым в Правдинск. Тот обещал его устроить на работу.
Двадцатого декабря колонна с отъезжающими двинулась в путь. Места в бронетехнике и в фургонах были забиты до отказа. Нас, оставшихся служить, оставалось человек двадцать. На то время, пока колонна привезёт из Ханкалы пополнение, мы, оставшиеся, получили оружие и заступили в усиленное охранение комендатуры. Начальство боялось нападения со стороны боевиков. А я лично боялся того, что пьяный дежурный в течении тридцати минут не ответит на телефонные звонки пограничников, которым была дана команда при отсутствии ответа от комендатуры, через полчаса нанести ракетно-артиллерийский удар по расположению части. Объяснялось это просто: если мы молчим, значит нас захватили боевики, при этом обязательно вырезали. А если это так, значит можно смело бомбить Итум-Калинскую комендатуру, т.к. на её территории одни бандиты. Слава богу, всё обошлось. Через два дня нашей усиленной охранной службы вернулась колонна с пополнением. Их было человек сто, столько же оставили в Ушкалойской комендатуре.
Все ребята были с Урала и Сибири. Только двое, попавшие к нам в хозвзвод, были из Тульской и Калужской области. Одному из них было сорок лет, а другому – сорок два. Так как мне было тридцать восемь, я нашёл с ними общий язык, тем более, что они не пили ничего кроме чифиря, заварку для которого я им доставал в силу своих знакомств. Звали их Володя и Игорь, держались они всегда вместе, и если я встречал одного, значит, где то рядом обретается и второй. Их сразу определили на службу в прачечную, где до них работали я, Козлов, Лёша из Читы и ещё двое помощников. Сначала мы стирали только постельное бельё, но потом нам стали приносить в стирку офицерскую форму. Таким образом создавалась видимость нашей загруженности, что позволяло не ходить на разводы и другие построения. Свободное время было. Мы го тратили на спорт, построив собственными силами небольшой спортивный городок, купив боксёрский мешок и гантели. После этого мы отсыпались и посещали Итум-Калинский район.
На рынке контрактникам, при предъявлении ими военного билета, отпускались продукты, одежда, напитки под запись. У каждой продавщицы имелась тетрадь, в которую она записывала фамилию солдата, отоварившегося у неё. Таким образом бойцы-залётчики могли набрать на рынке под запись продукты и водку, чтобы расплатиться за свой косяк. Тут же можно было поменять военное имущество на водку или другие понравившиеся вещи. Комплект военной формы на рынке принимали по 200 рублей, а продавали за восемьсот. Ботинки-берцы можно было поменять на бутылку водки по цене 50 рублей. Потом эти же берцы продавали по 250. Консервы принимали по 5 рублей за банку тушёнки, по 3 рубля за рыбные. За сливочное масло в банках давали 8 рублей, за сгущёнку – 6. Потом на полках всё это можно было увидеть с ценником в 5 раз дороже. Все продукты Итум-Калинского рынка закупались в Дагестанском посёлке Хасавюрт, там цены были почти в 10 раз меньше. Так бутылка водки стоила 6 рублей, ссаться после неё переставали, только попив её с неделю подряд. Такая разница в цене была обусловлена потерями, связанными с «кидаловом» со стороны контрактников. В течении 10 месяцев контракта в Чечне, оголодавшие на русских равнинах бойцы, отъедались. В столовой кормили хоть и сытно, но готовили ужасно. Исключение составлял Миша из Рязани. Поэтому до инцидента с автоматом ему спускали все его пьяные выходки с пулемётом и требованиями идти на Грозный. Его просто сажали в сарай до той поры, пока не протрезвеет. Готовил он действительно очень вкусно. Своих успехов в приготовлении пищи он достигал за счёт мелко нарезанных овощей в первые блюда, и за счёт того, что не воровал консервы, выделенные для солдатской столовой. Тушёнки в его кашах всегда хватало. Другие повара несмотря на то, что их были, всё равно не докладывали в пищу половину выделяемых консервов. Выживали же повара за счёт того, что для блатных семеек жарили картошку. Одна из таких семеек сложилась в третьем взводе под руководством некоего Тинькова. Тиньков в этой комендатуре служил третий срок. Первые два были по полгода, а последний – десятимесячный. Естественно, чувствовал себя он в комендатуре как рыба в воде – всех и всё знал, и даже офицеров звал по именам. Контракт же его заканчивался в июне. Тиньков собрал вокруг себя таких же ублюдков. Вместе они создавали такие ситуации, при которых определённые ими солдаты попадали под их контроль. В нашем взводе тоже были такие типы. Это прежде всего банщик – Руслан, водители Сергей и Костик, ну и «шестёрка» из Калмыкии – Лавров. Но Тиньковский клан считал себя круче хозвзводовского. И если повара жарили картошку для хозвзвода, то от Тинькова тут же посылалась «шестёрка» с требованием пожарить и им. Есть в столовую эта братия ходила только тогда, когда там хозяйничал Миша. В других случаях эти семейки посылали залётчиков на рынок в Итум-Кале, где те под запись на своё имя набирали кур, колбасу, водку, пиво, сигареты и отдавали всё этим вымогателям. Надо признаться, что залётчиков, принесших продукты, усаживали за стол вместе с собой есть и пить. Если парень после застолья просыпался необоссаный, считалось, что он расплатился. Но были и те, кто после застолья опять попадал на штрафы, итак повторялось по 3-4 раза. Кроме этого штрафами облагались произнесённые по пьяни и неисполненные обещания. Объяснялось это девизом, существующем во всех воинских образованиях Чечни: «мужик сказал – мужик сделал». Ну а если не сделал, то это косяк, за который надо платить.
С декабрьским пополнением прибыл в часть парень по имени Игорь. Это был тихий пьяница, к вечеру каждого дня он напивался в одну харю. Терпели его долго, и хоть потом и поставили за все его залёты на семнадцать тысяч рублей, однако били больше для проформы, чем для перевоспитания. Но вот в конце декабря в наш взвод распределили некоего Кирилла из Тамбова. Первое, что он сделал, это избил своего земляка Игоря за то, что тот, будучи с Тамбовщины, являлся чмырём. Затем избиения стали случаться через день. Наконец наступил момент, когда Игорь пошёл в финчасть, вымолил на коленях причитающуюся ему зарплату около четырнадцати тысяч, а днём на дороге, проходящей через комендатуру, остановил чеченскую машину, и за пять тысяч уговорил отвезти его в Ханкалу. Оттуда с первым поездом он уехал в Моздок. Может и не стоило бы об этом писать, но этот эпизод отразился на финансовой стороне жизни нашего взвода. Дело в том, что эта птичка улетела, не заплатив за продукты на рынке, взятые на своё имя. Когда продавцы узнали о побеге должника, они пришли к коменданту и упросили (наверное за деньги) полковника Хорошаева повесить долг Игоря на хозвзвод. На нас в итоге повесили не только долг Игоря, но и долг Козлова. Козлов уехал без зарплаты, но на рынке он успел задолжать двадцать четыре тысячи рублей. В общем и целом долг хозвзвода составил сорок три тысячи рублей. В каждом взводе были должники, фигурировавшие в записях рыночных продавцов. Долги составляли от пяти до ста пятидесяти тысяч. Правда сто пятьдесят должен был только один боец из третьего взвода. Сумму он погасил к июлю 2004 года. Таким образом в цену рынка были заложены риски невозврата денег. Были случаи, когда чеченцы устраивали погони за сбежавшими. Но за срок моего контракта таким макаром не удалось вернуть ни одного. Ну а сумму своего долга хозвзвод отдал с помощью залётов вновь прибывших контрактников.
Рыжий Кирилл из Тамбова обосновался в солдатской столовой. По своему желанию он там стал вечным дежурным. Будучи хорошим спортсменом, в своей вотчине он очень быстро навёл порядок. И повара, и наряд по столовой при его руководстве чувствовали себя как за каменной стеной. Он настоял на том, чтобы рабочих по столовой не отвлекали никакими построениями, включая вечернюю проверку. Конечно, если не приезжала какая-нибудь проверка из Ханкалы или Владикавказа. За время моего пребывания в Итум-Калинской комендатуре было четыре проверки. Одна из них состояла из десятка генерал-майоров и одного генерал-полковника, которых привезли в брюхе вертолёта.
Эта проверка прибыла после происшествия с сапёрным взводом. В очередной зачистке федеральными войсками одного из самых беспокойных районов Чечни, посёлка Зумской, понадобились наши сапёры. Вместе с сапёрным взводом на зачистку были направлены взвод разведки на БМП и БТР, зенитная установка на базе МАЗа и радиостанция на базе ГАЗ 66. Всей этой группой командовал ВРИО начальника штаба Шрага Анатолий Абрамович. Это был один из десятка тысяч офицеров Российской армии, ничего не смыслящий ни в тактике, ни в стратегии ведения боя, ни в расположении солдат в обстановке боевой готовности, тем более в горах. По участку, проверенному утром нашими и ушкалойскими сапёрами, колонны проехала быстро. Участки, проверенные сапёрами на протяжении всего светового дня контролировались стрелками комендантской роты, сидевшими на разных участках и незаметно наблюдающих за дорогой на предмет заминирования оной. Когда же свернули с главной дороги на тропу в направлении п. Зумской, сапёры сошли с брони. Они пошли впереди колонны, проверяя дорогу. За ними следовала вся колонна со скоростью примерно 5 км/ч. Когда в зоне видимости показался п. Зумской, подполковник Шрага А. А. отдал команду сапёрам закончить осмотр дороги и всем двенадцати бойцам погрузиться на броню БМП взвода разведки, замыкающей колонну. После того, как бойцы заняли места на броне БМП, колонна начала набирать скорость в направлении посёлка. В это время прогремел первый взрыв ракеты, пущенной из гранатомёта, прятавшегося в скалах ущелья. Ракета угодила точно в замыкающую БМП колонны с двенадцатью сапёрами на борту. Следом за первым прогремел второй взрыв в районе головы колонны, этот выстрел оказался неточным. Одновременно с этим скалы по обеим сторонам дороги задрожали от выстрелов автоматных и пулемётных очередей. С нависшей над колонной скалы в течении 5-10 секунд сыпались брошенные вслепую гранаты, впрочем не принесшие никакого вреда бойцам. На сплошной огонь по скалам со стороны солдат, ответа от бандитов не последовало. Это были так называемые партизаны, жившие здесь же. Они совершали вылазку, после чего возвращались к себе в село, и становились обычными крестьянами. Именно за эти вылазки им и платили американские доллары. Когда стало понятно, что на выстрелы никто не отвечает, огонь прекратили и побежали к развороченной от взрыва БМП. Вокруг неё были раскинуты тела раненых и убитых. Раненых перевязали, трупы оттащили в сторону. БМП, раскрывшуюся, как консервная банка от внутреннего взрыва, была сброшена в пропасть, чтобы освободить дорогу для эвакуации раненых и убитых. Внутренний взрыв в БМП произошёл из-за детонации тротила, который был на борту. Тротил использовался сапёрами для подрывов неснимаемых мин. Если бы командир колонны рассадил сапёров на разные машины, то жертв было бы меньше.
Погибли: сапёр, рядовой Шленке Александр Сергеевич 20.11.1981 г.р. из Белгорода, разведчик-снайпер, рядовой Шлейзе Василий Артурович 09.01.1983 г.р. из Омской области, п. Люблинский, рядовой Свириденко Владимир Владимирович 03.01.1984 г.р. из ростовской области, с. Орловка, младший сержант Мартынов Руслан Васильевич – наводчик БМП 11.01.1980 г.р. из Тюменской обл., д. Ереская. Был ранен в голову и в грудь и умер от ран старший сержант Коренаков Сергей Дмитриевич 27.02.1977 г.р., проживавший в Томской области, в селе Подгорное. Раненых было семеро: майор Арбузов Вадим Юрьевич, родился 07.10.1971 г. в г. Потсдам в ГДР. Ранение – травматическая ампутация левого предплечья, шок. Сержант Чичев Александр Сергеевич, командир отделения сапёров 29.10.1980 г.р., живёт в Смоленской обл., г. Десногорск, осколочное ранение левой стороны груди. Сержант Пешков Геннадий Игоревич, старший сапёр-моторист, 13.10.1977 г.р., из Орловской обл., с. Парамоново, огнестрельное проникающее ранение поясничной области. Младший сержант Кузнецов Сергей Сергеевич 06.10.1982 г.р., из Костромской обл., п. Тотомица, осколочное ранение в височную область. Рядовой Шнейфельд Владимир Владимирович, пулемётчик 20.04.1979 г.р. из Омской обл., с. Волчанка, осколочное ранение грудной клетки, открытый перелом левого предплечья. Старший сержант Шубин Александр Михайлович 28.08.1972 г.р. из Костромской обл., п. Нея, осколочное ранение бёдер и ягодиц.
Судьбы всех перечисленных на совести подполковника Шраги А.А. Как говорили военные профессионалы, если бы он не посадил всех на одну броню, то «индейцы» не стали бы стрелять. Для них важно, чтобы нападение сопровождалось наибольшими потерями за наименьшее время. Из-за одной-двух жертв они и бой начинать не стали был. А если бы они поставили себе задачу нанести урон побольше, то бой бы затянулся. В этом случае, когда бой затягивается более десяти минут, для бандитов исход наступает смертельный. Дело в том, что в самом начале боя связисты сообщают о нападении, к месту боя сразу несутся вертолёты, стирающие всё живое с лица земли своим вооружением. Перелом в борьбе с бандитами наступил в 2003м году благодаря тому, что именно авиация начала бомбить и расстреливать, пресекая любую попытку завязать бой с федералами. Поэтому в 2003 году уже не было каждодневных боёв, а были мелкие стычки, ставшие возможными по недомыслию или халатности высшего офицерского состава. В этих стычках продолжали гибнуть молодые парни, офицеров же, допустивших ошибки ценой в человеческие жизни, отправляли в отпуск, чтобы за это время шум затих. Когда прилетела комиссия, подполковник Шрага был в отпуске. Ходили слухи об его разжаловании и аресте, но это были только слухи.
Во главе десятка генерал-майоров присутствовал в комиссии генерал-полковник Баранников. Пробежавшись со своей свитой по спальным расположениям взводов, он остался недоволен заправкой коек и вообще, бардаком. Бардак не могли скрыть никакие уборки территорий и никакие наведения порядка в расположениях. Но главный сюрприз был преподнесён коменданту, полковнику Хорошаеву С.В., когда Баранникову кто-то доложил о том, что комендант сожительствует с какой-то азербайджанкой. После этого, во время осмотра комиссией хозпостроек на заднем дворе комендатуры, взору проверяющих открылась картина, от которой те находились в ступоре добрых минут пять. Нет, это были не повешенные чеченские бандиты. Это было несколько комплектов нижнего женского белья: трусики, бюстгальтеры, чулки, повешенные сушиться на верёвку между столбиками, специально для этого вкопанными. После того как ступор прошёл, комиссия потянулась к двухэтажному штабу комендатуры. По рассказу Руслана из Новосибирска, бывшего в тот час в штабе посыльным, и волею случая явившегося свидетелем происходящего, нашего полковника Хорошаева имели во все дыхательные и пихательные. Такого мата, каким крыл Баранников нашего коменданта, наш Руслан не слышал даже в своём сиротском доме, где он вырос, и откуда его забрали в армию. Руслан прибыл к нам из Шатойской комендатуры, где ему не понравилось. У нас первый месяц он не числился в штате. Но потом зарекомендовал себя весьма исполнительным и опрятным бойцом. Когда комиссия закончила головомойку коменданта и вышла из штаба, белья уже не было. У нас всех сложилось впечатление того, что любовница Хорошаева повесила бельё специально. Она была прекрасно осведомлена о прибытии проверяющих. А своей выходкой хотела скандала, о котором бы узнала законная жена полковника. И если бы получилось развести их, то могла бы узаконить свои отношения с Хорошаевым, но это были лишь домыслы. Генералы, осмотрев банно-прачечный компас, остались довольными только прачечной. Генерал-полковник Баранников лично поблагодарил зам. коменданта по тылу, подполковника Кошанова А. А. не только за прачечную, , но и за общий порядок в тыловой службе. Праздничный обед, приготовленный в их честь, комиссия проигнорировала, сели в вертолёт и улетели. Потом прибывали ещё комиссии и проверки, но эта была самая представительная. Я никогда не думал, что в Российской армии генерал-майоров больше, чем рядовых. А по происшествию в п. Зумской Аргунского ущелья, унесшего жизни четырёх человек и приведшего к ранениям семерых, было назначено провести расследование. Граждане России знают, что, если назначается расследование, в котором замешан высокопоставленный чиновник, (а подполковник Шрага А. А. – чиновник военного ведомства), то оно сначала затягивается, а затем спускается на тормозах, и делается вид, что ничего страшного не произошло. Через два месяца подполковник Шрага вернулся из своего оплачиваемого отпуска и приступил к своим обязанностям в должности начальника штаба комендатуры. Обязанность же у бесстыжего офицера одна – орать на личный состав, чтобы видели, кто здесь главный, тем самым прикрывая свою бездарность. Настоящих офицеров, сочетающих в себе строевую выправку, опрятность, физическую подтянутость, тех, кого ни разу не видели пьяными, было двое из пятидесяти. Настоящими профессионалами своего дела были зам. начальника штаба, полковник Токарев Пётр Васильевич и зам. по тылу, подполковник Кошанов Айдар Айсгатович. На этих двух офицерах держалось всё поддержание внутреннего порядка и обеспечение комендатуры. Были ещё сотрудники ФСБ (Федеральная служба безопасности), жили они в отдельном домике хозпостройки. Это были вечно пьяные личности, занимавшиеся, как истинные разведчики, неизвестно чем. К ним за помощью периодически обращались контрактники, жалуясь ан произвол офицеров и старослужащих. ФСБшники помощь оказывали за магарыч. В 2004 году их сменили новые сотрудники ФСБ. Эти уже не пили, занимались спортом, ну и вообще вели себя как подобает офицерам-разведчикам.
После того, как предыдущий командир роты 1090, майор Скоблов К.В. получил звание подполковника, обмыл его и передал свою должность капитану Русских С.В., в роте стали происходить кардинальные изменения. Так, при майоре СКоблове было беспрекословное повиновение приказам командира, печать войсковой части 64697 находилась постоянно у него. Это позволяло Скоблову контролировать отпуска, увольнения, приём на службу и прочие движения, связанные со службой. Майор использовал свой служебный УАЗ очень часто, что добавляло ему мобильности. Порядка и дисциплины командир роты добивался с помощью мордобоя, поддерживал неуставные отношения и играл в них первую скрипку. Провинившихся (пьянство, невыход на работу, невыполнение приказа и т.д.) он отводил в каптёрку при штабе и избивал. После этого выставлял штраф залётчику. Так как финчасть тоже контролировалась Скобловым, то деньги, причитавшиеся провинившемуся, попадали в руки ком. роты. Те же из контрактников, что не желали отдавать деньги, подвергались давлению со стороны разведвзвода. После прессинга со стороны этого подразделения многие попадали в госпиталь Ханкалы. В свою очередь разведвзвод являлся опричниками ротного и прессовал нас, земских, по его приказанию. За это майор Скоблов никогда не влезал во внутренние дела разведвзвода. В процессе передачи дел новому ком. роты Русских, старый ротный пытался научить его управлению контрактниками, да и вообще, пытался настроить его на службу по своему пониманию. Однако не всё было гладко. Особенности характера капитана не позволяли ему действовать в таком жестком ключе. Последней каплей, повлиявшей на изменение отношения Скоблова к Русских явилось нежелание последнего пить и проставляться за полученное очередное звание «майор». В Вооружённых силах РФ офицеры и прапорщики, получившие повышение, должны «обмыть звёздочки», т.е. накрыть сослуживцам стол с выпивкой и закуской. Капитан Русских получил звание майора в той части, от которой был направлен в нашу комендатуру. Там он не проставился. Офицер, не обмывший звёздочки, не имеет права надевать их на погоны, поэтому Русских ходил капитаном. Майор Скоблов хоть и был зверем по отношению к подчинённым, но зверем справедливым. Он выполнял все негласные армейские законы. После прибытия в штаб документов о представлении его к званию подполковника, бывший ротный устроил шикарную пирушку для офицеров и прапорщиков военной комендатуры, комендантской роты и управления связи. Для этой цели на заднем дворе была установлена палатка, в ней – столы и скамейки, было закуплено огромное количество водки и закуски на деньги штрафников. Обмывание нового звания затянулось на всю ночь, напились почти все офицеры. Капитан Русских тоже был приглашён на торжество, но так там и не появился. Это оскорбило новоиспечённого подполковника. После этого он перестал помогать Русских поддерживать дисциплину в роте. А метод поддержания дисциплины по Скоблову был единственно правильным и заключался он в том, что сначала использовался кнут и только потом маленький пряник.
До того как бывший ротный перестал помогать ротному нынешнему, нас, контрактников, днем заставляли ходить строем, а за ночь раза по два поднимали по тревоге. Все это делало нас послушными. Как только Скоблов покинул комендатуру Итум-кале, начался развал дисциплины. Дисциплины, главным принципом которой являлось чинопочитание и уважение к офицерам за их профессионализм. Благодаря своему отменному здоровью, Скоблов мог позволить себе пить почти каждый день, и при этом контролировать любое изменение ситуации в роте. Но уважали и боялись его не только за крутой нрав, но и за справедливость и умение видеть свои ошибки. Когда п огиб ст. лейтенант Сидоренко, пьяный Скоблов построил всю роту и обрушил свой гнев на бойцов саперного взвода, обвинив их в смерти взводного. Но на следующее утро, когда ему стали известны подробности происшествия, он опять построил роту, при всей роте извинился перед саперами. Это был человек вспыльчивый, совершавший, часто по пьяни, ошибки. Но впоследствии, как только он осознавал несправедливость своих поступков, несправедливо наказанному приносились извинения, наливался стакан водки и даже иногда предоставлялся отпуск. Одним словом, его боялись и уважали. Отношение к новому командиру роты, капитану Русских, было противоположным — его никто не боялся и не уважал. Капитан это почувствовал с первых дней вступления в должность. Как-то ротный узнал о том, что бойцы, несущие службу на верхнем заслоне, пьют, спят и более ничего не делают. Своим приказом он спустил их с гор на общее построение, где собирался поменять их состав на бойцов из вновь прибывшего пополнения. В ответ на это приказание от спустившихся контрактников он услышал полный отказ передавать заслон другим, и что дослуживать свой контракт они будут в горах, в заслоне. Командир роты пытался настоять на своем, но после того как один из старослужащих, выйдя из строя, предложил ему поговорить как мужик с мужиком, капитан свернул свои требования. Если учесть, что все это происходило при полном присутствии всего личного состава роты, станет понятно — капитан Русских окончательно подорвал свой авторитет. Ночью к нему пришли бойцы, которых он спустил с гор. Говорили они недолго. Нас следующее утро «горцы» заняли свое старое место в верхнем заслоне, а Русских неделю ходил с подбитым глазом. После этого ротный оставил в покое старослужащих контрактников и стал пытаться навязать свой авторитет, вновь прибывшим. Но и это у него получалось плохо. Капитану было двадцать шесть лет, а многим из нас, служившим еще при Скоблове, было за тридцать, поэтому капитана считали молокососом. Возможно потом, набирая новое пополнение для комендантской роты, будут учитывать возраст командира. Капитан Русских терял авторитет не только среди рядовых контрактников, но и среди офицеров. Нам часто приходилось быть свидетелями того, как на нашего ротного орали военный комендант, полковник Хорошаев, заместитель коменданта, полковник Крючков и другие офицеры штаба. Старослужащие, видевшие такую слабость командира, перестали с ним элементарно здороваться. Пользуясь этой слабостью, у капитана Русских сначала отобрали служебный УАЗик, считая наличие автомобиля незаслуженной роскошью, а потом и печать войсковой части. Мы, осознавая, что ротный сдает свои позиции офицерам военной комендатуры, стали относиться к нему с презрением. Это обуславливалось тем, что пользуясь слабоволием командира роты, любой офицер мог без согласия последнего забрать любого бойца роты на любые хозяйственные работы. Теперь нам приходилось ходить в наряды по штабу, хотя при майоре Скоблове такое было бы невозможно, т. к. для этих целей при комендатуре служили тридцать солдат-срочников. Многие были возмущены тем, что, отслужив в наряде по роте, приходилось сразу же заступать в наряд по штабу. Видя наше презрение к командиру, начальство пыталось восстановить его авторитет. Для этого ему вернули служебный автомобиль, дали право распоряжаться отпусками. Однако, видя, что это не помогает, машину опять забрали, а отпускные листы отдали на рассмотрение в штаб военной комендатуры. Пошатнувшаяся репутация капитана Русских ослабила дисциплину в роте до уровня дисциплины горного профилактория. Теперь многие служебные вопросы решались в спальных расположениях взводов, эти решения нас устраивали, т. к. были справедливыми.
С понедельника по четверг я находился в расположении роты и решал задачи соответствующего профиля. Меня посылали с конвоем за дровами в Ханкалу, в оцепление, в сёла Гухой и Ведучи, в наряд по кухне. Всё это привносило разнообразие в мою службу, и мне это нравилось. Ездить в Ханкалу на броне было приятно. Если под попой подушка, с собой спальный мешок, то холод при ночёвках в селе Старые Отаги и Ханкале не страшен. Я совершил две поездки без этих нужных предметов солдатского обихода, мне пришлось спать под открытым небом на голых досках. Такие «подвиги» зимой в горах были чреваты возможностью замерзнуть намертво. Но забравшись на ночь в спальный мешок, ты чувствуешь все по-другому, будто в походе. Тебе тепло и уютно, и яркие звезды необъятного Чеченского неба висят так низко, что кажется будто до них можно дотянуться рукой. Зимой в горах главное — это теплая экипировка. Когда на тебе две пары шерстяных носок, поддето теплое белье, с собой непромокаемый спальный мешок, тебе плевать на любой природный катаклизм.
Также нас возили на облавы и в оцепления в сёла Гухой и Ведучи. Туда мы прибывали на броне БТРов и БМП. Выгружали нас по двое на точку потенциального перехвата. Разгрузившись, мы расстилали бронежилеты на земле и, позавтракав сухим пайком, ложились спать по дневным солнцем горной Чечни. Спали часто с одиннадцати часов до трех дня. Это самое теплое время — солнце в зените и дарит свое тепло всему живому на поверхности гор. Проснувшись, шли к ближайшему дому села, просили воды. Часто с нами делились не только водой, но выносили молоко, хлеб, мясо. Так было в селе Ведучи, что ютилось на склоне Аргунского ущелья. Противоположная сторона ущелья была отвесной и дикой, своей дикостью и первозданностью эта частьущелья притягивала взгляд и заставляла любоваться собой.
В один из дней, проснувшись,, мы с высоты своего места расположения, наблюдали за ближайшим домом. Во дворе дома мы видели копошащуюся старую Чеченку. То она колола дрова, то таскала воду, и вообще, за время нашего наблюдения она ни разу не присела. Мы решили попить чаю, и я пошел к этому ближайшему дому. Спустившись со своего холма наблюдения в котловину ущелья, затем поднявшись к противоположному холму, я оказался у ограды участка, являвшую собой длинную жердь. Мне пришлось долго звать хозяйку, прежде чем она вышла ко мне из дома. Из разговора с ней я выяснил, что она плохо слышит, и что она вовсе не чеченка, а хохлушка. Женщина рассказала, что сюда её привез, в качестве жены, муж в 1958 году. Я поинтересовался, не украли ли её. Она ответила, что будучи молодой, восемнадцатилетней девушкой, влюбилась в чеченца, который привез её сюда, где она проживает уже 45 лет. За это время, выполняя домашнюю работу, она всего лишь пару раз спускалась в село Итум-Кале. Весь мир для нее был заключен и ограничен участком земли и домом на этом участке В молодости все её попытки что-то изменить в своей жизни были пресечены. И сейчас, приближаясь к своему семидесятилетию, она была похожа на старую рабочую лошадку. Сначала мне было её жаль, но, поразмышляв, я понял, что мы сам выбираем свою судьбу. Ведь умирающая от укуса скорпиона девушка была предупреждена им о том, что он ядовит. Из рассказов солдат о других сёлах Чечни я понял, что эти сёла мало чем отличались от того, где был я.
Самым лучшим нарядом я считал наряд по кухне. Заступать в него считалось западло, и посылались туда в качестве наказания. Я попал туда вместе с Ваней из г. Камышина Волгоградской области. Ему было двадцать лет, он сразу после окончания срочной службы подписал контракт, чтобы заработать на машину. На кухне самое сложное — это отмыть котлы, объемом по сорок литров из походной кухни, работающей на солярке. В этих котлах готовили первое, второе и чай. На первое в основном готовили щи из свежей капусты. Щи были съедобные только если повар не ленился мелко резать овощи, и готовить отдельно поджарку из лука и моркови. Но это было редкостью. Обычно повара крупно рубили капусту, картошку резали на четыре большие части, поджарку не готовили вовсе, в бульон не докладывали тушенки. В результате щи сначала разливали по тарелкам в надежде увидеть там хоть маленький кусочек мяса, но, обманувшись в своих ожиданиях, бойцы выливали содержимое тарелок в бадьи для объедков. Соответственно, бадьи всегда были доверху полны. Их относили от столовой метров за пятьсот и выливали в яму для мусора. На второе готовились каши четырех видов: перовая, рисовая, пшеная, гречневая. Каши чередовались в течении дня. Утром могла быть перловая, на обед — рисовая, на ужин — гречневая. Каши менялись местами в течении дня. Иногда давали макароны с мясом и делали суп из остатков макарон с картошкой — это был праздник. Картошка и другие овощи хранились в яме-погребе, глубина которой составляла около четырех метров. В одну из задач наряда по кухне входило набрать из этого контейнера не гнилых овощей. Однако задача эта была трудной, т.к. овощи в погребе гнили очень быстро. Ходили слухи, что до того как федералы выбили боевиков из Итум-Кале, в этой яме бандиты держали заложников. Картошка была дефицитом. Привозили ее мало, поэтому за весь срок контракта я видел гарнир из картошки буквально пару раз. Обычно картошка шла на приготовление первого в пропорции ведро картошки на 150 человек. Даже в щах ее находили ее находили не во всех котелках. В мою бытность в 41й дивизии на обучении, от солдат из других комендатур я слышал о том, как кормят в других местах Чечни. По сравнению с другими кухнями, нас кормили как свиней. Так один парень из Уссурийска поставил на уши всю 41ю дивизию, рассказав, что у них, в Шалинской комендатуре, условия были сказочными. Спальные помещения делились на кубрики по четыре койки, белье менялось раз в неделю, на завтрак давали мясо и колбасу, сыр и яйца, на обед готовили супы с большими кусками тушеного мяса, картошка на ужин была привычным делом. Кроме того, к картошке прилагалась консервированная рыба, жарились котлеты. Ребята из других комендатур тоже не жаловались на питание, и только в Итум-Калинской комендатуре продукты разворовывались на всех уровнях. О воровстве я узнал при разгрузке конвоя, привезшего продукты на наступающий 2004й год. Пришедшие машины были доверху набиты коробками с консервами. Начинка консервных банок шокировала своим разнообразием, которого не увидишь в супермаркетах г. Москвы. Был там язык говяжий в желе, клубника, персики, ананасы в собственном соку, гусиная печень, печень трески, говяжья печень, сгущенное молоко, шесть видов тушенки из говядины, консервы с рыбой и птицей. Удивительно, но во всём этом изобилии, предназначенном для военнослужащих РФ, свиных консервов не было. Тихое воровство началось сразу после начала разгрузки. Первым делом в палатку хозвзвода было отправлено по ящику каждого деликатеса и восемь ящиков с тушенкой. При разгрузке присутствовали несколько полковников из штаба комендатуры. Своим волевым решением они тоже отобрали себе по несколько ящиков тушенки и деликатесов. Видя этот беспредел, я в процессе разгрузки вытаскивал по несколько банок из коробок и прятал их за полами бушлата. Доведя количество банок до десяти, и отпросившись в туалет, я относил их к себе в баню. Таких ходок я сделал четыре, поэтому запаса консервов для меня и моего помощника хватило надолго. Кроме того, кладовщик этого прод. рая в разговоре мне пояснил, что все эти продукты должны присутствовать в рационе контрактника ежедневно. Могу сказать со всей ответственностью, что из всех разгруженных нами деликатесов, ни одной банки не попало ни на стол, ни в котелок к контрактнику. Зная все это, я не страдал мучениями совести, когда, находясь в наряде по кухне, шёл ан склад за продуктами, умудрялся увести по пять-шесть банок говяжьего языка. Как я уже говорил, наряд по кухне был плох только с первого взгляда, на самом же деле он имел свои плюсы. Помыв котлы после завтрака, вынеся бадью с отходами на помойку, залив котлы водой под первое, почистив ведро картошки и вскрыв около сорока банок с тушенкой, ты становился совершенно свободным человеком. В твоём распоряжении оставалось часов шесть до того, как наступала пора мыть котлы после обеда. Время это все использовали по-разному. Я ходил в импровизированный спортивный зал, находящийся во дворе штаба роты. Из инвентаря была скамья для жима лёжа, штанга, гантели, боксёрская груша. Позанимавшись спортом часа полтора, я уходил спать или в палатку хозвзвода, или в парилку бани. Очень часто в палатке уже с утра нажирались и начинали устраивать разборки. Например, в муках решался вопрос, какую сегодня смотреть порнуху. Выбор надо было сделать или в пользу лесбиянок или в пользу порнухи, где бабы делали минет мужикам. Находились ценители искусства, утверждавшие, что те, кто не смотрел лесбиянок – скрытый педераст. В ответ такому искусствоведу били морду, доказывая, что педерастов в палатке нет. Повторялось это практически каждый день, поэтому я предпочитал отдыхать в бане, зная, что там можно выспаться, и что если будет кто-то подходить чужой, меня разбудит Борзик.
Борзик – это пёс породы чёрный терьер. Высокий и сильный, мужественный и агрессивный, он вызывал уважение у тех, кто любит собак и знает в них толк. У трусов же, коих среди контрактников было достаточно, он вызывал лишь злобу. Они кидали в него камни и пытались по пьянке застрелить. Я с трудом отстоял его от расстрела пьяных «героев». Особенно был ретив в желании убить собаку один ублюдок. В один из дней он, обойдя баню-душевую палатку сзади, не заметил в будке Борзика, а тот, как настоящий охотник за головами, сидел в конуре и ждал, пока этот черт пройдет мимо. Как только это двуногое недоразумение поравнялось с будкой, Борзик выскочил, завалил его на землю. Только то, что боец успел заслонить рукой горло, сохранило ему жизнь. Я выскочил на крики и оттащил пса. При этом я орал на солдата и ругал его за то, что тот гуляет по нехоженым тропам, за палатками. Наложивший в штаны, и чудом отбитый у собаки, затаил на неё злобу, обещая убить. Через небольшой промежуток времени он напился сам и напоив четырёх таких же ублюдков, они пришли убивать собаку, которая в одиночку охраняла весь личный состав по периметру пятисот метров. Хорошо, что в этот момент в бане находились ребята, понимавшие, что Борзик выполняет свою работу. Пока они сдерживали натиск вооруженных пьяных мстителей, я побежал к заместителю начальника штаба Токареву. Со слезами на глазах я упрашивал полковника, чтобы он приказал убрать эту ублюдочную расстрельную команду. После пяти минут уговоров, Токарев скомандовал посыльному отозвать стрелков. Мне же было приказано сшить для пса плетку и следить за ним, в противном случае в следующий раз Борзика убьют. Следующий раз наступил через неделю. Прибыла автомобильная колонна, за рулем были солдаты-срочники. Один из них пошел за баню-душевую палатку справить нужду. Закончив свои дела, он прошел мимо конуры Борзика. Тот тихо вышел из конуры, поставил передние лапы на спину солдата, схватив зубами за воротник бушлата, опрокинул на землю, и потащил его к себе в будку. Вопли срочника разбудили меня, выскочив из парилки, я успел отнять у Борзика его очередную забаву. Этот случай, слава Богу, продолжения не имел, т.к. с солдатом я договорился за банку тушенки, чтобы он не рассказывал никому о происшествии.
У Борзика были желтые, ничего не выражавшие глаза, но после того, как я построил ему конуру, эти глаза оттаяли, в них появился интерес ко мне и вообще, к жизни. За то, что я его кормил, гулял с ним по задним дворам комендатуры, убирал его испражнения вокруг будки, пес мне многое позволял, ценил меня и слушался. Борзик был привезен сюда щенком за два года до моего появления здесь, майором Алпатовым А. А. Привезен и брошен им. Алпатов его не кормил, не поил, и только приходя к нему по пьяни, плакал и объяснял собаке, что он не может взять её с собой. Я на Алпатова не сердился. У нас в России куча козлов, бросающих не только собак, но и собственных детей. Детей – в сиротский дом, собаку – на потеху ублюдкам-живодерам. Мой питомец, набравший вес на гречневой каше с тушенкой, часто чудил. Он легко разрывал цепь толщиной в сантиметр, бегал по расположению комендатуры, пугая солдат и офицеров. Пока в части служил майор Алпатов, мне удавалось оберегать Борзика от нападок, потом стало сложней. А пес, будто чувствуя угрозу, стал убегать в новую Итум-Кале. Через КПП, на огромной скорости, он мчался через мост над рекой Аргун до КПП Новосибирских ментов. После чего разворачивался и прибегал обратно к своей будке. В мае нас переместили из арендуемых домов чеченцев вглубь Аргунского ущелья, где в излучине реки были установлены палатки. Я на «Урале» -водовозке перевез Борзика вместе с конурой в новый лагерь. Там ему нашлась служба по охране палатки вещевого склада, которым руководил прапорщик Алехин.
Алехин руководил не только вещевым складом, но и столовой. В общем в его руках было сосредоточено все самое ценное для солдата и для местных торговцев. Так военное обмундирование, предназначенное для бойцов, каким-то чудесным образом оказывалось на полках чеченских магазинов. И контрактники, вместо того, чтобы получать обмундирование и снаряжение бесплатно, покупали в магазинах вязаную шапочку, шерстяной свитер, спальный мешок, теплое нижнее белье, носки, трусы. Особенно бойкой была торговля перед наступлением холодов. Все говорили о воровстве прапорщика Алехина, но никто не видел его, торгующим вещами со склада. Однако, не получая зарплаты, ввиду её задержки, Алехин умудрялся напиваться почти каждый день. Меня очень устраивало, что начальник склада разместил собачью будку позади палатки-склада. С этого дня, я, приходя кормить Борзика, поднимал полог палатки и проникал на склад. Там я набирал себе из мешков, где хранились трусы, носки, майки. Набрал я их столько, что до конца контракта не стирал нижнее белье, а просто выкидывал грязное и надевал чистое. Излишки же раздавал друзьям.
Но вернемся к тому времени, когда мы еще не переехали вглубь Аргунского ущелья, в палаточный лагерь. К празднику 23 февраля многим контрактникам присваивали новые звания. Так рядовые становились сержантами, сержанты – старшинами. Не желавшие получать очередные звания, могли в чеченских магазинах приобрести нагрудные знаки и свидетельства к нему. В штабе комендатуры в соответствующую графу военного билета делалась запись и ставилась печать воинской части. Находились умники, покупавшие по три-четыре знака отличия, и делавшие к каждому празднику запись в военном билете. По сути это были значки, не имевшие ни номера на обратной стороне, ни финансовой поддержки, причитающиеся настоящим наградам. Ходили слухи, что за тридцать тысяч рублей можно получить орден мужества. При этом тебе придумывали боевую историю, в которой ты отличился, проводили по всем документам, вплоть до вручения официальными лицами. Я как-то спросил у ротного о такой возможности, но он ответил, что это нереально. Мне объяснили, что обращаться надо не к ротному, но к кому именно, не знал никто. И потом, я уже говорил, что к 2003 году боевых действий в полном смысле этого слова уже не было. Бойцы время от времени попадали в засады, столкновения заканчивались через считанные минуты. Засады эти становились возможными по глупости офицеров. Но солдаты, получившие в них ранения или убитые, наград не получали. А вот офицеров, которые не смогли организовать достойный отпор бандитам, как раз награждали. Может в других комендатурах и были настоящие боевые офицеры, но что касается нашей, я не слышал, чтобы хоть один из них оказался на высоте в какой-нибудь передряге. Не стану оговаривать русских офицеров вообще, т.к. присутствие хотя бы одного профессионала всегда приведет к победе над любым противником. Но это более заслуга русского солдата. Он, как сто и двести лет назад сражается никчемным оружием, полуголодный, в отвратительном обмундировании, и побеждает не потому, а вопреки.
Возвращаясь в Аргунское ущелье 2003 года, хочется еще раз упомянуть о диких, первозданных красотах Чеченской земли. Здесь есть водопады, низвергающие свои воды со снежных вершин Кавказа. Один из них посещали и мы, контрактники. Он представляет собой трещину в скалах, в которую когда-то очень давно упал и застрял в пяти метрах от земли огромный валун. На этот валун с высоты двадцати метров падает поток воды. Создается впечатление, что это ворота сказочной пещеры Али-бабы и сорока разбойников. Чудесных мест здесь хватает. Большинству контрактников плевать на красоты края. Но многие возвращаются сюда не только за деньгами. Во многих других комендатурах Чечни зарплату платят без задержки, в финансовых бюллетенях проставляют больше боевых дней, но контрактники возвращаются именно сюда. Этих животных подсознательно тянут сюда красоты именно Аргунского ущелья. Ведь никто из них никогда не попал бы в горы такой красоты. Однако никто из них никогда не признается в том, что им здесь нравится. Взять хотя бы тех, кто служит на верхней части перевала Аргунского ущелья. Там почти всегда дуют сильные ветра, зимой очень холодно, но никто из них добровольно не спускается к нам в комендатуру. Случается, приходят за едой и боеприпасам, все они обветренные, худые, с цыпками на руках, говорят мало и вечно торопятся вернуться к себе наверх. Если спросить, как там у них, отвечают одним словом – нормально. При этом глаза у них горят диким огнем – они боятся, что кто-нибудь из нас уговорит или подкупит ротного, и тогда одного из них, возможно, спустят вниз, а на его место отправят другого. Думаю, что можно понять горных чеченцев, стремящихся охранять свою самобытность. Ведь этих островов культурного наследия Кавказа становится все меньше и меньше. Война нужна этим народам, потому что она объединяет их больше, чем религия и тейповские разборки. Без войны их жизнь становится обыденной и по-домашнему серой, кровь густеет, и уже лень вставать со скамейки.
Возвращаясь мыслями в комендантскую роту, хочу рассказать о медицинской службе. В комендатуре за медицину отвечал подполковник Анори Николай Константинович. Это был высокопрофессиональный офицер, не раз спасавший безнадежных пациентов, вытаскивавший с того света раненых и больных бойцов. Как и все русские, он любил выпить халявного спирта, тем более, что кроме спирта и вазелина в медсанчасти ничего не было. Наряду с этим мой друг, Круглов – фельдшер роты, показывал мне список лекарств, содержащий более трехсот наименований. Все эти лекарства должны были присутствовать в арсенале военврачей. Воровство лекарств начиналось еще на уровне складов в Ханкале, далее – по цепочке. Ходили слухи, что начальник медицинской службы роты, капитан Рытов Михаил Юрьевич, разворовывал запасы препаратов и продавал их чеченцам-перекупщикам. После этого лекарства оказывались на прилавках чеченских магазинов. А если учесть тот факт, что Рытов пользовался благосклонностью генерала-родственника в штабе кавказского военного округа, то становится очевидно, что делать это ему было совсем не трудно. Пару раз капитан обращался ко мне с просьбой о том, чтобы я растопил баню для него и его друзей – чеченцев. Первый раз я уважил компанию, хотя дело было ночью, когда все уже помылись. Но во второй раз я ему отказал, сославшись на то, что дым из банной трубы в непомывочное время может увидеть начальство. В этом случае поимеют не только меня – банщика, но и его – заказчика бани. Пьяненький Рытов пытался настоять на своем, утверждая, что никто в комендатуре не посмеет его тронуть, даже если он будет ходить по расположению голым. Но его друзья-чеченцы были, как всегда трезвыми, они его и утащили. Как врач капитан Рытов был полным ничтожеством. Приходившие к нему или испытывавшие проблемы со здоровьем, сталкивались с равнодушием и хамством. Ответами на жалобы пациентов были фразы типа «Ты не мужик», «Не можешь потерпеть что ли?», «Ничего страшного, само пройдет». Но если ты приносил с собой сто рублей, то тебе немедленно выписывалась справка об освобождении от всех работ и построений на сутки. И ты целые сутки мог спать, даже будучи совершенно здоровым. Капитан Рытов был полной противоположностью подполковника Анори, которого уважали, и о котором говорили только хорошее. В отсутствие последнего, на дверях санчасти почти всегда висел замок – Рытова никогда не было на месте, даже если был слышен голос из-за дверей санчасти. Этот деятель утром, с похмелья, приказывал одному из солдат закрыть его снаружи на висячий замок, ключи же забирал через форточку. После чего продолжал опохмеляться до обеда. Нажравшись, он начинал горланить песни и пытаться выйти через дверь, забыв, что он заперт снаружи по собственному приказу. Покричав и поломав мебель некоторое время, он укладывался спать. Но пару раз приходилось утихомиривать разбушевавшегося. Это действо превращалось в целую операцию, и проделывалось следующим образом. Через открытую форточку в комнату медсанчасти запихивали самого маленького контрактника. Тот где-нибудь под сломанным стулом находил ключ, передавал его на улицу, после чего в комнату врывались другие бойцы и связывали неугомонного пьянчугу. Эту картину можно было наблюдать прямо из столовой, находившейся рядом с медсанчастью. Капитана никто из солдат не осуждал, ему тихо завидовали. Только однажды комендант, полковник Хорошаев приказал его вызвать на построение всего личного состава. Было это в девять часов утра, и Рытов пришел. Слово «шок» не может передать ту глубину чувств, которые мы испытали, увидев этого вояку. Его китель был расстегнут до пупка, фуражка – набекрень, ремень в дрожащих руках описывал замысловатые траектории и никак не хотел застегиваться на талии, ботинки – не зашнурованы, ширинка штанов – расстегнута. Всю эту картину видело более трехсот человек. Комендант после пары минут пребывания в ступоре, приказал убрать «эту свинью» с плаца и посадить под домашний арест. Кто-то из строя пошутил, что капитан сам себя каждый день арестовывает, а к вечеру отпускает. Каждое построение по поводу провинившегося военнослужащего вызывало раздражение, особенно у разведки, т.к. им приходилось спускаться на построение с горы. Свое раздражение они всегда вымещали на виновнике этого построения, нанося ему ночной визит с побоями. Не удивительно, что капитан Рытов следующим утром щеголял чисто выбритым, аккуратно одетым, подтянутым, но с синяками.
Чудиков в комендатуре хватало. Одним из них был Дацко Алексей Николаевич, служивший в управлении связи. Это был наполовину хохол, наполовину молдаванин. Алексей обладал незаурядными познаниями практически в любой технике. Почти всё он мог починить или посоветовать, как устранить неисправность. За это его и держали в комендатуре, хотя пил он не просыхая, и являлся одним из главных должников чеченских продавцов водки. Ходил он вечно расхристанный, без ремня, в полурасстегнутом кителе, без головного убора. Своим видом он кидался в глаза, поэтому его было удобно искать, если вдруг нужна была его помощь. До службы он работал по разным специальностям. Был компьютерщиком, ремонтником бытовой техники, обслуживая промышленные холодильные упаковки. Зарабатывал неплохо, но его страсть к выпивке и женщинам приводила лишь к неудавшимся бракам и алиментам. Все его женщины, видя в нем рабочую лошадку, пытались удержать его рождением ребёнка. Чтобы не платить алименты, Дацко приходилось часто менять не только работу, но и место жительства. После развала СССР он оказался гражданином Украины. Когда украинские судебные приставы стали его преследовать, грозя тюремным сроком, он пересёк Украинско-Российскую границу на электричке. В первом же военкомате он попросился на службу по контракту, зная, что через несколько лет получит Российское гражданство, и что в Чечне его не достанут ни брошенные жёны, ни хохляцкие судебные приставы. Во время моего контракта Алексей служил второй год. Имея за плечами высшее образование, свою службу он начал в звании лейтенанта. Говорили, что год назад он получил очередное звание старшего лейтенанта, но был разжалован за очередной запой, в процессе которого Дацко пропал и затерялся где-то в чеченских аулах. Надо сказать, что чеченцы его не трогали, считая блаженным, т.к. только блаженный, обладая такими талантами, мог оставаться нищим алкоголиком. Про Дацко я решил рассказать, чтобы читатель составил представление о том, насколько разные натуры и характеры присутствовали в Чечне, и насколько противоречивый народ оккупировал Чеченскую республику.
К маю 2004 года мы уже знали, что скоро нам придется покинуть дома чеченских жителей, в которых стояла наша комендатура. Командование нам объяснило, что срок аренды истёк, что продлять его не будут, т.к. владельцы домов запросили у министерства обороны огромную сумму. Поэтому военная комендатура переносится вглубь Аргунского ущелья, где на выделенном участке берега реки Аргун будет разбит палаточный лагерь. Многие, привыкшие жить в каменных домах, были недовольны и стали поговаривать о разрыве контракта. Но как-то незаметно наступило лето и недовольные решили остаться до зимы. Хозвзводу было всё равно, т.к. мы изначально жили в палатке и перезимовали без потерь.
В каком-нибудь городе переезд с квартиры на квартиру происходит по схеме – приехали грузчики, загрузили мебель и перевезли, разгрузив и расставив по желанию хозяина. Всё это занимает половину рабочего дня при отсутствии в городе больших пробок. С переездом целой воинской части всё гораздо сложнее. Особенно с нашей дисциплиной и привычкой вспоминать о чем-нибудь в последний момент. Переезд затянулся на месяц, хотя вывозить было особо нечего, т.к. техника переехала своим ходом. Лишь некоторые единицы БМП пришлось тащить буксиром. Огромные палатки, рассчитанные на тридцать человек, расставили вдоль горной дороги Аргунского ущелья. Вторым рядом были разбиты палатки обеспечения, санитарная, столовая, палатка для проведения тактических занятий. По указанию подполковника Кошанова, во всех палатках были постелены деревянные полы. Хотя среди офицеров находились умники, считавшие это роскошью. После того, как был вывезен последний гвоздь, начали обустраивать быт на новом месте. Так поставили душевые контейнеры для офицеров, но пока солдатских душевых не было, раз в неделю мылись в офицерских. Под солдатские душевые и бани выбрали место на крутом берегу реки Аргун. Для этого навозили Камазами речную гальку, целую гору. Мы, солдаты хозвзвода, выровняли поверхность площадки, раскидав гальку лопатами. Площадка получилась 50 на 50 метров. Потом залили её бетоном, а на готовую поверхность были поставлены две палатки – под душевую и баню. Все работы проводились ударными темпами под присмотром полковника Кошанова. Так же сам Кошанов решал вопрос с питьевой водой. Дело в том, что воду мы возили из Итум-Кале, и, чтобы не зависеть в вопросе обеспечения ею от чеченцев, он решил пробурить скважину на берегу реки Аргун. Т.к. МО было наплевать на то, какую воду мы пьем, на эти цели не было выделено ни денег, ни техники. Полковник Кошанов попытался переломить ситуацию. Он в поездки в Ханкалу отправлял два грузовика без охранения, которое обычно составляло БМП, БТР и ЗУ. Машины охранения съедали три тонны дизеля за одну поездку туда и обратно. В течении месяца было сэкономлено шесть тонн солярки. На свой страх и риск полковник обеспечивал всем необходимым часть. Водителями грузовиков были добровольцы, пользующиеся доверием Кошанова. Сэкономленное топливо пошло в уплату чеченцам, согласившимся за него пробурить двадцатиметровую скважину. В эту же цену вошел новый водяной насос для закачки воды в бани и душевые. Однако скважина оказалась неудачной, т.к. после проверки воды на пригодность для питья, выяснилось, что годна она лишь для мытья. Поэтому за питьевой водой приходилось ездить в Итум-Кале, где находился специальный бассейн на территории районного управления внутренних дел Итум-Калинского района.
Как раз в мае меня назначили старшим машины Урала-водовозки. Мы подъезжали к РУВД к восьми утра, и стоя у пропускных ворот, наблюдали построение чеченских ментов. Первым впечатлением было, что это бандиты, только что спустившиеся с гор. Одеты все они были по-разному. Из ста человек только на десятерых была надета милицейская форма. На остальных можно было увидеть милицейские куртки, надетые на маскхалат, комбинезоны у них были разных расцветок. Оружие у них тоже было разное – начиная от АК-5,45 до АКМ-7,62 разной модификации. Милицейский развод длился 5-10 минут, после чего они расходились. Перед нами поднимали шлагбаум, и мы двигались к бассейну с водой. Автоматическая закачка воды на нашем агрегате не работала, поэтому мы бросили шланг в воду и ждали часов по 5-6 пока вода самотёком наполнит нашу пятитонную бочку. В это время мы с водителем Лёхой с Дальнего Востока занимались каждый своими делами. Я шёл на спортплощадку, а Лёха ложился спать. Позже мы познакомились с русскими ментами-контрактниками из Красноярска, почти Лёхиными земляками, и ходили в их казармы смотреть телевизор. Как я говорил, красноярские и новосибирские менты менялись раз в полгода и находились в казармах РУВД Итум-Кале. Передвигаясь по Итум-Кале каждый день, мы ознакомились с некоторыми чеченскими обычаями. Часть из них казались по меньшей мере странными. Так они не позволяли ходить по городу по пояс голыми, и даже проходящим в майках с открытыми плечами, делали замечания, можно было показаться только в футболке. Эти ограничения они объясняли смущением местных женщин. Один из так называемых обычаев чуть не привел к расстрелу местных строителей дома, возводящих его под одним из выступов скалы.
Под этой скалой проходила дорога, по которой мы возвращались домой с водой из Итум-Кале. Как-то, проезжая по этому месту, мы услышали грохот камней и глины, барабанящих по нашей машине. Мы с водителем подумали, что начался обвал, водитель прибавил скорость и мы проскочили. Когда же мы посмотрели в зеркала заднего вида, то увидели улыбающихся чеченцев. Приехав на место и осмотрев машину, мы поняли, что нас закидали камнями и глиной. Отмыв машину, и набрав воды, мы отправились в обратный путь. Проезжая под скалой со строителями, мы опять подверглись обстрелу из камней и кусков грязи. Я приказал остановить машину и, выйдя из кабины, спросил у чеченцев, зачем они это делают. В ответ я услышал ругань и крики, основным смыслом которых было нежелание видеть нас здесь, проезжающими по этой дороге. Сев в кабину и приехав в лагерь, я сначала доложил о происшествии комроты, капитану Русских, но по его реакции я понял, что он не примет никакого решения. Поэтому я пошел к заместителю коменданта, подполковнику Токареву и рассказал о случившимся. Он вызвал капитана Русских и приказал ему вместе со мной съездить к этим чеченцам и передать им, что если ещё раз будет совершено покушение на военное имущество, то по их строящемуся дому будет открыт минометный огонь. В командирском УАЗе мы подъехали к злополучной скале с чеченцами. Их было человек 12. Еще в машине Русских проинструктировал меня, как мне подлежало себя вести. Я, выйдя из автомобиля, должен был встать в стороне так, чтобы видеть всю их компанию, демонстративно передернуть затвор автомата, чтобы наши визави поняли, что мы не шутим. Так все и произошло. Первым из машины вышел командир роты и направился к чеченцам, я, выйдя из машины, встал в стороне, передёрнул затвор автомата и направил дуло на всю компанию. Те сразу начали орать, чтобы я опустил оружие, а то, не дай бог, случайно пальну. На это я ответил, что у меня есть командир, и только он может приказать мне опустить ствол, а если прикажет другое – выпущу весь магазин. Чеченцы видимо поверили, потому что их агрессия прошла, и они стали объяснять капитану, что закидывание машины камнями и глиной является их традицией. Командир роты ответил, что у русских тоже есть традиции. Например, за порванную рубаху бьют морду, а за заляпанную глиной и побитую камнями машину, открывают огонь из миномёта. Потом ротный добавил, что строители наверняка догадываются, что будет с их домом и вообще с выступом скалы, после пяти минут обстрела из батальонного миномёта. Как все кавказцы, боящиеся палки, которая длинней, чем их палка, эти поклялись больше никогда не кидаться камнями и глиной в машины военной комендатуры.
В скором времени чеченцы отыгрались на срочниках Российской армии. Случилось это в очередной приход колонны из Ханкалы с продуктами, топливом, дровами, обмундированием и боеприпасами для пограничников, стоявших лагерем высоко в горах. Машины поднимались по горному серпантину партиями по 10 штук. Это было связано с тем, что дорога из-за узости не позволяла разъехаться одновременно двум автомобилям. Остальные должны были ждать, пока эти 10 машин разгрузятся и спустятся вниз. Заем в горы поднималась следующая партия. Т.к. колонны насчитывали до двухсот единиц, то первые разгрузившиеся и спустившиеся из горного лагеря водители страдали от безделья, ожидая окончания разгрузки всей колонны. Разгрузка же занимала обычно 3 дня. На это время водители ставили свои грузовики в излучине реки Аргун, сразу за нашим лагерем. Среди срочников находились типы, у которых водились деньги. Обычно это были старослужащие, вымогавшие их у молодых солдат. Так вот, трое из срочников-старослужащих решили выпить. С этой целью они на пустом бензовозе поехали в Итум-Кале за водкой. Двое из них были с голыми торсами, один – в майке. Когда, прибыв в Итум-Кале, они вышли из кабины Урала и направились в магазин, им местные сделали замечание, мол, здесь не принято ходить в таком виде. Наши солдаты что-то грубо ответили и продолжили свой путь за водкой. При выходе из магазина их уже ждала группа вооруженных чеченцев. Они повторили свои требования по поводу внешнего вида солдат. У последних хватило ума не грубить, а молча ретироваться. В кабине Урала наши вояки выпили водки, и на июньской жаре их очень быстро развезло. Через открытые окна был слышен мат и летели окурки. Потом они еще раз сходили за водкой. При выходе из магазина аборигены загнали их компанию в их Урал и приказали убраться из Итум-Кале. Наши «герои» спьяну так стартанули, что чуть не сбили чеченку с ребенком, чеченцы стали орать, чтобы те остановились, но солдаты видимо не слышали. Они неслись по городу на огромной скорости, едва не сбивая местных пешеходов, и поднимая за собой столбы пыли. Чеченцы повскакивали в легковые автомобили и погнались за Уралом, открыв при этом ураганный автоматный огонь по грузовику из открытых окон легковушек. Эти выстрелы мы и услышали в лагере. Тут же была объявлена тревога, мы схватили оружие и заняли круговую оборону. Вскоре на горном серпантине мы увидели мчавшийся Урал и догоняющую его вереницу из легковых автомобилей, из которых велась стрельба по грузовику. Поступила команда сосредоточиться ближе к КПП, на котором мы должны были пропустить Урал и отсечь погоню. Но случилось всё совсем не так. Бензовоз остановился непосредственно перед шлагбаумом и из кабины стали выпрыгивать полупьяные срочники. К этому времени подоспели легковые автомобили с мстительными пассажирами, которые, окружив солдат, не дали им укрыться на территории лагеря. В ситуацию вмешался полковник Шрага, он подошёл к этой толпе, чтобы узнать, в чем дело. Чеченцы рассказали ему, что произошло в Итум-Кале, и Шрага разрешил им забрать солдат-срочников. Все мы стали возмущаться, но на наше возмущение полковник ответил, что ребят вернут вечером. Их действительно вечером вернули. По их виду я понял, что двое из них точно останутся инвалидами на всю жизнь. В тот же вечер их отправили в госпиталь в сопровождении трех БТР, взятых из охранения колонны. Такие случаи показательны, они лишний раз подчеркивают отсутствие единого мнения о том, как надо вести себя на захваченных территориях. Многие офицеры выразили мнение о том, что лучше бы самим избить этих горе-вояк, и это явилось бы показательным судом. Ну а такие как полковник Шрага были готовы на всё, лишь бы казаться хорошим в глазах чеченцев.
Через пару недель из нашей комендатуры был отправлен конвой в Ханкалу. Ушли четыре тентованных Урала, зенитная установка на базе Камаза, БТР и БМП. Колонна должна была доставить в лагерь топливо и доски для строительства. В три часа ночи в день прибытия колонны прозвучал сигнал боевой тревоги. Сообщили, что на колонну было совершено нападение, что бой идет в 15 километрах от комендатуры, есть раненые и убитые. Выбежав из палаток, мы увидели часть машин колонны, возвратившихся из Ханкалы. Через пару часов привезли раненых и убитых. Их сразу отправили наверх, к пограничникам, чтобы на вертолётах доставить в госпиталь Ханкалы при 41й дивизии. Ещё через пару часов стало ясно, что же все-таки произошло. Ещё в Ханкале опытные водители обратили внимание на приспущенные колёса одного из Уралов под управлением новичка-контрактника. Ему указали на неисправность и потребовали к утру её устранить. Молодой ничего устранять не стал, и двинулся в обратный путь, гружёный досками на полуспущенных скатах. Если на равнине особой нагрузки колёса не испытывают, то на горном серпантине она увеличивается в десять раз. Разрыв его шин произошел чуть не доезжая села Ушкалой. Машина, съехав задними колёсами на край дороги, зависла над пропастью. Вся колонна остановилась, водители других машин поспешили на помощь. Задача состояла в том, чтобы стянуть Урал в сторону, подальше от пропасти. Поступило предложение сначала накачать колёса. Но оно сразу было отвергнуто, т.к. было ясно, что как только в шинах появится воздух, она сразу скатится в пропасть. Пока шёл диспут о том, как лучше подцепить Урал на буксир на узкой гонной дороге, где с одной стороны скалы, а с другой пропасть, на дороге появилась белая «шестёрка». Легковушка подъехала к стоявшему у кабины ЗУ (Камаза) начальнику колонны, подполковнику Овчинникову. Из «шестёрки» вышли четверо чеченцев, что-то сказали подполковнику, после чего быстро удалились на своём автомобиле. Овчинников же сразу приказал всей колонне двигаться дальше. С зависшим над пропастью Уралом он оставил зенитную установку и ГАЗ 66 (аппаратную связи). В этой аппаратной находились два солдата-срочника по 18 лет. Они ездили в Ханкалу за запчастями для грейдера, присланного нам для создания дамбы между лагерем и рекой Аргун. Эти ребята были водителями этого грейдера, и в Ханкалу они поехали, не взяв с собой даже автоматов. Почему полковник Овчинников не забрал их с собой, остаётся загадкой. Через 15 минут после отъезда колонны начался массированный обстрел оставшихся машин. ЗУ(Камаз) сожгли первым выстрелом из «шмеля». Расчет зенитного орудия сгорел заживо, водитель успел, выскочив из кабины, сбить с себя пламя и залечь под колёса пылающей машины. Оттуда он открыл огонь по скалам. Сразу после первого взрыва из машины связи выскочили два связиста и водитель. Они, укрывшись за колёсами ГАЗ 66, тоже начали стрелять по горам. Солдатам-срочникам при этом отдали приказ залечь на дно кунга. От второго выстрела из «шмеля» по автомобилю связи, срочники сгорели заживо. Кунг ГАЗ 66 разорвало изнутри, тяжело ранило бойцов, находящихся под ним. Водитель Урала с дровами получил пулевое ранение в плечо. К этому времени подоспела подмога на БТР и БМП из Ушкалойской комендатуры. Они сразу выдвинулись, как только услышали звук первого взрыва. Прибыв на место боя, они открыли шквальный огонь из всего имевшегося вооружения по горам. В ответ они услышали лишь тишину – бандиты знали, когда надо смываться. По итогам боя сгорели трое: два солдата-срочника и командир зенитного расчёта, дагестанец. Двое из его расчёта были тяжело ранены. Водитель Камаза остался жив, получив лишь ожог. От него комендатура и узнала, что произошло на горной дороге, где полковник Овчинников оставил умирать людей из своего подчинения. Водитель сидел в кабине ЗУ, когда к стоявшему рядом полковнику подъехали чеченцы. Солдат слышал, как они предложили Овчинникову уехать с ними в их автомобиле, казав, что через полчаса колонну сожгут. Тот отказался ехать с ними, приняв решение спасти большую часть колонны. Он не предупредил об опасности оставшихся и не забрал безоружных срочников – очень торопился. Когда все подробности стали известны, контрактники комендатуры нашли полковника в палатке санчасти и стали его избивать. Били жестоко, и наверное убили бы, если бы не прибежали офицеры, и не стали бы стрелять в воздух из табельных пистолетов. Угрожая стрельбой на поражение, они отогнали солдат от Овчинникова и попытались его спрятать. В это время прибежал один из солдат с пулемётом в руках. Он открыл огонь над головами офицеров, кричал, что если они не отдадут на расправу виновного, то он положит их всех из пулемёта. Наступила тишина – многие видели, что контрактник пьян, что в руках у него оружие калибра 7,62, оснащенное магазинами на 250 патронов. Если бы он начал стрелять, то завалил бы не только офицеров, но и всех нас. Удержать пулемёт во время стрельбы трезвому, здоровому человеку тяжело, а этот боец ещё и напился. Спас положение полковник Кошанов. Он подошёл и тихо попросил бойца положить пулемёт на землю, что тот и сделал. Полковника Кошанова уважали, и он был в авторитете для всех без исключения контрактников. Потом Кошанов попросил всех разойтись до завтра, до выяснения всех обстоятельств происшествия. Из второго стрелкового взвода была послана в Итум-Кале машина за пятью ящиками водки, чтобы помянуть погибших. В палатке этого взвода установили стол, на нем были фотографии погибших. Напротив каждой фотографии стоял полный стакан. Каждый зашедший наливал себе водки и поминал товарищей. Все очень жалели дагестанца – высокого, красивого парня. Его контракт был вторым и заканчивался в августе. В сентябре у него должна была состояться свадьба, на которую, как настоящий джигит, он приглашал всех. Служил он заместителем командира второго взвода, и более справедливого командира в комендантской роте не было. Может быть поэтому его вспоминали особенно тепло и трогательно. К утру кто-то из бойцов узнал, где прячут Овчинникова и сказал об этом ребятам из второго и третьего взвода. Они, не долго думая, вытащили его из палатки и тихо избили ещё раз, после чего вернулись в расположение спать. Дня три полковника не видели… Затем он появился, хромающий и весь синий от побоев. Его уже никто не трогал, хотя многие продолжали считать, что следовало его пристрелить как собаку. Но произошедшее через неделю событие, повергло весь личный состав комендантской роты в шок. Июльским утром поступил приказ о подготовке к предстоящему торжественному построению. Следовало приготовить чистую форму, со свежими подворотничками. Обычно такие построения устраивались, если ожидалась какая-нибудь высокая проверка. Новички срочно подшились, но мы, будучи опытными, вышли на плац в обычном своём виде, и даже в тапочках. К этому времени прибыло двадцать человек Новосибирских ментов во главе со своим начальством в лице полковника и генерала. Оказывается, планировалось совместное построение личного состава Министерства Обороны и личного состава Министерства Внутренних дел. Это мы поняли, когда нас построили в одну шеренгу с ментами. Затем был вынесен флаг, зазвучали торжественные речи, среди которых мы услышали, что полковника Овчинникова, проявившего героизм, награждают медалью за заслуги перед МВД России. Некоторое время построенные были в ступоре, потом послышался мат и слова о том, что его не награждать, а расстреливать надо. Шеренга контрактников, без приказа, рассыпалась и разошлась по палаткам. Останавливать нас никто не пытался. В очередной раз мы убедились, что ошибки, приводящие к смерти людей, поощряются, если не напрямую МО, то через МВД. Так и по всей России – ошибки конкретных людей исправляют за народные деньги и посредством бед и страданий этого народа. Ну а люди, принявшие ошибочные решения, без наград не остаются.
Как я уже упоминал, техническое состояние нашей боевой техники оставляло желать лучшего. Оно начало требовать капитального ремонта ещё лет десять назад. Одним из происшествий, подтверждающим это, было падение БТР в ущелье, в селе Итум-Кале, вместе с механиком и водителем. Водителю было за 40 лет. Его не должны были брать на службу по контракту по возрасту. Но бойцов, кому перевалило за сорок, только в нашей комендатуре насчитывалось 4 человека. Все они при оформлении документов платили взятки. У этих мужиков не было другого способа прокормить семью. Так погибший механик-водитель имел в Тульской области семью: старую мать, жену и четырех дочерей. Причиной падения БТР в пропасть было названо то, что механик-водитель, якобы, не справился с управлением. При этом всем было известно, что при получении этого бронетранспортёра механик заявлял о необходимости ремонта или замены системы. Все выезды в горы на этом агрегате были сопряжены с опасностью. Перед каждым крутым поворотом водителю приходилось принимать серьезные действия, чтобы сбросить скорость. Солдаты, сидящие на броне, должны были вцепляться в любой выступ, чтобы не свалиться. Не обходилось без случаев, когда бойцы при резком торможении слетали с БТР. Хорошо, что это заканчивалось лишь ушибами и царапинами. В тот злополучный день на броне разместились восемь бойцов, внутри – пулемётчик. Когда машина стала переворачиваться и съезжать в пропасть, все сверху успели спрыгнуть, даже пулеметчик успел покинуть башню БТР. А вот механик-водитель не успел из-за своего возраста. Ему было 47, выглядел он гораздо старше. Комиссия, определяя его в водители-механики, опиралась на сведения о том, что его гражданская профессия – тракторист. Почему то на возраст внимания не обратили. А туляк жаловался на систему тормозов тому самому полковнику Овчинникову, оставившему умирать личный состав под селом Ушкалой.
Были и приятные моменты в службе. Так, к празднику победы, 9 мая, чеченцы решили провести лошадиные скачки по горной дороге, шедшей от Итум-Кале до первой погранзаставы им. Узуева. Приехали из разных районов, провели несколько забегов на лошадях. Все это действо смотрелось очень красиво и торжественно. Но наше командование участия в этом празднике не приняло. В нашей комендатуре праздник был отмечен гречневой кашей с тушёнкой.
В новом палаточном лагере строгий распорядок начальство пыталось поддерживать с помощью утренней зарядки. На неё первое время нас выгоняли из палаток в 6 утра. Со стороны казалось, что из палаток выгнали бомжей: лица помятые, одежда весьма разнообразна. Тут можно было увидеть бойцов в семейных трусах в горошек, другие накинули на плечи тёплую ватную куртку. В основном на зарядку выходили новички, прибывшие недавно и ещё не научившиеся посылать ротного и его заместителей. Всем составом на зарядку выходили, когда дежурным по комендатуре был кто-нибудь из штаба, например полковник Шрага. Эти горланы угрозами выгоняли всех из палаток, и тогда зарядка проходила по всем правилам. У меня сложилось впечатление, что наш высший офицерский состав только и умел, что орать и проводить зарядку, потому как этой зарядкой дисциплина и заканчивалась.
После завтрака проводилось построение – развод, на котором ставились задачи на текущий день. Т.к. ничего дельного выдумать не могли, то решили обложить палатки мешками с гравием от возможного нападения. Эта светлая мысль в офицерские головы залетела после нашего двухмесячного пребывания в открытом со всех сторон лагере. Несмотря на установленные на нашей скале два пулемёта калибра 7,62 и 12мм, несмотря на миномётное отделение, стоявшее чуть выше, несмотря на дозор, выставленный на пологих склонах гор, напротив реки Аргун, было смешно уберечься от нападения боевиков. Они могли, наполнив, в легковую машину тротилом и кусками железа, проехать на ней первый пост КПП, и просто съехать по горной дороге в первую полосу палаток с личным составом. В этом случае от нас ничего бы не осталось. Да и сама идея с обкладыванием палаток мешками с камнями не блистала остроумием. Мешки наполняли речной галькой, которую брали тут же, на берегу реки Аргун. Мешки укладывали тут же, по берегу реки Аргун. Мешки укладывали только со стороны вероятного нападения, со стороны старой Итум-Кале, то есть с задней стороны палаток. Стена из мешков высотой была с человеческий рост. При этом если бы обстрел действительно проводился с этой предполагаемой стороны, то, скорее всего, стреляли бы сверху, с гор. При таком раскладе верхние части палаток прекрасно обстреливались бы, а верхние ярусы двухъярусных кроватей были бы чудными могилками для личного состава. Слава их Аллаху, чеченцы не видели в нашей комендатуре угрозы своим перемещениям как по самой Чечне, так и по переходу в Грузию, куда они ходили за оружием.
Вся наша русская оккупация Чечни сводилась к дорогостоящим питерским «понтам». Ничем, кроме поддержания авторитета Кадырова, не занимались. Только огромные деньги, шедшие ему лично, позволяли сохранить в Чечне покой. Самым умным чеченцам война не нужна. Однако до самых знатных родов Чечни, таких как Мусаев и т.д., деньги не доходят. И это обстоятельство их сильно раздражает. У них была надежда на то, что в 2008 году Кадырова назначат полпредом президента в Южном округе России, и тогда знатные тейпы Чечни посадили бы своего человека в кресло руководителя Чечни. Вообще, в Чечне Кадырова считают выскочкой. Моё личное мнение заключается в том, что сын достоин отца, и на сегодняшний день Кадыров – единственный человек в России, долженствующий сменить питерскую мафию под руководством путина и его «шестёрки» - Медведева. Пообщавшись со многими чеченцами, я вынес для себя мысль о том, что существует некая иерархия в составе чеченского народа (касты), очень схожая с индийскими и европейскими. По понятиям чеченских князей род Кадырова не подходит для управления Чечнёй. Поэтому я, как гражданин России, предлагаю ему пост президента РФ. Еще хотелось бы сказать о взаимоотношениях между чеченцами и нами – русскими оккупантами. Фундаментом этих взаимоотношений является товарно-денежная составляющая. Сами чеченцы признавались, что если бы не комендантские роты, разбросанные по всей Чечне, дающие возможность заработать нормальные деньги, многие аборигены были бы по-настоящему нищими. Ведь деньги из федерального бюджета на восстановление республики получали только сотрудничающие с русскими. Многим горцам честь не позволяла брать подачки от русских, поэтому они и живут в домах, восстановленных собственными средствами.
По окончании (в июне 2004 года) моего контракта, мне выплатили сто тысяч рублей. До этого, в феврале 2004 года мною было получено еще пятьдесят тысяч. Так за десять месяцев оккупации Чечни я получил сто пятьдесят тысяч рублей. Приехав домой, я купил грузовик-газель, и стал собирать металлолом, пока не пришла мысль написать о годе, проведённом в Чечне.